– Да, – покраснев, ответила Дженни.

– Об этом можешь не волноваться.

– Не волноваться?

– Да. Если кто-то что-то скажет, я просто объясню, что… так получилось.

– Шейми!

– …В старом, полуразвалившемся хлеву на берегу реки Кам. – Шейми поцеловал ее в губы. – Я расскажу, как нас застиг ливень, как ты заманила меня в хлев и воспользовалась представившейся возможностью, – сказал он, расстегивая пуговицы на ее блузке. – Я оказался совершенно беспомощным и… – Он оттянул камисоль, заглянув внутрь. – Если бы они могли видеть твои… они бы мне поверили.

– Угомонись! – шикнула на него Дженни, застегивая камисоль.

– А они стали еще больше. В смысле, когда ты забеременела. Я слышал, что у беременных всегда так. Надеюсь. Я люблю, когда в том месте много прекрасного тела.

– Шейми, перестань шутить!

– Почему бы мне не пошутить? – удивился он. – В чем причина?

– В чем причина? Ты что, пропустил мои слова мимо ушей? Я не могу идти к алтарю с выпирающим животом!

– Ошибаешься. Я слышал каждое слово. И предлагаю: давай поженимся завтра.

– Завтра?

– Да, завтра. Можем отправиться поездом в Шотландию. В Гретна-Грин[7]. Проведем там ночь, а утром поженимся.

Казалось бы, Дженни нужно радоваться и благодарить Шейми за столь быстрое решение их брачного вопроса. Вместо этого Дженни снова заплакала.

– Дженни… дорогая, да что с тобой?

– Шейми, я не могу поехать в Гретна-Грин. Не могу выходить замуж, когда рядом не будет отца.

– Ничего страшного. Тогда устроим свадьбу здесь. Огласим наши имена в это же воскресенье, идет? За сколько времени до церемонии их нужно оглашать?

– За три недели.

– Тогда через три недели, считая с воскресенья, мы поженимся. Твой отец нас обвенчает. Уверен, и моя сестра захочет внести свой вклад. Устроит нам свадебный завтрак, ланч или что-то в этом роде. – Шейми был возбужден, отчего его речь сделалась торопливой. – Отсюда я отправлюсь прямо к агенту по недвижимости. Подыщу нам уютную квартиру рядом с Гайд-парком. А потом я пойду в мебельный магазин и присмотрю кровать с большим мягким матрасом. Как только мы поженимся, я уложу тебя на эту кровать, и мы с тобой такое устроим!

Говоря, он расстегнул еще несколько пуговиц на блузке Дженни, затем приподнял камисоль и взял в руки ее груди. Поцеловав их, Шейми поцеловал ей шею, губы и нежную впадинку под ухом. Дженни не противилась его рукам и губам. Она и сама его хотела. Очень хотела. Ей было не дождаться, когда они поженятся и окажутся в своей квартире, на своей кровати. Ей хотелось ощущать его прикосновения в темноте, слышать, как он шепчет ее имя, и знать, что он действительно принадлежит ей.

– Ой, нет, – пробормотал Шейми, вдруг оборвав поцелуй. – Черт побери!

– Что на этот раз? – спросила Дженни, оправляя камисоль.

– До меня только сейчас дошло. Я же должен пойти к твоему отцу и сказать, что ты беременна. Это после моего-то обещания беречь тебя в Кембридже.

– Не беспокойся… – начала было Дженни, застегивая блузку.

– Не беспокоиться? Нет, я беспокоюсь. Мне до чертиков страшно! Айсберги, морские леопарды, снежные бури меня никогда не пугали. Но сказать преподобному Уилкотту, что я сделал его дочку беременной… это меня всерьез пугает.

– Давай ему не скажем. Повременим, – предложила Дженни, кусая губу.

– Нет, мы должны сказать. Я должен. Так надлежит поступать порядочному человеку.

Шейми встал. Дженни тоже встала, оправляя подол юбки и растрепавшиеся волосы.

– Ты оставайся здесь. Это разговор между твоим отцом и мной. Посиди пока. Я вернусь.

Дженни улыбнулась ему, но, как только за Шейми закрылась дверь, ее лицо исказила гримаса. Дженни была по-настоящему счастлива, однако к ее счастью примешивалось сильное беспокойство. Неожиданная беременность была выше ее надежд. Это граничило с чудом. Шейми и понятия не имел, поскольку она не сказала ему правды ни о шраме, изуродовавшем ей правую сторону, ни о происшествии, которое и стало причиной появления шрама.

