Эпоха выбора. Антиутопия от второго лица

Елена Хотулева

Это было время абсурда, время искаженных восприятий, время, когда было запрещено писать «я» и «мы», а написание «он», «она», «оно» и «они» брали на заметку в Департаменте смыслов. Странная эпоха, в которую на печать выводили лишь тексты от второго лица, потому что только местоимения «ты» и «вы» были признаны не оскорбляющими человеческую идентичность…

–

Ты стоял на центральной улице своего родного города и пытался свыкнуться с мыслью, что отныне в стране… нет не в стране, а во всем мире правит сообщество людей, пораженных редкой болезнью Вихнера-Магнуса. Таких были единицы. И осознавая то, что от природы тебе был дан мозг, не затронутый симптомами этого редкого недуга, ты приходил к выводу, что надо искать пути выживания в новой реальности.

В душе ты осуждал тех, кто по ночам рыскал по извилистым улицам черных рынков, выискивая нечистых на руку врачей, которые торговали поддельными результатами МРТ-диагностики. Это было против твоих внутренних устоев. В то же время ты открыто не критиковал режим Департамента, так как с детства знал, что нельзя осуждать больных, как нельзя над ними и смеяться. Однако ты не мог догадаться, каким же образом можно легально и достойно выжить в мире, где торжествуют догмы пораженного разума.

Ты сделал два больших шага, чтобы отойти от скамейки – нахождение возле них каралось по закону сроком от двух лет. Ты присел на корточки, так как стояние на одном месте более пятнадцати минут грозило крупным штрафом. Ты достал сигарету и прикурил от поломанной спички – разжигание огня с помощью исправных устройств приравнивалось к терроризму.

Сигарета немного успокоила тебя, хотя породила чувство неловкости, поскольку давала окружающим понять, что ты здоров и не относишься к элитарной прослойке Вихнера-Магнуса. Одна затяжка, вторая, третья… Мысль «что делать?» стучала в виски и мешала сдерживать дрожь.

Мимо прошелестела юбкой женщина. Недоступная… Теперь абсолютно недосягаемая, так как была одной «из них», о чем говорила ее характерная неровная походка. Но видимо у нее были другие представления о законе.

– Может быть, вам помочь? – прошептала она, присев рядом на корточки.

– Я в норме, мое МРТ-сканирование прошло рассмотрение, – автоматически ответил ты, приучив себя за последние дни использовать утвержденную Департаментом фразу.

Но она не унималась.

– Знаете… – Ее пальцы будто случайно скользнули по твоему предплечью. – Я больна…

– Вижу, – Ты раскатал засученный рукав и застегнул пуговицу, чтобы больше не ощущать ее прикосновения.

– Нет, вы не поняли… – Из ее рук упала помятая справка с гербовой печатью. – У меня редкая мутация, я могу вас заразить.

Ты вздрогнул. Да, об этом писала желтая пресса, были слышны шепоты в подворотнях… Но до сих пор было так и не ясно, правда ли есть люди, которые могут передавать свое безумие близким. Это звучало заманчиво. Но нет! Одновременно с пропуском в трансформированный мир это давало и отказ от всего того, что прививалось тысячелетиями.

Короткий миг на раздумья. Ты сконцентрировался. Что тебе предлагают – связь, которая может сделать тебя полноправным гражданином или шаг в абсурд, охвативший планету? Стать частью элиты, войти в тонкую прослойку правящего меньшинства и смириться с пожизненной мозговой неполноценностью? Или оттолкнуть эту прихрамывающую благодетельницу и обречь себя на проживание в бараках, плохое питание, низкооплачиваемую работу и еще много всего, о чем гремят из громкоговорителей дикторы Департамента? Это не вопрос морали, не вопрос этики или совести. Это вопрос, который ставила перед тобой человеческая природа.

Однако сломить волю легко. Блага цивилизации так привычны, а отказ от них так страшен. А безумие… Да и ладно! Быть может эти, с болезнью Вихнера-Магнуса, они вовсе и не безумные? Вот, ведь сидит она рядом, притягательная в своем шелковом платье, манит искрами режуще-лиловых глаз. Конечно! Зачем противиться тому, чего уже никогда никто не изменит?

