Чрез час приехали две коляски и две крытые фуры с людьми королевскими. С этим обозом прибыли королевский министр251 и другой, адъютант. Между королевскими людьми был и переводчик, и мать моя чрез него стала расспрашивать камердинера, какое кушанье король более любит. “Всякое жареное мясо, свинину и дичь, – отвечал камердинер, – из зелени шпинат, а из приправ петрушку и руту. Свежих фруктов теперь нет, но если у вас есть лимоны, положите перед ним на столе: король очень любит их”. – “А какое вино пьет король?” – спросила матушка. “Никакого! – отвечал камердинер. – Король не пьет даже пива; он пьет одну воду”. У нас всего было в запасе; матушка умела даже сохранять целый год свежие яблоки. Обед был готов в два часа, и матушка спросила у камердинера, на сколько особ прикажет король накрывать стол. Камердинер доложил королю и потом объявил матушке, что король будет кушать за одним столом со всем нашим семейством. Это всех нас обрадовало, и отец сожалел, что братьев моих не было дома; они тогда были в Вильне, в школе. Я не спускала глаз с короля во время стола. Он ел с аппетитом, и особенно ему понравилась голова дикого кабана (la hure) в студене. Он ел охотнее жирное и вообще употреблял много хлеба. Во время обеда он расспрашивал батюшку о положении края и сказал между прочим, что война скоро кончится и он даст средства королю Станиславу Лещинскому вознаградить Польшу за все, ею претерпенное. Перед обедом приехали к королю три генерала, которых батюшка упросил остаться с нами откушать, и они также поместились за общим столом. Все шведы порядочно пили вино, похваливали его и нисколько не стеснялись присутствием короля. Но он пил одну воду, жевал беспрестанно хлеб и не обращал на других внимания. С нами, т. е. с женщинами, он не промолвил ни словечка и только сказал комплимент матушке насчет ее хозяйства, когда узнал, что яблоки из нашего сада. На другой день камердинер сказал матушке, что король всем очень доволен, но просит, чтоб за столом было не более четырех блюд и чтоб обед продолжался не больше четверти часа. На ужин король пил стакан сладкого молока, примешав в него соли, и съедал большой кусок хлеба. Все утро он проводил за бумагами. Камердинер сказал нам, что король для того только и остановился у нас на трое суток, чтоб написать бумаги, которые с нарочным должно отослать в Швецию. После обеда он прогуливался в саду, по большой аллее, с своим министром, а мы рассматривали его из беседки. Отъезжая, король из своих рук подарил отцу моему золотую табакерку с своим вензелем из алмазов и велел заплатить за все забранное для его людей и лошадей. Отец мой обиделся этим и сказал адъютанту, что он шляхтич, а не трактирщик и угощает короля, а не торгует съестными припасами и фуражом. Когда мы узнали о несчастье Карла под Полтавой, мы душевно сожалели о нем, хотя и не теряли надежды, что он еще поправится, а когда к нам пришло известие о его смерти – мы все плакали!
