Когда веришь, не говоришь: "я верю потому-то". Да, верую, ибо абсурдно - не потому верую, что такой мракобес и враг истины, а потому что если бы не было абсурдно, то не верил бы, а знал. Вера неуместна в обыденном мире с его причинно-следственными связями, логикой рациональности и стремлением к устройству земных дел, а если кто убеждает себя, что верит, так только для того, чтобы иметь якорь спасения на все случаи жизни, и руководствуясь тем же принципом причинности, когда за каждым действием следует либо награда, либо наказание.

Одно цепляется за другое; чтобы изменить что-то, надо изменить весь мир. Неверующий не увидит чуда, потому что в его мире чудес не бывает, даже если они будут происходить у него под носом. Для того, чтобы его разглядеть, надо изменить всю систему мировоззрения, то есть изменить самого себя - ибо душа выворачивается наизнанку, как резиновая перчатка. Внешний мир равен миру внутреннему и наоборот. Бросая взгляды из-под сводов черепа, не знаешь, куда ты смотришь - вовне или внутрь. Стоит ли менять себя, идти на такую жертву? Втайне каждый влюблен в себя, и Герц даже гордился своими слабостями и пороками, так как именно из них слагалась его личность, которую он любил за её незаурядность и оригинальность. Но вот ведь в чем дело: то, что он просил, он просил для своей личности! И получив то, что заказывал, он получил бы это для другой личности. Но нужно ли ей будет то, что он просил сейчас? Все равно что найти такое решение уравнения, которое изменяет само это уравнение. И к тому же он боялся, что жизнь и на этот раз обманет его, как обманывала всегда, и он снова останется в дураках, не сумев точно сказать, что ему надо, и в результате получив взамен что-то совсем другое. Да, страх - вот что самое главное. Тот же самый страх, что за все придется платить.

И вот в этот самый момент, достроив всю логическую цепочку, он понял, что рассчитывать ему не на что. Каким он был, таким и остался. Для того, чтобы получить подарок, достаточно поверить, что это просто подарок. А он поверить не сумел. Никто не собирался его обманывать, требовать его душу, заставлять менять себя. Просто: "мы таких не обслуживаем". И что дальше? Кабак, выходящий на ночную улицу - тот самый, что был раньше, или совсем другой, при всем их мнимом сходстве?

Возник из тьмы угрюмый детина в шляпе, надвинутой на самые глаза, и с грязным мешком за плечами. Эрвин пожал ему руку, сказал что-то, взял у него мешок, в котором загремело железо, и спрятал под стойку. Человек ушел, растворившись в ночи. Герц выпил еще. В его голове стоял шум как в раковине, поднесенной к уху. Казалось, что мрак на улице в эти поздние часы ещё сильнее сгустился. А может быть, все это ему только приснилось, и весь этот город с его бредовым миром Заброшенных Кварталов возник из его дурацких до тошноты снов, из его чувств и переживаний, из книг, которые он прочел, и музыки, которую слушал? Может быть, не было ни Симона, ни путешествия в Центр, ни гангстеров, ни Лоры, а просто он сидел все эти дни здесь, и все только примерещилось ему спьяну? Или, побывав в Центре, он получил неосознанную способность воплощать в действительность свои подсознательные фантазии?

Вполне безучастно он смотрел, как появляются какие-то люди, приходят, уходят, и он уже не пытался понять, кто они, зачем шатаются по полным опасностей улицам, и что им нужно в темноте.

В помещение вошли, держась за руки, двое детей - мальчик и девочка; им было лет по десять, и только странное, не по-детски серьезное выражение их широко раскрытых немигающих глаз сбивало с толку, пугало и подавляло. Они были одеты в ветхую, но чистую и аккуратно починенную одежду. Эрвин взял их за руки, отвел за стоящий в углу столик и поставил перед ними тарелку с какой-то едой. Молча и бесшумно "ночные дети" съели все и незаметно исчезли, растворились во мраке так же беззвучно, как появились.

Отвратительный тоскливый вой поплыл над городом, как будто миллион собак хором выл на луну, которой не было. "Уы-ууу... уы-ууу... уы-ууу..." неслись залезающие в самую душу и раздирающие её тысячами когтей протяжные звуки. И не было никакой возможности от них избавиться; чем больше Леонид пил, тем глубже вой проникал в его мозг, и вместе с ним наступал и наваливался мрак, гася разум волнами первобытного хаоса. В этот момент Герц физически чувствовал, как наваливаются на мир, сдавливая железными обручами черепа, страх и смерть, и всеобщий развал, и из центра Заброшенных Кварталов расползается по миру энтропия. А ночь продолжалась, и казалось, что конца ей не будет, а значит, зло уже завладело миром, и от него уже нет спасения.

- Рассвет, - сказал кто-то. Герц поднял голову и поглядел в дверной проем. Там светлело небо, гася холодные звезды, и проступала из уходящей тьмы изломанная линия силуэтов домов, от которых остались одни коробки стен с пустыми оконными проемами, и торчащий вверх обломанный зуб недостроенного небоскреба, который так никогда и не будет достроен. Леонид поднялся и вышел на свежий утренний воздух. Еще один день тоски, ещё один день борьбы с надвигающимся мраком, ещё один день погони за иллюзиями... Еще один день жизни.

Боже Мой, Боже Мой! Для чего ты меня оставил?

1989 - 1991; 1997