Обожгла мысль: а если дядя Вова передумает в собор идти? Тогда он уже вернулся из часовни, поставил пятилитровую баклажку со святой водой в прихожей, заглянул на кухню – а меня нет. И уже будит маму, кричит, ищет, орёт в подъезде – может, я покурить вышла, было однажды такое, почти не ругал. Но потом поймёт, что меня ни в подъезде, нигде – достанет телефон.

И тогда останется что-то придумать такое, чего на свете не бывает – потому что иначе убьёт, убьёт, когда мама заснёт ночью.

Но вначале прижмётся больно, горячо и противно. Больнее даже, чем раньше.

– Спасибо вам, что пришли, – тихо, но понятно говорит женщина, – а я Варвара, всем бы таких учеников, Господи… Вон мальчики рассказали, что весь класс бы пришёл, но тётя Тома сама сказала, чтобы не ходили, а то мало ли…

– Мало ли?

– Всё-таки болезнь, хотя и завернули его в целлофан кругом. Но ближе полутора метров к гробу не подпустят.

Смотрю – и верно, красная разметка на полу, чтобы близко не подходили.

– Сейчас поедем, – суетится Варвара, – теперь по правилам гроб отдельно, а мы за ним, в моей машине. Кто вперёд сядет? Сейчас уже работники придут, будут из зала выносить. Нужно идти.

Пожимаю плечами.

– Могу я впереди.

Даже отсюда хорошо видно покойника, но стараюсь не присматриваться. Худой, тоненький, с глубокими морщинами на шее. А Тамара Алексеевна полная.

Варвара первой выходит из зала.

Догоняю во дворе Севу, иду рядом. Илья ещё там, последний.

– Что-то непохоже, что она боится с вами ехать, – тихо говорю, снимая маску, – что ещё придумаете?

– Ничего, – так же тихо, – просто по-идиотски выглядит, когда втроём на прощание приходят. И на кладбище тоже. Специально наврал ещё этой Варе.

– Чтобы она Тамаре рассказала?

– Да. Пускай не думает, что мы такие уж сволочи.

– А мы сволочи. Помнишь, как в пятом классе картинку со свиньёй ей на дверь прилепили? И как она плакала?

– Это мы прилепили, пацаны. Девчонки стремались, хотя на самом деле и сами смеялись, и смотрели, и помогали.

Какая разница, кто, всё равно – мы.

Мы едем на Хованское кладбище – я, Сева, Илья и Варвара.

Варвара ведёт красный «Peugeot», тихо и неуверенно. Я, конечно, сажусь вперёд, пока парни мнутся. И ничего-то она не боялась. Она вообще взрослая.

– Ты, значит, тоже у тёти Томы учишься? – мы медленно едем по безлюдной жаркой дороге, разворачиваемся у магазина цветов. Сразу тётки-продавщицы встают, двигают корзины к свету. Странно, что растения не вянут на таком солнце – но потом присматриваюсь и понимаю, что это искусственные, а настоящие убраны под навес. И на каждом лепесточке мелкие капли, будто святой водой побрызгали, а она застыла.

И часовня рядом, кладбище ведь.

Потому и не вянут.

Тётки смотрят и ждут, что купим. С пустыми руками не пойдём – вон Илья уже двести рублей достал, и Сева двести. Много, наверное, но сама не достаю. Час прошёл, и полчаса осталось. Страшно.

– Да, мы все в одном классе. В следующем году она ещё курсы по ЕГЭ вести будет, – не знаю, для чего говорю. Чтобы звучать просто.

– До того года ещё дожить надо, – Варвара качает головой, паркуется, смотрит через заплаканные глаза на асфальт, деревья, цветочные магазины, – меня к ней даже не пустили.

– Не пустили, чтобы дрянь не разносили, а не просто так, – говорит Илюша с заднего сиденья и открывает дверь, – не потому, что она при смерти или ещё что-то.

– Илюх, – Сева морщится, в зеркало видно, – ну ты бы полегче.

– Нет-нет, он правду говорит. Они сказали, что через две недели выпустят тётю Тому, но как мне две недели в Москве ждать. И сегодня не знаю, где ночевать буду.

На улице идём с Севой за цветами вдвоём, оставляя Варвару с Ильёй с работниками идти.

