"Обойдется, все обойдется" - успокаивал себя Андрей. Но было что-то жестокое в тишине и порядке, когда все вещи стояли на своих местах, и Миша, не оценивший беду, как и в прежние дни, молча, под низким абажуром, под теплым светом читал свою книгу. Андрея раздражала тягучая тишина, хотелось шума и суеты, чтобы быстрее бежало время. Люда обещала позвонить. Телефон был в коридоре, висел на стене, как в коммунальной квартире. Петр мог бы заиметь переносной аппарат с длинным шнуром. Чудак, не поспевает за новинками московского быта.

Да и в самой обстановке здесь было что-то не совсем московское. Этажерка, например, в углу - самодельная с художественной резьбой, она не смотрится рядом с полированным шкафом, но Петр, конечно, ее не уберет - сам смастерил. Любовь столярничать передалась Петру от отца Семена Никифоровича, который по сей день первый плотник и столяр в Ясеневке. Люда говорит, что и Миша охотно помогает Петру столярничать, даже порой про уроки забывает. Андрей, между прочим, давно заметил, что Миша похож на деда - такие же, как и у деда, прямые чуть приподнятые плечи, длинные руки. А Саша пошел в мать...

Воспоминания уносили Андрея в прошлое. Он, конечно, помнил свою школу и себя в Мишином возрасте. У них не было времени читать книжки. Для уроков-то часа порой нельзя было выкроить. Особенно летом. Допоздна либо на огороде, либо возишься по хозяйству, таскаешь из колодца воду, кормишь поросят. Умаешься так, что и ужину не рад, побыстрее бы на полати, спать. Но это еще не история его детства, не главное в ней, - было холодно, голодно - вот и все. А история в потрясениях мальчишеских душ. Шло раскулачивание, создавались колхозы. Сначала всех объединили, не объяснив людям, что к чему, почему обобществляют скот, инвентарь. Потом желающих отпустили. Слезы, вражда, взаимные подозрения и страх. У Зацепиных - беда. Брата Семена Никифоровича - Игната Никифоровича раскулачили, сослали в Вятку. А Семена Никифоровича комитет бедноты взял на заметку, так как тоже жил богато, но не тронули. Однако веры, что и впредь не тронут, не было. Крепко стращали.

Вспомнив эту почти уже всеми забытую историю из далекого далека, Андрей замер. Не потому ли Семен Никифорович спустя несколько лет прогнал своих повзрослевших детей в город на учебу, что боялся повторения с раскулачиванием? Право же так. И как это Андрею раньше в голову не приходило! А теперь - приспело время свистать детей обратно. Но поздно, дорогой Семен Никифорович, поздно. Эту новую городскую эпоху в жизни ваших детей, Семен Никифорович, историк с гордостью опишет красными чернилами, несмотря на то, что ваш старший сын переродился в вельможу. Тут баланс, как говорят, положительный,- русские города не поднялись бы, не воскресли без деревенского люда.

Андрей всегда стремился, размышляя о прошлом, оправдать то, что было. Правда, увы, не всегда это у него получалось...

Воспоминания прервал Мишин голос:

- Дядя Андрей, пойдемте все-таки чай пить.

"Все-таки" - резануло слух. Совсем московский говор и речь взрослого человека.

- Миша, ты деда своего помнишь, Семена Никифоровича?

- Помню.

- А сколько лет уже не был в Ясеневке?

- Ой, давно что-то.

- В пионерском лагере лето проводишь?

- Да. Скоро опять поеду.

Они пошли на кухню.

- А в Ясеневке хорошо летом, знаешь,- сказал уже на кухне Андрей.

Миша промолчал. Это молчание парня показалось обидным. Что Мише Ясеневка. В сущности они уже даже не земляки - Миша коренной москвич...

Пили чай на кухне. Напряженное ожидание телефонного звонка мешало Андрею думать.

- Миша, ты бы ложился спать. Поздно уже.

- Не, я подожду маму...

Но время шло, Люда не звонила.

"Вечером из больницы звонить легче, чем днем,- думал Андрей. - Почему Люда молчит?"

Он вылил в раковину остывший чай, налил себе горячего. Честно говоря, хотелось есть. Но затевать сейчас ужин - морока, хотя на столе лежали четыре яйца, приготовленные для яичницы.

