– Высокородные бароны империи! Мы военной силой очистили земли наши от опасности, угрожающей спокойствию подданных. На смену войне приходит мир, и мы собрали вас сегодня, чтобы выслушать перед тем, как принять важное решение.

Становилось душно, секретарь распахнул окно, выходящее на площадь. Холодный воздух хлынул в зал. Голос императора, потрясавший своды в зале Собраний, долетал до столпившегося на площади народа лишь невнятным гудением.

– Эй, добрые горожане, кто это там говорит?

– Главный казначей.

– Чего ему надо?

– Что может быть надо казначею? Новый налог, конечно! А сколько мешков монет господа зарыли в берег фробургского озера? В пещерах-то ничего путного не нашли! Одно говно там оказалось! Теперь мы за все расплатимся!

– Молчи, Тим! Твой длинный язык доведет тебя до беды!

– Эге! А вот и Марта пожаловала… Со своими наставлениями.

– Марта, а Марта, а правда, что у тебя…

– Бесстыдник поганый!

– Почему бесстыдник? Я еще ничего сказать не успел!

– Ах ты…

– Не напирать, быдло! Осади назад!

– Сержант, не толкайтесь! У меня грыжа и пятеро детей!

Раздался хохот. Толпа гудела, то придвигаясь к цепи солдат, то откатываясь назад, но сидящие в зале не слушали ее выкриков.

В Собрании говорил двухметровый гигант, барон фон Хиссельхофер, светились чистым огнем веры глаза на простодушном лице, однако шутить над великаном было небезопасно – когда дело доходило до копья и меча, в силе, ловкости и беспощадности ему не было равных по всей Империи.

– …говорю, ваше величество, от имени всех владетелей земель, пострадавших от набегов. Те, что живут под землей, живут в аду – они прокляты Богом и отвержены Богом. Разбойник может стать честным человеком, а прелюбодей раскаяться. Но нельзя мириться с существованием тех, кто по природе своей принадлежит злу! В погубленных колдовством альвисов городах умерли все – включая невинных младенцев и дряхлых стариков. Чем, как не дьявольской природой, можно объяснить такую кровожадность? Ни один из наших пленных никогда не был возвращен за выкуп, хотя так делают даже степные варвары-язычники. Как поступили с пленными альвисы и не лежат ли до сих пор в подземельях кости растерзанных и пожранных жертв? Следует истребить этих существ до последнего – пусть это будет святым походом – во имя нашей веры, верности государю и рыцарской чести, которая обязывает заступаться за невинных.

– К чему собирать походы против тех, кто и так разбит, доблестный Хиссельхофер! Можно, скажем, объявить награду за истребление каждой дьявольской твари. Пусть любой – человек благородной крови или простолюдин – получит ее, если убьет альвиса. В доказательство он должен представить голову.

– Уши, доблестный Югинген! – крикнул кто-то с последнего ряда скамей. – Уши гораздо удобнее перевозить, считать и хранить! Клянусь святым Регинвальдом – у вас наверняка имеется заначка!

– Спокойствие, благородные бароны, сохраняйте спокойствие. Иначе будет вызвана стража, и нам придется закрыть высокое Собрание…

– Я согласен с фон Хиссельхофером, хотя всегда предпочитал богословским рассуждениям меч. Не знаю и знать не хочу, кто там кем проклят, но не намерен терпеть бесчинство: кражи, разбои, убийства в собственных землях! Если врага не добить сегодня, он вылезет из щелей завтра – и поднимет руку на наши владения, наши семьи и наших вассалов.

– А убытки от вреда, наносимого торговле и земледелию!

– А вам не кажется, Фрауэнбрайс, что честь вас должна бы волновать больше, чем убыль серебра?!

– Я никому не позволю задевать мою честь!

– Спокойствие, благородные бароны, иначе…

– Я хотел бы высказаться. Стоит ли марать мечи, вытаскивая из щелей остатки пещерных крыс? Они не опасны. Те, что еще живы, по-видимому, не поднимали оружия на Империю. Почему бы не предоставить их собственной судьбе?

– Разумно. Это сбережет серебро, предназначенное для выплаты наград. Пленных можно использовать в каменоломнях и на рудниках…

– А вы, сударь выскочка, генеральный казначей, не понимаете ни духа, ни буквы рыцарства! Есть милосердие без справедливости или справедливость без милосердия. При чем здесь экономия?!

