Стефан и отвращал, и притягивал Тобиаса. Он выглядел таким сильным, будто с кожи его соскальзывали любые заботы. Да, жизненные беды были над ним не властны. Он стоял на ногах крепко, гордо, по-молодецки, как бритоголовый солдат. Тобиас же был белобилетчик по призванию, с экзистенциальной хромотой. Без костылей идти своей дорогой он не мог.

Но поскольку победа всегда за солдатами, Тобиасу пришлось подняться с дивана. Он нашел небольшую мансарду на улице Эколь, а заодно и работу – в кафе на бульваре Сен-Мишель.

Поначалу коллеги не обращали на него внимания. Какой-то неженка, на педика похож. То есть он им и был, но признаться не мог.

Он не знал, о чем говорить с ними. То были парни вроде Стефана. Боевые, закаленные жизнью, гордящиеся своим костюмом и местом. Они болтали о красотках, с которыми мутили, и Тобиас чувствовал, что он один. Он работал и подыхал со скуки. Маленькую бутылку «Виши» и два кофе; счет восьмому столику; один кофе со сливками и два горячих шоколада; счет восьмому столику, счет восьмому столику.

Каждый день он надевал черный жилет с кучей карманов для мелочи, носил алюминиевый поднос, открывал мятный ликер и молочные коктейли. Получал он неплохо, почасовую и чаевые, в тот же день и наличными, пожалуйста. Все схватывал быстро, работал всерьез. Потихоньку коллеги полюбили его, хотя он никогда и не ходил с ними выпить после смены.

Но один раз все же пошел. Смена выдалась мерзкая. Все поголовно решили нахлестаться капучино со своими цыпочками. Все эти люди, которые будто никогда не работают.

После смены они вместе пошли в другое заведение на улице д'Асса. Там хозяин не брал платы и был шанс подцепить цыпочку. А еще там наливали «Пикон» с пивом и был кокаин. Так Тобиас снова сунул соломинку в нос – вдали от нью-йоркских приятелей, в кругу коллег, но точно так же ради чувства, что живешь, – чтобы не думать ни о чем и ощущать себя сильным, как Стефан.

В тот вечер они знатно повеселились на улице д'Асса.

Он сорвался немного, но это его не беспокоило. Наконец-то у него нашлось что-то общее с коллегами, с Морисом, Поло и Жеже. Он чувствовал, что он свой, и, боже, как это было прекрасно! Жизнь его потекла между мансардой на улице Эколь и бистро на бульваре Сен-Мишель, а ритм задавали дозы.

На улице Эколь, в третьем подъезде многоэтажки, на верхнем этаже, где одни мансарды и нищета, на площадке, где срут все кому не лень, у Тобиаса завязалась дружба с соседом.

Жером, судя по всему, не работал. Вставал поздно, слушал музыку. Тобиас отлично слышал ее через стену в те дни, когда не было смены. Этот парень жил совсем иначе: чувствовалось, что и времени, и удовольствий у него вдоволь.

Может, из-за тонкости разделявшей их стены Жером с Тобиасом и сдружились. Они заходили друг к другу на стаканчик. Впервые в жизни Тобиас говорил открыто – и впервые его слушали.

Как-то вечером, за граппой, Тобиас задумал угостить Жерома кокаином. Он решился не сразу и зашел так: «Если хочешь, у меня тут есть кое-что для бодрости, мы на работе принимаем». Жером смеялся от души. «Знал бы я, что ты в теме… Ну давай, одну дорожку, потом мой черед угощать». Да, он посмеялся от души, ведь он зарабатывал на кокаине.

Весь вечер они нюхали, немного плясали под граммофон Жерома и говорили торопливо, будто спешили вывалить все мысли, торпедами носящиеся в голове.

Вечера под граппу стали вечерами под кокс, а в остальном они сидели как прежде, то у Тобиаса, то у Жерома, и болтали.

По сравнению с тем, что у Жерома, у Поло и Мориса снег был просто дрянь. Однажды на работе Тобиас дал им попробовать. Без вопросов, хорош. Зубов не чувствуешь, в голове полно идей, и жизнь уже не в тягость.

Тобиас и Жером заключили союз. Одно только бистро на бульваре давало солидный навар.

