Просто люблю, люблю, люблю и никак иначе.
— Ты уверена, что нам всё это нужно? — уже не в первый раз за какие-то пару минут спрашивал Иванов, с хмурым выражением лица наблюдая за тем, как я опустошала холодильник в своей квартире, сваливая продукты в пакеты, которые мы должны были забрать с собой. — Вообще-то, новогодний ужин я заказал заранее в доставке из очень хорошего кафе.
— Отлично. А это останется на потом.
— Я могу сам купить продукты.
— Но мы же не будем заниматься этим прямо сейчас, верно? Уже пять вечера. Пора нарезать колбаску на праздничный стол и охлаждать шампанское, а не в магазин идти, — отмахнулась я от него, с лукавой улыбкой забросив в один из пакетов ещё и маленькую коробку шоколадных конфет. — И потом, я ведь тебе уже говорила, что в противном случае мне просто придётся всё это выбросить перед возвращением родителей домой. Иначе как я объясню, что за все дни так ничего и не съела?
— Да, да, я помню, — недовольно буркнул он, картинно закатив глаза и состроив недовольную мину. Но ни это, ни его прежние настойчивые попытки отказаться от моей затеи не были восприняты мной всерьёз и не сбили прежнего приподнято-воодушевлённого настроя.
— Если продолжать завтракать сухими хлопьями и кофе, то очень скоро заработаешь себе гастрит. А из этих продуктов можно быстро и легко сообразить несколько довольно вкусных вариантов…
— Конечно, мамочка, — ехидное замечание Максима всё же заставило меня остановиться и призадуматься, что именно я пыталась сделать. Например, идеально отточенными фразами и поступками повторить поведение собственной матери, считавшей своим долгом не только контролировать каждого члена нашей семьи, но и безапелляционно указывать, как мы должны жить, чего хотеть и к чему стремиться.
А я не хотела быть, как она. Но выходило так, что меня бросало из крайности в крайность: от своей поразительной инфантильности, страха ответственности и стремления сбежать даже от необходимого выбора к имевшемуся с детства перед глазами примеру домашнего деспотизма и полного равнодушия к мнению и желаниям близких людей.
— Поль, извини, я не хотел тебя задеть, — он примирительно развёл руки в стороны, предлагая укрыться в своих объятиях, чем я с огромным удовольствием поспешила воспользоваться, спрятав лицо на его груди и вдохнув исходящий от толстовки родной запах.
— Я перегнула палку, да?
— Не знаю. Я просто не привык к тому, что кто-то пытается вот так обо мне заботиться, и не очень понимаю, как следует на это реагировать, — честно признался Максим, гладя меня по голове и спине. — И вообще, я искренне считал, что достаточно самостоятельный и сам отлично со всем справляюсь, а получается…
— Ты действительно отлично справляешься, — я набрала полные лёгкие воздуха, собираясь с силами, чтобы продолжить говорить с ним так откровенно, как порой и с самой собой не получалось. Хорошо, что я не видела его лица и можно было зажмуриться от страха и притвориться, будто я просто забралась в уютную и тёплую норку, где наконец чувствовала себя в полной безопасности. Достаточно защищённой, чтобы показаться перед ним с уязвимой стороны. — А я просто очень стараюсь оправдать своё присутствие в твоём доме.
— Ты мне очень нравишься, и мне с тобой очень хорошо. Вот тебе две настоящие причины, чтобы быть со мной рядом, Полина.
***
Пока Иванов остался на кухне разгребать гору из привезённых нами пакетов и тех, что доставил из кафе курьер, я поднялась в гостевую и нервно вышагивала из угла в угол, придумывая, что надеть.
Хотя нет, я скорее сомневалась, как много стоит с себя снять.
Изначально собранная с собой в качестве домашней одежды футболка безоговорочно была отправлена обратно в сумку, не получив ни единого шанса посоревноваться с более свободной, просвечивающей, мягкой на ощупь и приятно пахнущей футболкой Максима. Она стала единственной вещью, которую я без колебаний нацепила на себя и тут же сжала ладошками, прижимая ближе к телу, как настоящая одержимая фетишистка.
