— Мистрис Инор, скажите, — неуверенно заговорил Сорей Авир, и та пронзила его холодным взглядом. Он вздрогнул, сглотнул, но мужественно продолжил: — Скажите, что вы знаете о временных петлях?
Она вскинула брови. Этот вопрос сбил её с толку, отозвавшись внутри кратким уколом боли. Нила тоже интересовалась Временем, в своих изысканиях заходя за неписанные и нерушимые границы. И Веора — ещё не мистрис, ещё наивная, юная, как этот несносный студент, — верила, что однажды она добьётся своего. Как добивалась всю жизнь: знаний, денег, уважения, любви гордячки Веоры Инор.
Добивалась, чтобы потерять всё ради этих проклятых петель!
— Это миф, мире Авир, — проскрипела мистрис Инор, едва совладав с голосом. Ледяной доспех её Бога треснул над заполошно частящим сердцем, и этот треск отозвался похоронным боем в опустевшей голове. — Сказка для детей. А теперь простите, мне нужно идти.
Она отмахнулась от его возражений чарами немоты и зашагала по коридору, едва ли видя, как расступались перед ней студенты. Вместо голубых стен и магических огней академии она видела лукавые глаза, окаймлённые трогательно завитыми ресницами, три родинки на скуле и изогнутые в улыбке губы. Отблеск золота на запястье — брачная клятва, ставшая калёными цепями.
Доспех плакал тающим льдом, разбивался под ударами памяти, и его острые осколки вонзались в кровоточащее сердце. Веора взмолилась, привалившись к шершавой стене вмиг опустевшего коридора. Она не хотела помнить.
Но Великий не услышал её зов.
***
Родной холод обнимал укрытые синей мантией плечи, привычной лаской касался спины и висков. Холод убаюкивал. Мистрис Инор читала лекцию. Ровно, не понижая и не повышая тон — самое важное студенты должны выделить сами, и экзамены покажут, кому это удастся. А кому нет. Звук отражался от тёмных стен кабинета, наслаивая слова одно на другое и навевая сон.
Она чувствовала чужое внимание, горячее и липкое, жадное. Чей-то взгляд жёг скулу, оглаживал обнажённую шею и взрезал рёбра, пытаясь добраться до мерно бьющегося сердца. Чтобы забрать себе.
Она обводила взглядом сонную аудиторию, вглядываясь в каждое лицо — студенты вздрагивали и изображали бурную деятельность, — но не находила. Студенты отводили глаза, бледнели и были привычно покорны. И до отвращения пусты.
Чужой взгляд обжёг обнажившиеся запястья, и она вздрогнула, резко одёргивая ткань. Левое запястье опоясывал уродливый рубец, который оставил раскалённый металл Обещания. Клеймо на всю жизнь: недостойна. Боги не приняли её клятву, сказанную над Лунным алтарём Ниле.
Той, кому Веора оказалась не нужна.
Она поймала чужой взгляд. Тёмный, с яркими искрами безумия на дне зрачков. И с трудом вспомнила: Найна Калейна. Алхимия. Раньше Инор не могла как-то выделить её из вереницы остальных нерадивых студентов, посещающих лекции по истории. Но выделила сейчас. Напряжённые плечи, пятна на мантии, растрёпанные зелёные волосы, шрам на скуле. Взгляд.
Взгляд казался знакомым. Правильным. И одновременно был неприятным и совершенно неприемлемым. Мистрис Инор решила его игнорировать, но присмотреться к студентке при случае. Было в ней что-то… странное. Чуждое.
Инор очень слабо чувствовала, не замечая энергии мира, кроме дыхания своего Бога, и потому каждое предчувствие становилось для неё откровением. Маяком. Предупреждением.
Прозвенел колокол, и студенты, силясь держать глаза открытыми, потянулись к выходу из аудитории. Мистрис Инор не пыталась им что-либо говорить, останавливать и напоминать о скорых экзаменах. По своему опыту она знала: пытаться что-то донести до этих детей сейчас бесполезно. Они не услышат, поглощённые мыслями о долгожданном отдыхе, обеде или чём-то постороннем.
Пустой кабинет всегда напоминал мистрис Инор гулкую пещеру, и ни батальные картины на стенах, ни высокие окна не могли перебить это ощущение. Она выдохнула и начала собирать в стопку разбросанные по столу листы, исписанные её размашистым почерком. Остро запахло травами и — совсем немного — кровью. Она скривилась: не любила эти запахи, и, вернув лицу нейтральное выражение, обернулась. Найна Калейна стояла непозволительно близко, почти касаясь грудью её плеча, и смотрела. Молча. Так, как на Веору смотрели единожды в жизни, а на мистрис Инор не смотрели никогда.
