– Наверное, это связано с алкоголем, – ответила Чарли. – Случается, что я пью больше, чем надо. А сижу я здесь потому, что раньше умела как-то контролировать ситуацию и пила только в те дни, когда я выходная, даже накануне выхода на работу воздерживалась – по крайней мере, не в таких количествах. Но в последнее время бывает, что я пропускаю пару бокалов, хотя мне на следующий день на работу, так что, наверное, от меня пахло спиртным. А у Чалле – моего начальника – потрясающий нюх.

– Вероятно, в этом смысле тебе повезло, – проговорила Эва. – Я хотела сказать – из-за этого ты получила помощь вовремя.

– Откуда ты знаешь, что вовремя? – не удержалась Чарли.

– Ты осознаешь свои проблемы и открыто говоришь о них. Это неплохое начало.

– Я давно все понимаю, однако ничего не могу с этим поделать, так что не знаю, настолько ли все оптимистично.

– Мне показалось, ты только что сказала, что раньше тебе удавалось контролировать ситуацию.

– У меня и раньше бывали срывы, – сказала Чарли.

– Но, так или иначе, сейчас ты здесь.

– Да, теперь я здесь.

За этим последовало несколько минут поверхностной болтовни. Потом снова повисла тишина. Чарли принялась разглядывать картины за спиной у Эвы. В рамках висели… картинки к тесту Роршаха, как она теперь поняла. Она попыталась увидеть, что изображают фигуры, чтобы понять состояние своего психического здоровья, но ее прервала Эва, желавшая узнать о ее непосредственных задачах на работе.

Чарли рассказала о своей работе следователя в Национальном оперативном отделе, как она и ее коллеги подключались к расследованию особо тяжких преступлений по всей стране, чтобы помочь местной полиции.

– А как в целом выглядит твоя жизненная ситуация? – спросила Эва.

– Я одна, детей нет, – ответила Чарли.

– Если мы вернемся к употреблению алкоголя, – проговорила Эва, никак не прокомментировав ее семейное положение, – как долго это было проблемой?

– Не знаю точно. Смотря кого спросить.

– Я спрашиваю тебя.

– С тех пор, как я начала пить, мне это очень нравилось, и я всегда пила больше, чем окружающие. Я никогда не понимала, как можно выпить один бокал и на этом остановиться. Но я не считаю себя алкоголичкой на том основании, что пью больше других. Можно сказать, что это со мной случается периодически, но после приходят и более спокойные периоды.

– А период, который привел к этой встрече, – когда он начался?

– Точно не помню, но несколько месяцев назад мне пришлось поехать в Гюльспонг – места моего детства. Это маленький городок в Вестергётланде, – добавила она, заметив, что название явно ничего Эве не говорит. – Я жила там до того, как умерла мама. После ее смерти я переехала в Стокгольм.

– У тебя там были родственники?

– Нет, меня поместили в приемную семью.

– Ну и как?

Чарли не знала, что ответить. Чем интересна жизнь в маленьком домике в Худдинге, о чем стоило здесь рассказать? Перед глазами у нее встал сад, аккуратно подметенная дорожка, клумбы, где все росло ровными рядами, и маленькая яблоня, никогда не приносившая плодов. Вспомнилась первая встреча с приемными родителями Бенгтом и Леной и их дочерью Лизой, которые сухо приняли ее в своем стерильно чистом доме. Внешне семья казалась именно такой, о какой она мечтала, когда Бетти в очередной раз слетала с катушек: спокойные, правильные люди, ложившиеся спать в определенное время, все вместе садившиеся за ужин, мама, которая складывала в пакет форму для физкультуры и готовила простую еду, не впадая в истерику. Лена никогда не валялась на диване, умоляя убрать весь свет и звуки. Никогда не устраивала вечеринки с приглашением совершенно незнакомых людей. Чарли вспомнила свою комнату в маленьком домике, чистое постельное белье, запах мыла и роз. «Чувствуй себя как дома, – сказала ей Лена в первый вечер. – От души надеюсь, что тебе действительно будет здесь хорошо, Чарлин, и что вы с Лизой подружитесь, словно сестры».

Но в доме в Худдинге Чарли никогда не чувствовала себя как дома, и они с Лизой так никогда и не стали сестрами.

Эва кашлянула.