Глядя на яйца, Андрей вдруг вспомнил рассказ Петра, как он в войну, в годы эвакуации ездил в Пермь продавать на черном рынке барахло и покупал еду - какая попадалась в ларьках или на базаре, - большей частью хлеб, иногда масло и даже яйца. У Люды в ту пору было неладно с легкими. И вот в одну из поездок, рассказывал Петр, зимой в дороге произошла с ним неприятная история. Он на каком-то полустанке побежал за кипятком и не успел обратно, поезд тронулся. Петр вскочил на подножки предпоследнего вагона, обливая кипятком из котелка себе колени. Он стал стучаться в дверь, чтобы проводница впустила хотя бы в тамбур. Но в ту жестокую пору поезда осаждали безбилетники. Проводники озверели, гоняя из вагонов этих "зайцев". Петр барабанил кулаком в тяжелую дверь, кричал, что он из соседнего вагона с билетом, но все безрезультатно. Проводница в шапке-ушанке - молодая курносенькая, вспоминал Петр, с завитушками ушла из тамбура. Потом вдруг вернулась, приоткрыла дверь, просунула руку, стащила с головы Петра шапку и бросила ее, пытаясь, очевидно, таким образом заставить Петра соскочить. Но он, конечно, не соскочил. Так и ехал до остановки на подножке, без шапки, посиневший от холода. Бросил котелок, держался двумя руками за поручни, притопывая на узкой подножке, чтоб ноги хотя бы не отморозить. На остановке курносая проводница дверь, конечно, открыла. Петр моментально ворвался в тамбур и сразмаха нанес красавице такую пощечину, что у нее из носа потекла кровь... Ахнув, она зашмыгала носом, но не ушла из тамбура, платком стирая с лица кровь, пропускала пассажиров. Так и не стала на Петра жаловаться. Странная была, говорил Петр, даже жалко ее стало. В Перми у Петра поднялась температура. С воспалением легких он слег в больницу. С той поры будто жилка какая лопнула у него внутри. Но постепенно здоровье восстановилось и легкие его не подводили.

"А что подвело? Что подвело?" - думал Андрей. Ему представлялся Петр на подножке пассажирского вагона. С огромной скоростью несется поезд, поднимая снежный вихрь на путях. Покрасневшими от натуги и холода руками, Петр держится за поручни. Ледяной ветер треплет ему волосы, снег слепит глаза ... Это время несло человека,- думал Андрей, - и некому было сказать про свои обиды... Да, Петр, это твоя жизнь, ты ее всегда будешь с гордостью вспоминать. Каждому человеку выпадает свое счастье. В этих вихрях, рожденных несущимся вперед поездом, было твое счастье. Наше счастье. На подножках времени... Впрочем, кто-то ехал ведь и в теплых вагонах.

Как во сне, глухо зазвенел звонок. Миша вывел Андрея из забытья:

- Дядя Андрей, звонят!

Они бросились к дверям.

- Это мама, - сказал Миша.

На лестничной клетке действительно оказалась Люда и рядом с ней санитар в белом халате.

Люда была бледная с раскрасневшимся от слез глазами. Что-то новое, незнакомое пугало в выражении ее лица, какая-то обреченность. Увидев в дверях за Андреем Мишу, Люда свела брови, как от укола, и сказала:

- Ты еще не спишь? - И прошла мимо Андрея, лишь прикоснувшись к его руке мягкой чуть влажной ладонью.

Андрей хотел закрыть дверь, когда Люда прошла, но санитар его остановил:

- Вас можно на минуточку?

Еще не догадываясь, что ему могут сказать, Андрей остановился на пороге.

- Выйдите сюда и прикройте дверь,- скомандовал санитар.

И тут Андрея кольнуло: что-то случилось с Петром, иначе зачем Люда приехала с санитаром?

Андрей прикрыл за собой двери.

- Слушаю вас.

- Вы кто будете ей? Брат?

- Друг ее мужа. А что?

- Постарайтесь, чтоб она легла, уснула. Но снотворного не давайте. Валерьянку. Можно капли Зеленина...

- А что случилось?

Лицо у санитара было вялое и серое от усталости.

- Муж у нее умер,- сказал санитар.- Ваш друг, значит.

- Умер?!

Санитар вздохнул.

- Вот так, мужик...- И кивнул на дверь. - Давай, выручай ее, извелась.

- От чего умер? Почему? - нашел в себе силы пробормотать Андрей.- От чего? От чего?..