– Позор! Позор! Трусы! Тварей ада следует истреблять, а не миловать, считая сбереженные монеты! Это измена!

– Вы сомневаетесь в моей смелости?

– Да, сомневаюсь! Выбирайте оружие! Судный поединок. Конным или пешим, на мечах или топорах!

– Я не позволю клеветать…

Шум нарастал. В боковые двери поспешно вбегала стража.

Кто-то пытался схватиться за меч, забыв, что по традиции оставил его у входа герольдам-хранителям. Возбуждение неведомым образом передалось за пределы Халле, на площадь. Из толпы простолюдинов доносились беспорядочные выкрики.

Граф Дитмар фон Рогендорф, явившийся наконец в сопровождении молчаливого слуги, не вмешивался в перепалку. Он избегал речей, не занял и места в окружении императора, на которое имел право. Как лучше поступить? Немедленно дать знак? Сумеет ли убийца сейчас приблизиться к Гизельгеру? А может быть, оставить опасный план, пока еще не поздно? Поздно, подумал он отрешенно, то, что начато, не остановить. Доверившись предводителю Отрицающих, теперь, как бы ни обернулись дела в Собрании, придется идти до конца.

Шум немного утих. Стража, разняв спорщиков, удалилась.

Дитмар рассеянно вслушивался в возобновившиеся речи.

– …о природе и свойствах Alvis почти ничего не известно…

Пожилой ученый, по-видимому, призванный Собранием из Эбертальского университета, держался сухо и высокомерно.

– …мы не можем утверждать, что природа Alvis человеческая, но равно не можем утверждать обратное… Однако, имея разрешение вскрыть тела, могли бы…

Дитмар с презрением пожал плечами. Впрочем, все к лучшему, подумал он. Император слабеет. Нет смысла откладывать неизбежное – пусть оно свершится.

Тем временем Собрание гудело озорными выкриками. Судя по насмешливым замечаниям, никто не воспринимал всерьез ученого мэтра.

– Тела врагов следует вскрывать мечом в бою!

– Насчет этих тел отменно расскажет городской палач!

…Что ж, подумал Дитмар, поворачиваясь к слуге, умереть в кровавой сумятице мятежа лучше, чем склонить голову под меч палача, украшенный поучительной надписью о вечном. Или получить в спину лезвие «рубинового» кинжала. Хотя, если император будет уничтожен – кто посмеет назвать происшедшее мятежом?

– Возвращайся домой, Андреас. Передашь управителю мой приказ – поднять на шпиле желтый вымпел…

Когда через четверть часа на шпиле ажурной башни дворца Рогендорфов взвился лоскут ткани, на него обратил внимание лишь один человек. Человек был не стар, но и не юн, не богат и не беден на вид, ничем не выделялся, серый и неприметный субъект со скользящей походкой и бесцветными глазами. Никто не следил, куда он идет, впрочем, шел человек к площади Халле. Возле дворца путь ему преградила горланящая толпа, но человек продолжал идти к своей цели, казалось, люди расступаются перед ним, сами не замечая того – мелькнула смутная тень, и нет ее.

– Стоять! – острие алебарды уперлось в грудь прохожему.

– У меня дело к капитану Кунцу Лохнеру.

– Капитан внутри, в охране Халле. Тебе здесь делать нечего, убирайся.

– У меня письменный приказ для него.

– Покажи.

– Смотри.

Бесцветные глаза встретились с мгновенно расширившимися зрачками сержанта. Позже начальник охраны на площади искренне уверял, что видел приказ. Но он так и не смог вспомнить ни слова из свитка, ни лица незнакомца, стоявшего перед ним на истоптанном снегу.

Уходил короткий зимний день, красновато-золотые отблески ложились на лица собравшихся в зале.

– …возразить. Карающая длань Империи поставила врага на колени. Я не вижу, с кем и зачем мы, бароны империи, можем воевать дальше. Но следует ли остановиться на этом? Нет! Раз было применено опасное колдовство, этим должен заняться тот, кто в нем разбирается. Пусть святые отцы возьмут в свои руки пленных и устроят трибунал. Мы же свое дело сделали.