Дорогой Стах, ты можешь сам подтвердить, какой удивительный случай нас свёл. Твоя коротенькая статья «Труд как воспитательный фактор» была таким же малозаметным явлением, как и моё незначительное сочиненьице, изданное одним из многих просветительных обществ. Помнишь ли, Стах, наш первый разговор? Я обратился к редактору с вопросом, кто автор статьи, подписанной буквами С. Б. Он спросил с усмешкой, зачем мне это знать. Я ответил, что это для меня очень важно. Он указал на тебя. Мы оба смутились. Ты встал и хотел что-то сказать. Минуту спустя мы посмотрели друг другу в глаза, и в это короткое мгновение зародилась великая мысль.
Нет миpa сверхъестественного, но существует мир явлений сверхчувственных: то была великая минута, минута встречи двух человеческих душ, давно искавших друг друга, чтобы вместе осуществить великое дело.
Возвращаясь домой, мы всю дорогу не проронили ни слова; лишь когда мы подошли к воротам дома, в котором я жил, ты остановился было в нерешительности, но затем последовал за мной.
В течение многих недель я думал о том, какой клятвой свяжу человека, к которому обращусь за советом и которому назову своё настоящее имя. И вдруг, без каких-либо предупреждений и предостережений, я сказал тебе так просто, кто я такой. И мне показалось, ты и без того уже знал это: ты почти не удивился. Это были прекрасные часы в моей жизни. В квартире нам было душно, мы снова вышли на улицу. Я не замечал ни людей, ни домов, ни извозчиков; не заметил, как мы вышли за черту города, как зашло солнце и надвигалась ночь.
Мы обратим труд в священнодействие, в святую мистерию; мы дадим ему широкий и радостный полёт, облачим его в царскую мантию. Гордой мыслью озарённый, труд ляжет радугой на ясном небе жизни. Человечество будет им упиваться, как чистым, оздоровляющим напитком из хрустального бокала. Это будет труд, ведущий к цели, мощный, как бы высеченный из гранита, солнцем осиянный. Труд – состязание рыцарей духа. Да погибнет труд наших дней, – рабский, подневольный, лживый и продажный!
Мы создадим новую школу: она не будет учить мёртвым буквам на мёртвой бумаге, а будет учить тому, как живут люди, почему они так живут, как можно жить иначе, что нужно знать и что делать, чтобы жить полною жизнью свободного духа.
Обстоятельства благоприятствовали нам. Устав нашей школы был утверждён, и нам разрешили её открыть. Министру финансов улыбалась возможность приобретения многомиллионного капитала в пользу тощей государственной ренты. Министр народного просвещения желал украсить своё кратковременное пребывание у власти фактом, который обратил бы на Poccию внимание цивилизованного миpa, – в столице тогда сильно кокетничали с Европой. Представлялся удобный случай без лишних затрат дать Варшаве то, что обязано давать городу добросовестное городское хозяйство. Главным же образом рассчитывали на то, что наш опыт не увенчается успехом. В Петербурге не рисковали ничем, мы же рисковали многим. Но благоприятное стечение обстоятельств, а может быть, значительность и святость самого дела спасли его от крушения.
В отчётах школы упоминается, между прочим, о том, как встретили нас в печати и обществе. Я хочу внести маленькое пояснение. Мне не раз придётся повторять то, о чём там было уже сказано.
Печать, благотворительные учреждения, духовенство и интеллигенция отнеслись к нам враждебно. Мы даже не возбудили особенного любопытства. Столько надежд – и ничего не оправдали; казалось, говорили уже вокруг. Неоценённый Стах, если бы не твоя душевная стойкость, я, может быть, не устоял бы под бременем тяжких испытаний.
С одной стороны, интриги американского правительства, неуверенность в том, хорошо ли я поступил, продав все предприятия Годисона вместе с их живым инвентарём – рабочими – ростовщическому консорциуму капиталистов[1]; здесь препятствия, идущие из Петербурга, всевозможные обращения к нам и ходатайства бесчисленных делегаций, тысячи действительно голодных людей и, наряду с ними, множество профессиональных мошенников.
– Как так: полмиллиарда денег – и вы не построите ни одного костёла? Полмиллиарда – и не пожер-твуете на убежище для паралитиков и сирот? Не дадите тридцати рублей на машину швее, какой-нибудь сотни талантливому художнику? Неужели ты осмелишься не дать тысячи рублей на дом трудолюбия, устраиваемый графской благотворительностью, несмотря на то, что сама сиятельнейшая приезжает к тебе, подаёт руку, называет тебя «господином», улыбается, кокетничает?