— Вы что-то хотели, мири Калейна?
Та моргнула, словно очнувшись ото сна, и в её чертах мистрис увидела растерянность.
— Нет-нет, мистрис Инор, очень, гм, увлекательная лекция. — Калейна прикусила губу, застенчиво глядя из-под пушистых ресниц, и решилась: — Но да. Хотела. Хочу. Вы… — Инор уже поняла, что ничего хорошего не услышит, но не успела её остановить. — Вы мне очень нравитесь. Я хочу пригласить вас на свидание. Вот.
Родной холод мягкой лаской коснулся виска, успокаивая, и только благодаря ему Инор сдержала резкие слова. Девочка не была перед ней ни в чём виновата: едва ли она хотела влюбиться в «старую сухую» мистрис.
— Это неприемлемо, мири Калейна, — Инор постаралась смягчить свой ответ, но по сжатым в нить губам и полоснувшему стилетом взгляду поняла: не получилось, — найдите другой объект для приложения своих, — она замялась, не уверенная, что это слово тут уместно, — чувств. Можете идти.
Студентка склонила голову, и тени расчертили её лицо, сделав похожим на страшную маску. Острые плечи задрожали, а губы — алые-алые — капризно скривились. Она выдохнула:
— Я добьюсь своего, мистрис-с Инор. Вы скажете мне «да».
— Нет, — Инор покачала головой, — забудьте об этом.
Калейна обожгла её тёмным отчаянным взглядом и выбежала из аудитории. Мистрис Инор сгорбилась и устало облокотилась о стол. Она знала, что поступает абсолютно верно, но стегнувший по лопаткам холод вселял в душу дурное предчувствие. Она что-то упустила, что-то важное. Что же?.. Запах трав сгустился, проник в мысли, отвлекая и дразня. И холод отступил.
========== 1-3. Рядом с ней ==========
Нежные белые цветы, сжатые холодными стёклами. Яркие мазки листьев. Статичность. Замершее мгновение, сохранившее в себе тень жизни. Солнечные лучи безжалостно показывали каждый изъян, каждое пятнышко на нежных лепестках.
Сорей смотрел на своё творение и пытался сдержать желание разбить его о стену. Убожество. Разве можно дарить такую жалкую поделку ей? Его светлая любовь заслуживала всех богатств мира, всей красоты природы и жизни! Она же… такая хрупкая, нежная.
Волшебная.
Сорей постучал ногтем по стеклу, досадуя сам на себя. Додумался тоже: нарвать первых попавшихся цветов и пытаться собрать из них «композицию», достойную её.
Его Минами.
Точнее, конечно, не его. Наверное, она и не знает о существовании Сорея Авир, влюблённого до беспамятства в её бледные веснушки, светлые локоны и громкий смех. Отчаянного труса, наблюдающего за ней каждый день. Из тени. Как она порхает, солнечная и воздушная, по коридорам академии, бегает по утрам под рокот мэтра Корро, морщит нос на рыбный запах в столовой и нежно улыбается своей подруге. Он часто видел их вместе: светлую и тёмную, лёгкость и основательность. Но взгляд неизбежно приковывала к себе Минами, околдовывала, ничего для этого не делая, манила.
Он чувствовал себя идиотом. Недоучкой, решившим освоить групповой телепорт вопреки запретам. Наивным мальчишкой, боящимся даже дышать в сторону своей симпатии.
Любимое дело помогало отвлечься. Сорей готовился к экзаменам, пытался составлять «композиции», чтобы однажды… когда-нибудь… возможно, подарить их ей. И, возможно, она даже не будет над ним смеяться.
Очередная «композиция» отправилась в мусорную корзину, к десятку своих собратьев и кучке смятых эскизов. Сорей знал, что Минами рисует. Уходит вглубь городского парка или на окраину города, прячась от всех знакомых, открывает альбом и рисует всё, что попадается на глаза. Хмурится. Трогательно дует губы и пачкает пальцы и щёки в краске. Горбится над белыми листами.
Он хотел бы сидеть рядом с ней, служить мольбертом, палитрой — кем угодно, лишь бы она наконец-то его заметила. И, может быть, даже поняла.