В собственной фантазии я неторопливо и грациозно спускалась вниз по лестнице, вновь облачённая лишь в эту длинную футболку и кружевные трусики, при этом с видом роковой соблазнительницы стреляла глазами и томно облизывала губы. Но на самом деле, бросив на себя скептический взгляд в зеркало перед выходом из комнаты, я бросилась обратно к своей одежде, аккуратной стопкой сложенной с краю кровати, и быстро надела лифчик.
А следом, ругая себя за дурость, и леггинсы тоже.
И, настойчиво прогоняя кусачую тоску, сжавшую свою челюсть на моих рёбрах, я почти бегом спустилась по лестнице, запнулась на последнем пролёте и чуть кубарем не слетела вниз.
По первому этажу расплывались запахи свежеиспечённого хлеба и мандаринов, которые словно наполняли помещения теплом и уютом, добавляли света и невидимым ковром смягчали деревянный пол под моими ногами. В животе тут же заныло от голода, причём непонятно, какого именно: того, что естественным образом накопился за последние несколько часов без еды, или того, что сжал моё сердце стальным кулаком восторга, когда я увидела такого непривычно домашнего Иванова, перетаскивающего тарелки с едой из кухни в гостиную.
Не знаю, чем именно меня так поразил этот момент. Но было в этой предпраздничной суете что-то настолько родное, знакомое и простое, навевающее воспоминания об особенно тёплых новогодних вечерах в кругу семьи, что у меня начало невольно пощипывать в глазах.
И эта ностальгия очень легко и естественно смешивалась с внутренним трепетом в ожидании чего-то нового, неизведанного и горячо желанного. Того, что во всех возможных вариациях будущего непременно оказывалось связано только с ним одним.
— Всё почти готово, — радостно сообщил Иванов во время очередной своей перебежки из комнаты в комнату с бокалами в руках. Потом замедлился, обернулся, внимательно оглядел меня и с издёвкой протянул: — Правда вот не знаю, стоит ли давать тебе пить шампанское…
— Ой, не собираюсь я покушаться на твою честь, — обиженно огрызнулась я и, тут же подавив в себе порыв помочь ему накрыть на стол, бесцеремонно плюхнулась на диван, взглядом выискивая пульт от телевизора.
Вообще-то я надеялась, что это он будет покушаться на мою.
— Жаль, — грустно выдохнул он и понуро опустил плечи.
— Что? — хоть у меня и не оставалось сомнений в том, что именно он сказал, очень захотелось переспросить. А заодно и бросить в этого наглеца всеми диванными подушками, снова так удачно лежащими прямо под рукой.
— Говорю, пульт где-то под подушками, — ухмыльнулся Максим и резво покинул комнату, видимо, по выражению моего лица догадавшись о том, что ближайшие пару минут ему стоит держаться на безопасном от меня расстоянии.
На большинстве каналов уже вовсю мелькали одни и те же приторно улыбающиеся лица, звучали повторяющиеся песни и говорили шаблонные поздравления. Однако я всерьёз пыталась понять, какая из программ-близнецов окажется более сносной для ближайших нескольких часов, остававшихся до наступления полуночи, и опомнилась, только когда Иванов картинно перепрыгнул через спинку дивана и оказался сидящим рядом со мной.
— Показушник, — фыркнула я, из упрямства не желая показывать, что впечатлилась. Впрочем, сама я уже свыклась с мыслью, что ему не надо стараться и делать что-либо действительно выдающееся, чтобы меня впечатлить. Каждый жест, каждое слово, каждый поступок и даже невзначай брошенный им взгляд отдавались ненормальным восторгом в моём сознании.
— Поужинаем? — проигнорировав моё заявление, он придвинулся ближе и обхватил меня руками за талию, носом потёрся о шею, слегка пощекотав её, и тут же с надеждой в голосе озвучил другой вариант: — Или сначала посидим немножко?
— Посидим, — пролепетала я, зарываясь пальцами в его волосы. — Я устала и хочу на ручки.
Волосы его были как обычно мягкими, приятно шелковистыми на ощупь, а губы — слегка шершавыми и невероятно горячими. Их прикосновения прожигали мою кожу насквозь, и мне казалось, будто я чувствую, как от каждого выжженного его поцелуем места тонкими струйками стекает кипящая алая кровь, скапливается внизу живота и распирает его изнутри болезненно-приятным ощущением, терпеть которое становилось всё тяжелее.