Смотрю на время – вот если сейчас обратно поеду, не опоздаю. При условии, что дядя Вова действительно пошёл в собор и не спешил. А то и задержался на обратном пути, на лавочке посидел, отдохнул.

Странно, что совсем не думаю о маме.

Останавливаемся возле белых цветов.

– Слушай, – говорю, – мне ведь надолго нельзя. И вообще-то вышло только потому, что дядя Вова свалил.

– Я понимаю. Ты жить-то сама можешь, на дядю Вову не оглядываясь?

Останавливаюсь. Белые цветы не пахнут. Будет ли так, что я расскажу, а он поймёт, не станет смеяться? У него родители молодые, сильные, собой заняты, и сейчас даже. Что, про вино рассказывать, про ногти длинные, отросшие, про ноги без носков, на которые всегда смотрю – внимательно от отвращения?

– А ты поживи вместо меня с ним. Поживи и посмотришь.

– Не знаю, мужик как мужик. Я же видел. Объяснишь, что не просто так шлялась. Хочешь, могу я ему позвонить, объяснить. Номер только напиши.

Раньше не предлагал, но я представила – дядя Вова бы кричал, а меня в ванне запер. И вытащил ремень из штанов, пока мама пьёт лимонный «Терафлю».

– Нет, сама объясню. Только не ты. Ещё хуже будет.

– Вот видишь, – улыбается почти ласково, – извини, что втянул. Но правда, она косилась на нас, как будто задумали что-то плохое, а ты приехала – и нормально.

– Ничего. Просто не знаю, что теперь делать. Может, десять, пятнадцать минут ещё. А там вернётся.

– А почему он вообще на улицу выходит?

– За святой водой поехал.

Сева широко открывает глаза, опускает цветы. Тётка в синей короткой куртке смотрит от прилавка. Тут тоже есть святая вода, говорит, во дворик зайдите.

– А мама что?

Лучше не говорить, а шевелиться быстрее. Это долго вообще – похороны? Не была, но видела в фильмах – вдова стоит в чёрной вуали, её кто-нибудь держит под локоть. Рядом родственники, все в красивых чёрных платьях и костюмах. Потом священник говорит недолго, и вдова бросает на гроб ком влажной земли, завёрнутый в белый шёлковый платочек.

А здесь как?

На мне нет чёрного платья, не догадалась. Только шорты и футболка.

Сева даёт мне половину цветов. Варваре остальное отдам, говорит. Ей бы плакать, но держится – верно, что испугалась гораздо больше из-за внезапной необходимости ехать в Москву, идти в больницу, платить работникам морга, чтобы пустили, потому как не положено сейчас, даже родственникам. Только на кладбище можно, и то далеко. Думаю, что мы ближе подойдём. А там стояли, глаза опустив.

– Нам зачем?

Телефон вибрирует.

Господи, это он, дядя Вова. Уже начал звонить. Хотя нет, сообщение, он сообщения не пишет никогда.

София Александровна.

Ну что ещё.

Странно.

Поднимаю глаза на Севу.

– Тут София пишет. Жалуется, что ты на русском не был. Она и утром спрашивала, забыла сказать.

– Ну ответь что-нибудь, – пожимает плечами, – пойдём уже, они ждут.

Мы ищем нашу аллею на кладбище и находим.

Там всё происходит быстро – Варвара не плачет, наблюдает устало и без любопытства.

Рабочие в зелёных жилетах и защитных масках бросают землю – никаких шёлковых платочов. Да Варвара свой платочек и не бросила бы наверняка. София пишет снова – и неудобно, а приходится доставать телефон, смотреть. Уже и Илья недовольно морщится.

– Лен, ну ты бы хоть сейчас без мобильника обойтись могла, – шёпотом, Сева.

– Я же вас и отмазываю. Я-то на русском была, – тоже шепчу, хотя и незачем. Пишу:

Показываю Севе, он улыбается – понимает, когда шучу. Раньше, когда всё хорошо было, могли и поддеть друг друга, не обижаясь по-настоящему. И что нас дёрнуло в тот раз.

Ладно. Ладно. Он меня позвал, потому что другие девочки бы никогда не согласились.

На кладбище, да ещё вирус ходит.