– Вы думаете, что все еще может вернуться в прежнее русло? – Будто читая твои мысли, она усмехнулась. – Вы же здоровы, вы должны понимать, что нет пути назад!

Из ее уст это прозвучало особенно убедительно.

– И что вы предлагаете? – Ты выбросил сигарету и с хрустом смял пустую пачку. – Как это делается? Переливание крови? Укол?

Ее смех прорезал тишину улицы, опустевшей в приближении комендантского часа.

– Нет, нет… Гораздо банальнее – как передавались болезни в старые времена. Одна ночь. Или вечер. Или час. И все – вы до конца дней имеете право на золотой паспорт.

– А что получаете вы? – ты улыбнулся, поняв, что она действительно серьезно больна.

– Я? Дело в том, что там, – она показала на громкоговоритель, – женщин намного больше, чем мужчин. А я еще хочу родить.

– Родить!? – Ты понимал, что это бестактно, но не удержался от ироничной усмешки. – Родить с болезнью Вихнера-Магнуса?? А кто же у вас получится? То есть, я так понимаю, у нас… у нас двоих?

Она взяла тебя за руку и вздохнула:

– Получатся дети с золотыми паспортами, с новым видением мира, полноправные члены общества. Разве не этого хочет каждая женщина?

Ты снова не нашел, что ответить. Ты смотрел в ее неполноценные лиловые глаза и чувствовал, как в тебе нарастает желание. Тебе хотелось близости, нежности, золотого паспорта, больных детей и трансформированного мира. Ты чувствовал, как из тебя уходит сила воли, заставлявшая цепляться за идеалы сгнившей цивилизации, уступая место ценностям Вихнера-Магнуса.

– Пойдемте, – Ты встал и помог ей подняться. – Я все еще живу здесь недалеко. У меня бронь на три с половиной дня. Мебель забрали, но дали матрас. Ах да, грешен, у меня еще есть отменный кофе, сигареты и кофейник. Газ отключат завтра. Так что…

– Но у меня особняк, – тихо произнесла она, показав в сторону центра города. – Может быть?..

– Нет, нет! – Ты обнял ее, стараясь выглядеть как можно более уверенно. – Пусть хоть это будет по старинке, на моей территории.

Она улыбнулась. Ты подумал, что ее мозг еще не до конца усох.

А потом ты шел, держа ее за руку. Ты шуршал съежившимися опавшими листьями и рассматривал блики заката в разбитых стеклах витрин. Наконец, ты привел ее к своему дому, и вы стремительно, будто от кого-то скрываясь, взбежали по лестнице на твой третий этаж.

– Вот так я и живу, то есть жил, – Ты посмотрел на почти пустую банку с кофе.

– Не будем отвлекаться на незначительные неудобства, – Она ловко скинула платье и села на матрас. – Скоро, совсем скоро ты это забудешь. Все плохое уйдет в прошлое. И ты…

– И я стану возлюбленным больной женщины с золотым паспортом, – Ты не дал ей продолжить разговоры на неприятную тебе тему и повалил ее на шершавую ткань.

А позже, когда комнату освещали лишь всполохи зарниц, ты закурил от сломанной спички и спросил:

– И когда? Когда это начнется?

Ты увидел, что она улыбнулась.

– Когда ты поймешь, что любишь меня и хочешь на мне жениться, – Она провела пальцами по твоим губам.

Ты не смог сдержать смех и подумал, что лишь ненормальный сможет влюбиться в эту лиловоглазую женщину, мечтающую о детях-инвалидах.

Ты курил сигареты, прикуривая одну от другой. Ты молчал, потому что не было общих тем для разговоров, не было общего прошлого, общего настоящего, да и вообще с этой женщиной у тебя не было общего мира. Ты думал о том, что она сочинила эту историю о заразной форме болезни, чтобы хоть на один вечер прогнать из своей жизни одиночество. Ты представлял, как через несколько дней будешь жить в специальном лагере для людей с нормальными результатами МРТ и как в своем мире, может быть, встретишь здоровую женщину, которая, увы, не предложит тебе родить. Не предложит, так как своим здоровым разумом будет понимать, что здоровые дети – слишком щедрый подарок трансформированной цивилизации…

– Ты меня любишь? – Ее голос прозвучал неестественно нежно на фоне его мыслей.