Обе девушки были вызваны в Москву и подробно допрошены. Их показания вскрыли гнусную и несложную методу почти профессионального совращения и обмана, к которой прибегал в обоих случаях этот сорокалетний обольститель. Девушки предъявили и письма, которые он им посылал, написанные в одно и то же время, одними и теми же словами, с почти одинаковыми заверениями и обещаниями. Характерно, что и в тех и в других письмах Глотник очень ругал свою жену, писал, что она "отравила ему жизнь" и что развод им окончательно решен, о чем он будто бы уже объявил жене.

После того как все эти данные были собраны, мы решили допросить по этим вопросам Глотника. К этому времени было замечено, что он, сравнительно быстро признав свою вину в эпизоде с красителями и оказавшись в связи с этим в тюрьме, не только не горюет и не предается унынию, а, напротив, весел, заметно поправился и явно доволен своим положением.

Не оставалось сомнений, что заключение его в тюрьму по сравнительно мелкому делу успокоило Глотника, потому что он надеялся получить таким образом возможность уйти от дела об исчезновении Елочки, труп которой, как ему хорошо было известно, не только не найден пока, но не будет найден и в будущем. К тому же в течение всего времени расследования по этому делу его ни разу дополнительно не допрашивали о Елочке, и он пришел к выводу, что дело об ее исчезновении так же заглохло в Прокуратуре СССР, как до этого заглохло в МУРе.

Ровно в двенадцать часов дня Глотник был доставлен в мой кабинет на допрос.

Мы начали с того, что он вызван не по делу о красителях, которое нас мало интересует, а по делу другому, гораздо более важному-по делу о совершенном им, Михаилом Борисовичем Глотником, умышленном убийстве своей жены, находившейся на шестом месяце беременности.

Я никогда не забуду, как он начал кричать, бесноваться и протестовать. Он вскакивал с места, падал как бы в обмороке на диван, распинался в клятвах и заверениях, ужасался и негодовал, кричал, что это смертельное оскорбление, что он не позволит "пришить ему дело", что мы хотим взвалить на него ответственность за то, что бессильны раскрыть тайну исчезновения его горячо любимой жены, что это кощунство, что он будет жаловаться, что нам это так не пройдет...

Мы заранее уговорились с Голомысовым, что дадим Глотнику возможность произнести все монологи, которые он захочет произнести, не будем его останавливать и успокаивать, дадим ему выплеснуться до конца и исчерпать весь запас своих возражений, протестов и ссылок.

Вероятно, со стороны было бы любопытно наблюдать за тем, как два следственных работника молча и совершенно спокойно выслушивают угрозы и крики обвиняемого, удары кулаком по столу с воплями "не позволю!" и трагические придыхания и всхлипывания. Мы вели себя, как глухонемые.

Примерно через час Глотник устал и грузно осел в кресле.

- Итак, Михаил Борисович, может быть перейдем к делу? - спросил я его как ни в чем не бывало.

- Я не понимаю, что вам от меня нужно? - ответил вопросом Глотник.

- Нужны либо правдивые показания о совершенном вами убийстве, либо, если вы намерены продолжать запирательство, мы зададим вам ряд вопросов.

- Мне не в чем сознаваться. Когда я был виноват, то сразу это признал, а по этому делу мне рассказывать нечего.

- Ваше право, как обвиняемого, давать любые показания или вообще отказаться их давать. Наша обязанность, как следователей, задавать вам те вопросы, которые мы считаем нужными по ходу следствия. Таковы установленные законом процессуальные нормы, равно обязательные и для вас и для нас. В течение часа мы терпеливо выслушивали ваши крики, угрозы и даже оскорбления. Разъясняю вам, Глотник, что на все наши действия вы вправе жаловаться когда вам угодно и кому угодно. Но больше ни криков, ни оскорблений не потерплю. До сих пор, не скрою, мы выносили это из чисто психологического интереса. Но этот интерес уже исчерпан. Понятно?

- Я больше не буду, - ответил он.

- Надеюсь. Итак, перейдем к делу. Вы утверждали раньше и продолжали утверждать сегодня, что горячо любили свою жену. Это так?

- Безусловно, и я всегда могу это доказать!

- Следовательно, вы не собирались от нее отделаться?

- Ни в коем случае!

- Почему же вы собирались с нею развестись?

- А я и не собирался!..

- Но вы писали об этом своей любовнице Нелли Г.?

- Я этого не помню.

- Вот ваше письмо, в котором это написано. Угодно ознакомиться?

- Угодно,- ответил Глотник и впился в протянутое ему письмо.

- Что вы скажете теперь?

- Я... В общем... я не собирался всерьез разводиться с Елочкой...

- Зачем же вы обманывали Нелли Г.?

- Ну, знаете... Мне хотелось ее успокоить... Морально поддержать...

- Вы серьезно полагаете, что, обманывая девушку, вы ее этим морально поддерживаете?

- Нет, конечно, но бывают обстоятельства... В общем... я хотел ее успокоить...

- Но вы, кроме того, обещали Нелли Г., что женитесь на ней. Это тоже был обман?

- Я не хотел ее обманывать...

- Значит, всерьез думали на ней жениться?..

- Нет, я не хотел разводиться с Елочкой.

- Значит, не собирались жениться на Нелли?

- Да, не собирался.

- Значит, обещая жениться на ней, вы ее обманывали?

- Выходит так...

- Кого еще вы обманывали?

- Никого.

- У вас была в тот же период другая любовница?

- Серьезной не было...

- Вы делите любовниц на серьезных и несерьезных?

- Не придирайтесь к словам...

- А вы отвечайте на вопросы. У вас была другая любовница или не была?

- Кого вы имеете в виду?

Мы с Голомысовым переглянулись, так как сразу поняли, что смущает Глотника в этом вопросе. Он, видимо, не знал, о какой другой любовнице идет речь, и хотел это выяснить.

- Михаил Борисович, я должен вам разъяснить, что вопросы задает следствие, а не обвиняемый. Поэтому я не вправе ответить на ваш вопрос и повторяю свой: кроме Нелли Г., у вас были любовницы?

- Случайные встречи, у кого их нет, - с кривой ухмылкой протянул Глотник. - И потом мне кажется, что это сфера моей интимной жизни... Какое отношение это имеет к делу? Монахом я не был.

- Я далек от такой мысли. Повторяю; у вас были другие любовницы?