В тот день они с подружками играли в мяч. Мяч выкатился на улицу, и Дженни бросилась за ним. Кареты она не видела и, слава Богу, не помнила ни момента столкновения, ни того, как оказалась подмятой передним колесом. Колесо едва ее не раздавило. После долгой рискованной операции доктор Аддисон сообщил родителям, что карета сломала ей пять ребер, разорвала селезенку, вызвала коллапс легкого, уничтожила один яичник и проткнула матку. Врач сделал все, что было в его силах, но посоветовал родителям готовиться к худшему. Если полученные травмы не убили их дочь, то занесенная инфекция вполне может.

– Мы, конечно, прислушались к его мнению, – потом рассказывала Дженни мать, – но уповали на Бога.

Дженни провела в больнице шесть долгих месяцев. Если она не помнила столкновения с каретой, процесс выздоровления она запомнила. Боль от полученных ран, полыхающий огонь внутри, пытавшийся справиться с заражением крови, пролежни, скука. Процесс выздоровления казался ей бесконечным.

Из больницы она вышла слабой, бледной и невероятно исхудавшей, но живой. Только через полгода она набрала несколько фунтов. Восстановление сил заняло еще больше времени, но с помощью родителей ей удалось и это. Пока она восстанавливалась, доктор несколько раз навещал ее дома. В последний раз он принес ей красивую фарфоровую куклу. Повзрослев, Дженни воспринимала эту куклу как утешительный приз, ибо своих детей ей иметь не суждено. Простившись с ней в гостиной, доктор увел мать в коридор – переговорить наедине. Приличия требовали не подслушивать разговоры взрослых, однако Дженни прильнула ухом к двери и все слышала.

– Как вы знаете, миссис Уилкотт, нам удалось сохранить вашей дочери матку, но орган сильно поврежден. У Дженни будут менструации, но выносить и родить ребенка она никогда не сможет. Мне очень жаль. Понимаю, какой это удар для вас и какие душевные муки испытает Дженни, когда подрастет. Но далеко не каждой женщине для счастья нужен муж. Дженни – чудесная, смышленая девочка. Ей лучше всего избрать профессию учительницы, а то и мою. Хорошие медсестры требуются всегда.

Дженни тогда ничего не поняла из слов врача. Ей было всего девять лет, и она, не утратившая детской непосредственности, не понимала, зачем вообще ей нужен муж, тем более для счастья. Но когда ей исполнилось тринадцать и у нее начались месячные, мать усадила ее рядом и честно рассказала, какие стороны жизни для нее закрыты. Дженни вспомнила слова доктора Аддисона, вдруг ставшие совершенно понятными. Врач намекал матери, что ни один мужчина не захочет жениться на ее дочери, поскольку она не способна иметь детей.

Становясь старше, Дженни убеждала себя, что это вовсе не трагедия. Если она не выйдет замуж, то найдет удовлетворение в работе. Если она не может иметь своих детей, то будет любить малышей, приходивших к ней в класс. Однажды молодой дьякон из отцовской церкви захотел поухаживать за ней. Белолицый, худощавый, с добрым характером. Дженни его не любила, но понравиться ей он вполне смог бы. А поскольку она не любила дьякона, то честно рассказала о своей особенности. Узнав, что с ней не создать полноценную семью, дьякон поблагодарил ее за искренность и быстро переключился на дочку торговца одеждой.

Было еще двое: такой же учитель, как она, и молодой священник. С ними Дженни тоже была честна и потому потеряла обоих. Это задело ее, но не вызвало особых страданий, поскольку и их она не любила.

А потом она встретила Шейми Финнегана и влюбилась по-настоящему – глубоко и страстно.

В тот день в сарае близ реки Кам Дженни сама попросила о близости, не беспокоясь о последствиях. Какие могут быть последствия? Дженни понимала: если она расскажет Шейми правду о шраме, он оставит ее, как и те трое. Ведь она ущербна и не может дать ему то, что дала бы нормальная женщина. И потому Дженни утаила правду.

Перед тем как отдаться Шейми, она мысленно пообещала Богу: «Я потом ему расскажу, но позволь мне сначала познать близость с ним. Позволь хотя бы раз испытать любовь, и я никогда не попрошу о большем».