– В приемной семье все было нормально, – ответила Чарли. – Там во всем был порядок, я могла сосредоточиться на учебе.

– Хорошо, – кивнула Эва. – Но давай вернемся к тому, с чего начался этот твой период. В начале лета ты поехала в Гюльспонг. Почему?

– По работе. Пропала девушка – Аннабель Роос. Ты наверняка читала об этом случае в газетах.

– Да, что-то слышала.

– Мы отправились туда, чтобы помочь местной полиции, и оказалось, что возвращаться туда тяжело – куда тяжелее, чем я ожидала.

– В каком смысле?

– Во мне пробудилось множество воспоминаний, и я…

Чарли увидела перед собой хрупкое тело Аннабель, которое поднимают из черной воды Гюльспонгсэльвен, увидела Маттиаса, бойфренда Бетти, исчезающего в этой воде двумя десятилетиями ранее, увидела двух девочек, ведущих плачущего мальчика – давным-давно, в те времена, когда сама она еще не родилась на свет.

– И ты – что? – спросила Эва, подаваясь вперед на стуле.

– Можно сказать, что я восприняла это все немного слишком близко к сердцу. А потом совершила ошибку, меня отстранили от следствия, и это тоже, конечно, сказалось на мне. Когда вернулась в Стокгольм, я рассчитывала, что все станет как прежде, но так не получилось. Напротив, все стало еще хуже.

– Что стало хуже?

– Страх, тоска, чувство бессмысленности, бессонница. Я плохо сплю, а когда засыпаю, мне снятся неприятные сны.

– Опиши их.

– Сны?

– Да.

– Все это началось, когда я вернулась домой из Гюльспонга, потом стало немного поспокойнее, но сейчас я расследую дело, которое задевает меня больше, чем мне бы того хотелось.

Эва спросила, что это за дело, и Чарли рассказала про двух молодых женщин из Эстонии, которых нашли убитыми и брошенными в лесочке в пригороде. У одной из них была трехлетняя дочь – голодное и несчастное существо, просидевшее в одиночестве в запертой квартире не меньше двух суток. Девочка до сих пор не проронила ни слова, хотя прошло уже две недели с тех пор, как ее нашли.

Эва сказала, что ничего странного, что такое задевает за живое – судьба брошенного маленького ребенка у большинства людей вызвала бы сильные чувства. Но ведь девочка жива?

– Она жива, – кивнула Чарли. – Но не более того. Сегодня ночью мне снилось, что это мой ребенок, что я ее мама. Я хотела побежать домой и спасти ее, но у меня не получилось, потому что я была мертва. А потом, в следующем сне, я сама была этой девочкой, и… в общем, понимаешь.

– Ты принимаешь лекарства? – спросила Эва, никак не комментируя сны.

– Сертралин, – ответила Чарли. – Сто миллиграмм.

Она не стала уточнять, что иногда добавляет к нему собрил или снотворное, а иногда и то, и другое.

– Больше ничего? – спросила Эва.

Чарли покачала головой.

– Ты, наверное, знаешь, что кошмарные сны – обычное побочное действие при приеме сертралина?

Чарли кивнула. Все это она прекрасно знала, но сертралин она и до того принимала годами – так что, видимо, дело не в нем.

Эва сложила руки на коленях.

– Та ошибка, о которой ты говорила, – продолжала она. – Я хотела бы, чтобы мы остановились на ней поподробнее.

Некоторое время Чарли вспоминала тот вечер и ночь в пабе. Водку с лакрицей, вино, пиво, Юхана. Вернувшись в Стокгольм, она по глупости начала копаться в его жизни. Для того, чтобы идти дальше, надо мысленно сложить все в большой мешок и вынести на помойку, ей это прекрасно известно, однако вместо этого она начала проверять все, что обнаружила. Все началось с того, что она пожелала знать, где он живет, убедилась, что он холост, что он действительно сын бойфренда Бетти. Похоже, все сходилось.

– Чарли! – Эва посмотрела на нее.

– Прости, что ты сказала?

– Я попросила тебя рассказать о той ошибке, о которой ты упомянула.

– Да-да. Я помню не все, что происходило в тот вечер, но я немного перепила и привела в свой номер журналиста. На следующий день в прессе появилась секретная информация о расследовании. Хотя это не я проболталась, но все, ясное дело, подумали на меня. И – да, у меня начались проблемы.