Когда на запертых воротах нашего дома на Черняковской улице появилась надпись: «Не принимают даже графов», и мы путём печати оповестили публику, что не будем читать обращаемых к нам писем и ходатайств, возмущение не знало границ.
Помнишь, Стах, наши пререкания с владельцами домов и площадей на Черняковской улице, потом в предместье Прага, на Воле, на Сольце и опять в Праге. Помнишь ли, как просвещённый банкир-филантроп спросил по 50 рублей за аршин земли на своей площади, а сапожник Мочный воскликнул:
– Если бы мою землю покупали под дом свиданий, а не под школу, я не предъявлял бы таких разбойничьих требований.
Бедняге хотелось получить утроенную цену за свою развалину.
Со стороны общества мы не ожидали ни деятельного отклика, ни самоотвержения, но оно, это общество, бессовестно мешало нам работать.
Какие поразительные сметы представляли господа предприниматели и какую тревогу забила печать, когда мы решились прибегнуть к конкуренции заграничных фирм.
Я ни к кому не обращаю укоров, хочу только отметить, какой громадный переворот вызвала наша школа в первое же десятилетие своего существования.
Нас, верующих в дело, было уже несколько человек. Попечитель, сначала холодно отнёсшийся к своему назначению, видя в нём, по справедливости, лишь деликатную форму ссылки в одну из отдалённых губерний, после нескольких месяцев подготовительной работы отказался от назначенного ему министерством щедрого оклада в сумме 50 тысяч рублей в год.
– Нашей школы не задушат, – говорил он, ударяя по столу своей большой, тяжёлой рукой. – Она охватит пожаром весь мир. Через год будут приезжать сюда со всех концов света, чтобы посмотреть её!
Благородный энтузиаст ошибся на десять лет: лишь спустя столько времени швейцарский министр народного просвещения Бауер первый посетил нашу школу. И в настоящее время на всём земном шаре насчитывают всего только одиннадцать школ жизни.
Совершенно ясно, что при школах нашего типа современное общество преобразуется даже в течение одного поколения.
Но долго ещё бедных ребятишек будут уродовать и калечить в современной школе.
Не знают или не хотят знать того, что дети могут быть добросовестными, бескорыстными, усердными и деятельными работниками. Придумывают тысячи способов, как научить их убивать время, чтобы они не обленились, и не подозревают того, что им может быть дана настоящая работа. Только фабриканты да содержатели цирков умеют ценить детский труд и грубо пользуются им для своей корысти.
Не понимают или не хотят понять, что дитя, как и взрослый человек, охотно и быстро научится лишь тому, что ему нужно знать, т. е. тому, что оно может непосредственно применить к делу; в противном случае детей приходится поощрять к учению искусственными средствами, изыскивать способы, как облегчать им это учение и как поддерживать нагромождённые в их памяти познания. Отсюда система баллов, наград и наказаний, репетиции, экзамены из курса одного, четырёх, шести или восьми классов, с постепенным повышением льгот и привилегий.
Не буду повторять того, о чём говорили уже другие. Хочу лишь пояснить, каким путём я пришёл к своим выводам, и почему так сильна в нас вера, что, шествуя под знаменем свободной школы жизни, мы придём к победе.
Во время своих продолжительных скитаний в Америке я присматривался к детскому труду и к домашней жизни детей. Я видел семилетних девочек, ведущих хозяйство и присматривающих за младшими детьми. И они делают это умело, с увлечением, с гордостью! Смело могу сказать, что не встречал предприятия, где бы дети не принимали участия в труде. В бумагопрядильнях, на литейных заводах, сахарных, папиросных, даже спичечных фабриках, даже в рудниках, в цветочных, галстучных и коробочных мастерских, на фабриках зонтиков, пуговиц, во всех магазинах, типографиях, редакциях, аптеках, – одним словом, везде они работают в пользу предпринимательского кармана и, как видно, с прибылью: предприниматели не любят стеснений, налагаемых ограничительными законами. Против ограничений они и громко протестуют, и обходят их, подделывая метрические документы, или же с помощью подкупов и взяток. Кто не слыхал о фабриках кружев, где работали шести-пяти-и четырёхлетние дети?
