Верно. Шекспир в предшествующие периоды попеременно реформировал старые драматические жанры: историческую хронику, старую комедию, кровавую трагедию (трагедию мести) - и теперь то же самое проделал со старой романтической пьесой. И не подлежит сомнению, что сама субстанция творческого начала побуждает творческую личность покидать старые, обжитые области и отправляться в неосвоенные еще земли.
Но все это не снимает вопроса, почему же поиск Шекспира шел именно в этом направлении, почему именно романтическая традиция стала полем для его драматургического новаторства?
Шекспир, отвечали нам, был практиком современного ему театра, стремился удовлетворить запросы публики, а романтический жанр на театре приобретает в эту пору огромную популярность. Последние пьесы Шекспира отвечали на запросы зрителя.
Нельзя не согласиться и с этими суждениями, тем более, что они подтверждаются фактами литературной и театральной истории этого периода. Однако нельзя и ограничиться ими, ибо, при всей их справедливости, они могут служить только предпосылкой для дальнейших размышлений: сами по себе они дают основания для весьма различных выводов, в том числе и для мнения тех критиков, которые видели в позднем Шекспире автора развлекательных сказочек, озабоченного лишь тем, чтобы ублажать покупателей билетов в его театре, и равнодушного ко всему остальному.
Весь предыдущий творческий путь Шекспира свидетельствовал о том, что, будучи драматургом для публики, он никогда не оставался драматургом только для публики, что, удовлетворяя вкусы и потребности посетителей своего театра, он не поступался собственной позицией; что, обращаясь к популярным жанрам, он выбирал из них лишь те, которые соответствовали его интересам, его мироощущению. Между творчеством Шекспира, его временем и вкусами его зрителя достаточно сложная связь: творчество Шекспира выражало те сублимированные его гением тенденции духовной и художественной жизни общества, которые определяли и склонности его аудитории. И между симпатиями зрителя и влечениями драматурга существовало соответствие, но не было совпадения. И откликался Шекспир на то, что волновало его публику, но при этом только на то, что волновало его самого.
Очевидно, что и в последний период своей деятельности Шекспир не просто рабски следовал за театральной модой, чуждой и безразличной ему; очевидно, что и теперь Шекспир обратился к романтической традиции потому, что она отвечала внутренним его запросам. Словом, очевидно, что в самой романтической традиции существовали какие-то моменты, которые оказывались родственными умонастроению и Шекспира, и его публики.
Все это вынуждает нас вновь вернуться к этой традиции и сделать несколько замечаний - на этот раз о внутреннем ее смысле.
Оговоримся сразу: мы не собираемся солидаризоваться с теми учеными, которые, обнаружив параллелизм сюжетов, мотивов и приемов, выводят отсюда полную идейную тождественность романтических жанров различных стран и эпох. Но, отказываясь абсолютизировать романтическую традицию как нечто во всех отношениях однородное и видеть в ней проявление единого ли мифа или единой, не зависящей от временных условий философии, мы считаем, что формальное сходство произведений этого плана слишком разительно, чтобы быть случайным или чисто внешним. Очевидно, оно свидетельствует и о какой-то внутренней близости. Попытаемся определить ее.
Стремясь подчеркнуть, что романтические жанры средних веков и Возрождения не имеют ничего общего с литературой эпохи романтизма, некоторые критики предлагают пользоваться термином "романическая литература" {См., например, статью А. Бартошевича "Комедия предшественников Шекспира". "Шекспировский сборник", с. 107.}. Нам не кажется, что это правильный выход из положения. При всей двусмысленности определения "романтическая", оно необходимо и в данном случае, ибо верно указывает на романтическое начало как первооснову литературы этого рода.
Порыв к идеальному, тяга к неизвестному, склонность к необычному, стремление проникнуть за пределы известного - словом, все то, что характеризует романтическое умонастроение, в той или иной степени свойственно людям всех стран и всех времен. Способность к романтическому восприятию действительности, очевидно, изначально присуща человеку как духовному существу, а романтическое - неизбежный элемент духовной жизни человечества с того момента, как она становится духовной. Ибо неудовлетворенность данностью, стремление к неизведанному, лежащие в основе романтического, есть предпосылка развития человечества, и она существовала и будет существовать всегда, заставляет ли она человека покидать пещеру или землю, овладевать огнем или космосом, отвергать нищету натурального хозяйства или сытость машинной цивилизации.
Поэтому романтический элемент действительно можно отыскать в литературах всех эпох и всех народов.
Но это вовсе не значит, что всегда существует романтическая литература. Только тогда, когда романтическое умонастроение начинает доминировать, романтический элемент перестает быть одним из многих ингредиентов литературы, приобретает господствующий характер и кристаллизуется в самостоятельный жанр.
Этот процесс возможен лишь при определенных исторических условиях. Условия эти многообразны, ибо присущая романтическому умонастроению автономность идеала и реальности, известного и загадочного, материального и духовного, низменного и возвышенного, познанного и таинственного может быть вызвана самыми различными факторами. Мы остановимся лишь на тех, которые имеют отношение к интересующим нас произведениям.
Один из этих факторов - кризис идеологии, вызванный кризисом социальным.
Не случайно многие романтические жанры складываются на изломе истории. Так, в частности, обстоит дело с греческим романом.
Греческий роман появляется на закате античности, когда ни одна религия, дававшая доселе человеку ясность миропонимания, уже не является господствующей, когда рушатся целостные системы взглядов, когда мир туманится, видоизменяется, усложняется, распадается, раскалывается, когда человека кружат вихри противоречивых идейных течений, почва колеблется и уплывает из-под ног, все смутно, зыбко, ненадежно и неустойчиво. Перспективы общественного развития неясны. Социальные проблемы спутаны. Четкое представление о природе человека и общества утрачено. Вместе с тем границы мира раздвигаются. Житель греческого государства, став подданным огромной римской империи, но не являясь полноправным ее гражданином и не чувствуя себя поэтому частью замкнутого политического целого, ощущает себя теперь частицей всей ведомой ему вселенной - чувство космополитическое перерастает в чувство космическое.
