- С того момента, как немцы оккупировали Париж, я не только не пил с вашими соотечественниками, но и не беседовал ни с одним из них, - сказал Сегал. - Ровно четыре года. Однако, в качестве опыта стоит попробовать. Сейчас самое время. Ведь очень скоро подобное будет просто невозможно. Разве я не прав?
Майор предпочел этот выпад проигнорировать. Он внимательно посмотрел на своих солдат, развалившихся в тени греческого храма, тщательно воспроизведенного парижанами в самом сердце своего города. Военные грузовики и люди в униформе рядом с классическими колоннами являли собой нелепое зрелище. Казалось, что офицер не в силах оторвать глаз от брони и солдат, словно между ним и подчиненными существовала невидимая и горькая связь - нерушимые узы, которые невозможно разорвать на миг, даже сидя в кафе за бокалом пива.
- Ведь вы - еврей, не так ли? - спросил майор негромко, наконец повернувшись к Сегалу.
Подошел официант, поставил на стол два бокала пива и положил рядом поддонники.
Сегал надавил ладонями на колени, чтобы скрыть дрожь в пальцах и не дать вырваться на волю ужасу, который пронизывал все его тело каждый раз, когда он слышал слово "еврей". Первый раз он испытал этот смертельный страх четыре года тому назад - летом 1940-го. Сейчас он молчал, облизывая губы и машинально оглядываясь по сторонам в поисках дверей, подворотен, темных проулков или входов в метро.
- За ваше здоровье, - сказал майор, поднимая бокал. - Перестаньте. Давайте-ка лучше выпьем.
Сегал смочил губы пивом.
- Перестаньте, - повторил майор. - Вы можете сказать мне правду. Ведь, если вы откажетесь говорить, мне ничего не стоит позвать сержанта и приказать ему проверить ваши документы.
- Да, - сказал Сегал. - Я - еврей.
- Я так и знал, - произнес майор. - Именно поэтому я к вам и подсел. Офицер вновь пристально посмотрел на своих людей. Взгляд этот говорил о его неразрывной связи с ними, но в тоже время был лишен любви, тепла и даже проблеска надежды. - У меня есть несколько вопросов, на которые лучше вас мне никто не ответит.
- Слушаю, - с тревогой в голосе выдавил Сегал.
- Не будем спешить, - сказал майор. - Мои вопросы могу немного подождать. Разве вам не известно, - продолжил он, с любопытством глядя в глаза собеседника, - что во Франции евреям запрещено посещать кафе?
- Я знаю об этом, - сказал Сегал.
- Кроме того, всем евреям предписано носить на одежде желтую звезду.
- Да.
- У вас же звезды нет, и я средь бела дня встречаю вас в кафе.
- Да.
- Вы - очень смелый человек, - с легким налетом иронии произнёс майор. - Неужели желание выпить стоит угрозы депортации?
- Это вовсе не желание выпить... - пожал плечами Сегал. - Боюсь, что вам этого не понять, но я родился в Париже, и вся моя жизнь прошла в кафе на бульварах.
- Чем вы занимаетесь, месье...? ...месье?
- Сегал.
- Чем вы, месье Сегал, зарабатываете на жизнь?
- Я был музыкантом.
- Ах, вот как... - в голосе немца непроизвольно прозвучало уважение. И на каком же инструменте?
- На саксофоне. В джаз-оркестре.
- Любопытная профессия, - ухмыльнулся майор.
- Я не играю вот уже четыре года, - сказал Сегал. - Да и в любом случае я стал слишком стар для этого инструмента. Приход немцев просто позволил мне элегантно удалиться от дел. Джазовый музыкант проводит в кафе всю свою жизнь. Кафе для него - всё: студия, клуб, библиотека, рабочее место и убежище, где он занимается любовью. Если я не имею возможности сидеть в Париже на terrasse, потягивая vin blanc, то я с тем же успехом мог бы находиться и в концентрационном лагере...
- Каждый человек, - заметил майор, - ощущает патриотизм по-своему.
- Пожалуй, мне пора, - сказал Сегал и начал подниматься со стула.
- Не уходите. Садитесь. У меня ещё есть немного времени. - Немец ещё раз посмотрел в сторону своих людей и продолжил: - Ничего не случится, если мы прибудем в Германию на час позже. Если прибудем вообще. Расскажите-ка мне лучше о французах. Во Франции мы вели себя вовсе не плохо. Тем не менее, я чувствую, что французы нас ненавидят. Они нас ненавидят - по крайней мере, большинство из них, - не меньше, чем русские...
- Да, это так, - сказал Сегал.
Фантастика! - изумился майор. - Ведь по отношению к вам мы вели себя предельно корректно. С учетом требований военного времени, естественно.
- Это вы так считаете. Как ни удивительно, но вы действительно в это верите. - Сегал начал забывать, где находится и с кем говорит. Все существо его звало к спору.
- Конечно, я в это верю.
- А как быть с теми французами, которых расстреляли?
- Армия не имеет к этому никакого отношения. СС, Гестапо...
- Как много раз я слышал эти слова! - резко бросил Сегал. - Так же, как и все убитые евреи.
- Армия об этом ничего не знала, - упрямо стоял на своем майор. Лично я ни разу не поднял руку на еврея ни в Германии, ни в Польше, ни здесь, во Франции. Я не сделал им ничего плохого. Настало время, когда необходимо каждого судить по его делам...
- Почему это вдруг стало так необходимо? - спросил Сегал.
- Будем смотреть в глаза фактам, - майор огляделся по сторонам и, неожиданно понизив голос, продолжил: - Вероятно, нас все-таки побили...
- Вероятно, да, - улыбнулся Сегал. - Это можно допустить с не меньшей долей уверенности, чем заявление о том, что солнце взойдет завтра около шести утра.
- Победители станут жаждать мести, и вы это назовете торжеством справедливости. Армия вела себя цивилизованно, и это должно остаться в памяти.
- Мне не доводилось встречать гестаповцев в Париже, пока туда не пришла германская армия...
- Да, я совсем забыл, - прервал его майор. - Ваше мнение не типично. Вы - еврей и настроены несколько резче, хотя, как мне удалось заметить, вы сумели совсем неплохо прожить все эти годы.
- Я прожил их прекрасно, - ответил Сегал. - Я все ещё жив. Правда, оба моих брата погибли, сестра вкалывает на принудительных работах в Польше, а моих соплеменников в Европе почти не осталось. Я же остался жив, так как оказался очень умным человеком.
Сегал извлек из кармана бумажник и показал его майору. Звезда Давида была уложена в нем таким образом, что выхватить её можно было за доли секунды. Рядом со звездой находилась желтая картонка с иголкой. В иглу уже была продета нитка.