Видала я также и соперника Карла, московского царя Петра, – примолвила прабабушка, – это было в 1711 году, также в половине марта. В Слуцке стоял русский фельдмаршал Шереметев (прабабушка называла его Шеремет), и мы приехали со всем семейством в Слуцк, чтоб просить у него залоги, потому что его казаки и разные дикие народы, башкиры и калмыки, производили страшные грабежи. В это время разнеслась весть, что сам царь будет в Слуцке, вместе с женою своею, которую тогда впервые назвали царицею. В Польше говорили, что новая царица родом польская шляхтянка, из фамилии, оставшейся в Лифляндии от времени Сигизмунда252 и впоследствии обедневшей. Все наши дамы весьма любопытствовали видеть царицу и подговорили мужей своих дать бал для царя. Для этого убрали огромную залу на Радзивилловской поясной фабрике253 и приготовили великолепное угощение. Царь прибыл с царицею и своими генералами и офицерами. Он был великан ростом, молодец собою и красавец, с черными усами и орлиным взглядом, только огромный парик весьма вредил его красоте. Он был в синем мундире и казался ловок и развязен. Говорил он громко, шутил и смеялся. Ему было уже под сорок лет, но по лицу он казался моложе. Меня весьма удивило, что и у царя, точно как и у его соперника, Карла, лицо по росту казалось несоразмерно малым. Царица была очень недурна собою, с большими черными глазами и прелестными плечами, белыми как снег. Она была в белом атласном платье с малиновым бархатным верхом, впереди расстегнутым, и с шлейфом и вся в алмазах и в жемчугах. Волосы были напудрены, и над высокою прическою была маленькая алмазная корона. Она говорила изрядно по-польски, хотя и примешивала русские слова, но по-немецки объяснялась хорошо. Царь Петр, увидев меня, подошел ко мне и, похвалив мой рост, спросил, сколько мне лет, а потом примолвил, что если я хочу идти замуж, то он доставит мне жениха по моему росту. Потом подозвал гренадерского офицера, такого же великана, как и он сам, и представил его мне. Понимая шутку, я отвечала, что, напротив, я хочу маленького мужа. “Чтоб держать в руках, не правда ли? – сказал царь, улыбаясь. – Ой вы, польки!” С этим он оставил меня. Царь и царица танцевали польский и остались ужинать. За столом царь пил вино из большого покала за здравие короля Польского Августа II и за благоденствие республики254, называя себя другом ее, и был весьма фамильярен с поляками. Наши пили за здоровье царя, царицы и русского войска. Один из нашей шляхты, выпив порядком, сказал, что если б он дожил до выборов, то дал бы голос на избрание царя в короли польские, что весьма ему понравилось, и он провозгласил тост за здоровье польской шляхты. Потом провозглашены были тосты за здоровье дам, и наконец наш знаменитый народный тост “kochajmy się”255. Когда все встали при этом, по старинному обычаю, и начали обниматься и целоваться, царь также целовался и обнимался со всеми. Разъехались по домам поздно, и все мужчины уже порядочно навеселе. Наши поляки весьма полюбили царя за его популярность, чтό именно в нашем народном духе, и жаловались ему на любимца его, князя Меншикова, который не отличался бескорыстием и забрал все драгоценности даже у пани Огинской, тетки пана Огинского256, самого сильного царского приверженца, воевавшего за него противу шведов. Царь сказал, что все зло делается против его воли и что Меншикову не пройдет это даром, а пани Огинская получит обратно все, у нее взятое. Царь с царицею пробыли в Слуцке пять дней, и я видела его ежедневно на улицах и в доме пана Хлевинского. Без большого парика он был красавец. Он узнал меня при первой встрече после бала и повторил свою шутку, утверждая, что я должна быть непременно его гренадершей, т. е. женою его исполинского капитана. Но все же скромный и задумчивый Карл мне больше нравился!..»
Хотя Петру Великому и не удалось выдать замуж моей прабабушки за саженного гренадера, но в доме ее была настоящая гренадерская субординация. Она страстно любила вышивание по канве и в тамбуре257 и, будучи уже не в состоянии сама работать, находила наслаждение в руководстве работами и имела в доме своем род мануфактуры. Более двадцати крепостных девушек, с полдюжины сирот и воспитанниц и несколько бедных шляхтяночек ежедневно занимались вышиванием ковров и обоев. Все стены и все мебели в ее доме обиты были превосходнейшим шитьем, едва ли уступающим гобеленовым обоям. Этих ковров и обоев она никогда не продавала, но не только родным, а даже и значительным людям, не по их силе, а по ее выбору, и самому королю Польскому посылала она в подарок свои изделия, которые высоко ценились знатоками. На выписывание рисунков она не жалела денег. На больших стенных коврах рисунки изображали битвы, охоту; фигуры были в натуральный рост. На старинных массивных мебелях, над дверьми, над окнами и даже на печах и на всей домашней посуде и утвари были вырезаны или нарисованы гербы нашей фамилии. В портретной зале была коллекция портретов наших предков с XVI века. Словом, это был в полном смысле дом исторический, и если б Литва имела своего Вальтер-Скотта, то Русиновичи и вотчинница этого имения непременно играли бы роли в историческом романе.
