- Совсем не нужно иметь столько достоинств, - с усмешкой возразил мой спутник, - чтобы получить здесь прекрасный памятник. Вполне достаточно заслуг и поскромнее.

- Неужели? Тогда, вероятно, надо выиграть два-три сражения или взять десяток городов?

- Выигранные сражения или взятые города, - заметил господин в черном, вещь недурная, но и тот, кто за всю свою жизнь не бывал ни в одном сражении и не участвовал ни в одной осаде, тоже может получить прекрасный памятник.

- Тогда, очевидно, это памятник поэту, одному из тех, кто блеском ума снискал себе бессмертие?

- Нет, сударь, - ответствовал мой провожатый, - тот, кто покоится здесь, стихов никогда не писал и презирал ум в других, поскольку сам был его лишен.

- Помилуйте, - вскричал я с сердцем, - чем же тогда знаменит погребенный здесь великий человек?

- Знаменит? - переспросил мой собеседник. - Если вам, сударь, не терпится узнать, то сей усопший джентльмен очень знаменит: он знаменит тем, что похоронен в Вестминстерском аббатстве.

- Но, во имя всего святого, как он сюда попал? Не подкупом же добился он места у тех, кто блюдет этот храм, и не стыдно ли ему пребывать в обществе, в котором даже незаурядные заслуги кажутся ничтожными?

- Полагают, - ответил господин в черном, - что этот джентльмен был богат, а друзья, как водится в подобных случаях, убедили его, что он великий человек. Он охотно им поверил, а те, чьим заботам вверен этот храм, охотно поверили ему, благо такой самообман был им полезен, и вот покойный заплатил за отличный памятник, а ваятель превосходно его выполнил. Впрочем, не думайте, что этот джентльмен здесь одинок, в соборе найдется немало господ, которых великие люди при жизни ненавидели и сторонились, но которые, тем не менее, пробрались сюда с твердым намерением попасть в их общество хотя бы после смерти.

Тем временем мы приблизились к особой части храма.

- Здесь, - сказал мой новый знакомый, показав пальцем, - уголок поэтов {1}. Тут вы видите памятник Шекспиру, Мильтону {2}, Прайору {3} и Драйтону {4}.

- О Драйтоне я впервые слышу, - признался я, - но мне рассказывали о некоем Попе {5}. Его могила тоже здесь?

- Нет, еще не приспело время, - ответил мой вожатый. - Надо подождать: он ведь не так давно умер, и ненависть к нему еще не остыла.

- Как странно! - воскликнул я. - Ненавидеть человека, посвятившего всю жизнь тому, чтобы развлекать и наставлять своих соотечественников!

- Потому-то его и ненавидят! Есть люди, которые называются обозревателями книжных новинок. Они следят за тем, что происходит в мире изящной словесности, и с помощью газет создают литературные репутаций. Они несколько похожи на евнухов в серале, которые сами не способны доставить наслаждение и не допускают туда тех, кто от них отличен. Эти обозреватели только и делают, что кричат "тупица!" и "щелкопер!", расхваливают покойников, поносят живых, снисходительно признают за настоящим талантом кое-какие способности, превозносят десяток болванов, чтобы прослыть беспристрастными, и чернят частную жизнь тех, чьи сочинения они бессильны опорочить. Обычно эти негодяи состоят на жаловании у корыстных книготорговцев, а еще чаще сами книготорговцы берутся за эту грязную работу, потому что ничего, кроме брани и глупости, тут не требуется. Любой поэт с талантом непременно обретает подобных недругов. И, как он ни презирает их злобу, им все же удается отравить его существование, так что погоня за призрачной славой оборачивается подлинными муками {6}.

- Неужели таков удел всех погребенных здесь поэтов? - изумился я.

- Да, этого, к сожалению, не избежал ни один, кроме счастливчиков, родившихся мандаринами. Если они богаты, то могут купить похвалу продажных критиков, равно как и монумент в этом храме.

- Но разве нет, как у нас в Китае, людей, которые, отличаясь изысканным вкусом, покровительствуют таланту и пресекают происки бездарных завистников?

- Их довольно много, - последовал ответ, - но, увы, сударь, эти книжные обозреватели вьются вокруг меценатов и выдают себя за сочинителей, а те слишком ленивы, чтобы докапываться до истины. И вот за столом такого мандарина не находится места для поэтов, а заслуженное ими вознаграждение достается их врагам, пирующим в его доме.

Покинув эту часть храма, мы направились к железной двери, которая, как пояснил мой спутник, ведет в усыпальницу королей {7}. Я, разумеется, не мешкая, поспешил туда и хотел было войти, как вдруг привратник, загородивший мне дорогу, потребовал плату за вход. Возмущенный его словами, я полюбопытствовал, не ярмарочный ли это балаган, не позорит ли такое корыстолюбие Англию и не прибавится ли ей славы, если она откроет обозрению древности и величавые памятники старины, не облагая налогом человеческую любознательность, которая служит к ее же славе.

- Может, все, что вы говорите, справедливо, - сказал привратник, потому что я ничего не понял, а три пенса вам все-таки придется заплатить. Посудите сами: свою должность я принял от одного человека, а ему ее за хорошую плату уступил другой, тот же связан с третьим, который откупил эту должность у тех, кто ведает храмом, и нам всем нужно кормиться.

Уплатив за вход, я надеялся увидеть что-нибудь необыкновенное, поскольку то, что мне показывали даром, было удивительно. Но тут меня ждало разочарование: за дверью не оказалось ничего, кроме черных гробниц, ржавых доспехов, рваных знамен да нескольких уродливых восковых фигур. Я пожалел зря истраченные деньги, но утешился мыслью, что больше платить уже не придется. Сопровождавший нас привратник плел, даже не краснея, всякий вздор. Он сообщил нам про какую-то даму, которая умерла оттого, что уколола себе палец {8}, и про короля, у которого голова была из золота {9}, и прочую чепуху.

- Поглядите, господа, сюда, - говорил он, тыча пальцем в старое дубовое кресло. - Вот диковинка, так диковинка! В этом кресле венчались на царство английские короли! А видите под креслом камень: он служил подушкой патриарху Иакову {10}.

Признаться, ни кресло, ни камень не произвели на меня никакого впечатления. Другое дело, если бы мне показали в этом кресле древнего английского короля или голову Иакова на этом камне. А тут чему было дивиться? Ведь и я мог бы подобрать на какой-нибудь их улице камень и объявить его диковинкой только потому, что кому-то из королей случилось однажды наступить на него во время процессии.