Для Жерома все это было временно. Он хотел уехать из своей мансарды – в Монтевидео, к единственной девушке, которую любил. Он говорил об этом постоянно. Эх, еще немного – и конец такой жизни; только солнце, Луиза, свое скромное дело на двоих, и вкус свободы, от которого перехватывает горло. Но нужно скопить денег на самолет и на первое время там: не являться же с пустыми карманами.

Луизу он видел всего неделю, пока она не вернулась на родину. Но с первого мига понял, что вот она – его будущая жена.

У Тобиаса Луизы не было, но такой приработок ему нравился – может, однажды он переедет.

Все было просто. Жером занимался снабжением – у него были связи – и постоянными клиентами, с которыми давно имел дело. Тобиас распространял товар в кафе на бульваре, но только среди коллег и надежных завсегдатаев: главное – не попадаться.

Вдвоем они, как ни в чем не бывало, охватили немалую клиентуру. Затраты отбивались быстро. Работа не досаждала: несколько рукопожатий – и сколько хочешь порошка, словно из бездонной бочки. Тобиас стал меньше работать в кафе на бульваре. Иногда виделся с сестрой. Она собиралась замуж за Стефана. Они хотели детей.

Затем, поскольку Луизы у Томаса не было, Жером решил ему ее найти. А то сколько можно – все один да один.

Тобиасу было непросто сказать Жерому, что ему нравятся парни, что нужна не Луиза, а Луи. Но Жером тут проблемы не видел. Ему, например, нравились и те, и другие: и девушки, и парни.

Итак, он повел Тобиаса по гей-барам. Новый мир распахнулся перед ним – мир простого и грубого секса; торч, влажные тела, чужие руки, которые хватают и трогают его, запросто и повсюду; твердые члены и крепкие мышцы.

Они и там продавали немного кокаина, но главное – трахались, сколько хватало сил. Брали чужие зады и чужие члены, пока от них не начнет тошнить.

Тобиас ощутил покой. Как только его одолевала скука, он бежал в эти бары; его узнавали, он стал здесь своим. Атмосфера скрытности, чувство, что ты на своем месте, но главное – ярость, которую он выплескивал среди этих голых тел, которым не терпится доставить ему удовольствие – да, эта атмосфера, это чувство и эта ярость наделяли его своего рода мудростью, мудростью спокойного человека. В этих пропахших, пропитанных потом, грубой силой и грубой любовью барах Тобиас узнал, что наслаждение могут давать и другие люди, что не только порошку дано заставить его душу трепетать. Чужие тела тоже могут дарить удовольствия.

Жизнь начинала ему нравиться. У него было странное чувство, как бывает порой после путешествия: ты знаешь, что изменился, и хочешь все рассказать, но не находишь слов – никто не поймет. Он чувствовал, будто живет ради чего-то. И неважно, что это порошок и чужие зады: он нашел свое место, свое удобное кресло. Он чувствовал, что находится здесь по праву. Да, ему нужно сесть именно на эту подушку – и никто его не осудит. Фантастическое чувство – знать, что нашел собственное место. Вот оно, можно потрогать пальцами – да что там, всей ладонью, ведь оно – наше!

Дни пролетали быстро – в барах для оргий, в кафе на бульваре, в мансарде. Он сжимал члены, носил подносы, готовил пакетики с кокаином. Ему нравилось сидеть один на один с электронными весами. Добрая горка слева, нож, кусочки пленки. Насыпаешь грамм – всегда чуть меньше – это бизнес. Запаиваешь зажигалкой. И получившийся шарик уже воплощает собой деньги. Подсчитываешь спокойно: ты у себя, бояться нечего. Целая куча маленьких шариков, только сунуть в карман и продать. Это основа основ.

Эх, как же здорово платить за жилье, не заботясь, хватит ли, пить то, что хочется, там, где хочется, и не копаться в мелочи перед сигаретным ларьком.

Скоро в кафе он стал работать только два дня в неделю. В пятницу и субботу, когда спрос на их шарики больше всего. После смены он заходил с Морисом, Поло и Жеже на улицу д'Асса. Нюхал с ними немного, да и потом, там тоже были клиенты, а значит, снова какие-то деньги; как Моллой с камушками, он клал их в левый карман, доставал шарик из правого – вечный цикл. Ему казалось, что он доставляет им удовольствие; продает им немного счастья. Сам-то он ведь берет этого счастья сколько хочет! И теперь делится им, этой искусственной бодростью, пробуждающей душу. Ох, как хотел бы он всегда быть таким и чтобы не надо было совать в нос соломинку.