Именно так. Снова из Константинополя. Точнее – из РСФСР через Турцию.
* * *
В стане белой эмиграции на похожую авантюру решился лишь один человек – монархист Василий Шульгин, под чужой личиной побывавший зимой 1925–1926 годов в Киеве, Москве и Ленинграде. Но эта поездка состоялась под полным контролем ГПУ (хотя Шульгин был уверен, что рисковал свободой и жизнью). Дмитрий Быстролетов, наоборот, обвел чекистов вокруг пальца, не имея при этом никаких враждебных намерений. Он сам себе поставил разведывательное задание и блестяще его выполнил.
Эмиграции нестерпимо хотелось знать, что происходит за закрытыми для нее границами.
В июле 1921 года в Праге вышел сборник политических эссе «Смена вех» – и эта книга произвела эффект разорвавшейся бомбы, положив начало идейному расколу в русской диаспоре. Советская власть, подчеркивали авторы, это свершившийся факт. Но большевизм перерождается, и «преодоление тягостных последствий революции должно ныне выражаться не в бурных формах вооруженной борьбы, а в спокойной постепенности мирного преобразования… Теперь уже нет выбора между двумя лагерями в России. Теперь нужно выбирать между Россией и чужеземцами». То есть – возвращаться?
На исходе того же года советское правительство развернуло в Европе репатриационную кампанию, объявив амнистию солдатам белых армий. Декрет был незамедлительно подкреплен действием, да еще каким! Большевики переманили на свою сторону знаменитого генерала Слащева, громогласно заявившего:
«Советская власть есть единственная власть, представляющая Россию и ее народ… Я поехал, проверил и убедился, что прошлое забыто. Со мной приехали генерал Мильковский, полковник Гильбих, несколько офицеров и моя жена, и теперь, как один из высших начальников добровольческой армии, я рекомендую вам – за мной».[96]
Берлинская газета «Накануне», изначально просоветская (ее читали и в Чехословакии), уверяла:
«Никто, кроме России, не окажет [беженцам] помощи, поддержки и защиты – ясной, действительной и надежной. Ни голод в России, ни ее тяжелое экономическое положение не могут служить здесь препятствием. Россия сможет принять и дать работу всем желающим трудиться над ее восстановлением».[97]
Но другие эмигрантские газеты и журналы продолжали писать о «стране печали и смерти».
«Над страной царит страшное организованное насилие – кремлевский “Центромозг”, не разрешающий никому по-своему мыслить и жестоко карающий всякую критику, – утверждала эсеровская «Воля России». – При этой власти Россия обречена на разорение и расхищение. Вся внешняя и внутренняя политика большевиков тому порукой».[98]
Чему и кому верить? Или… рискнуть и узнать всё самому? В «Шелковой нити» Быстролетов так объяснял отъезд из Чехословакии:
«Я был болен, и психика только ждала нового сильного впечатления, которое могло бы опять спустить курок. Таким впечатлением явились письма матери с описанием голода в России… Я продал свою одежду, купил старую рабочую робу, синюю кепку и грубые ботинки и на последние деньги отправился в Берлин. Явился к советскому морскому атташе и рассказал ему о бегстве из Крыма от белых. Получил направление в Альт-дамм и оттуда, вместе с тысячью бывших царских военнопленных, украинских крестьян из Аргентины и разных сомнительных личностей, вроде меня самого, был направлен в Себеж, в фильтрационный лагерь. Удачно прошел проверку ЧК, был направлен в Кронштадт на флот, оттуда в Севастополь, там демобилизовался, по этапу доставлен в Новороссийск и, наконец, без денег и документов выброшен на улицу. Пешком добрался к матери…».
Психика ли побудила его махнуть рукой на наконец-то обустроенное настоящее? При регистрации в Земгоре Быстролетов предъявил свой чехословацкий паспорт. Значит, кому-то отдавал его на хранение? А раз так, то с самого начала предполагал дорогу в обратную сторону? В Берлине при советском полпредстве существовало бюро по делам военнопленных, помогавшее также вернуться на родину всем, кто так или иначе оказался за пределами России. Однако Быстролетову не обязательно было ехать в Германию: в июне 1922 года из Чехословакии в РСФСР отправился первый эшелон реэмигрантов. Кружной путь нужен, когда хочешь скрыть свой замысел.
Лагерь близ города Альтдамм служил местом сбора возвращенцев. Уцелел список прибывших сюда из Берлина 13 июня 1922 года: Дмитрий Быстролетов помечен литерой «Ц» – «цивильный», то есть гражданское лицо. А в списке «отправленных сухопутным путем через Ригу в Советскую Россию с транспортом 20 июня 1922 г.» в графе «Положение за границей» он записан уже как моряк. Он ехал в удивительно пестрой компании солдат царской армии и экспедиционного корпуса – некоторые успели жениться на немках и чешках и даже обзавестись детьми; немцев-колонистов, бежавших в годы Гражданской войны из России и теперь возвращавшихся в родные места; «цивильных» и красноармейцев, попавших в плен к германцам, полякам и финнам; среди них затесалось несколько эмигрантов и моряков с военных и коммерческих судов. Всего 268 человек, в том числе 35 женщин и 45 детей.[99] Дмитрий присматривался, прислушивался и вживался в очередную роль, которую после пересечения границы требовалось сыграть безупречно.
Из пограничного пункта в Себеже репатриантов отправляли на карантин в Великие Луки (сеть карантинных пунктов была создана для выявления «политически опасных элементов»). Каждый заполнял подробную анкету и дополнительно опрашивался представителем ВЧК «на предмет удостоверения искренности его желания работать в Советской России и быть преданным делу ее». Анкеты сверялись со списками разыскиваемых и подозреваемых в контрреволюционной деятельности лиц, чекисты также пытались вычислять вероятных шпионов.[100] Изобразить искренность для Дмитрия не составило особого труда. В списках он не значился и против советской власти не грешил: в белой армии не воевал, от мобилизации на фронт уклонился. Остальную правду о себе можно умолчать. И всё же эта авантюра была недюжинным испытанием на смелость, ловкость и везение. Быстролетов не мог предполагать, какое резюме вынесут проверяющие и куда потом распределят. А направили его туда, где не так давно знали с несколько другой биографией.
11 сентября 1922 года в Севастополе на тральщике «Аграфена» появился новый сигнальщик – прибывший из штаба Отряда траления Черного моря «рулевой Быстролетов Дмитрий 1901 г.р.». Судя по сохраненной фотографии из краснофлотской книжки, а именно по фуражке и кителю, он был взят на должность сигнального старшины – то есть причислен к младшему комсоставу. Однако свои обязанности исполнял недолго. 1 декабря командир «Аграфены» сообщил в штаб, что его сигнальщик не явился из кратковременного отпуска в положенный срок. Приказом по 2-му дивизиону тральщиков военмора Быстролетова объявили дезертиром.[101]
Но 18 ноября беглец уже был в Праге. Получается, с момента получения увольнительной он не терял времени на раздумья. Что же сработало как обратный спусковой курок? Та самая встреча с матерью, случившаяся якобы по демобилизации. Клавдия Дмитриевна рассказала, как год назад к ней постучались два человека, одетых матросами, – объяснили, что идут издалека и попросили накормить, чем получится. За столом один из них вдруг сказал, что служил у белых с Быстролетовым: где он теперь, нет ли его адреса? Услышав отрицательный ответ, гости распрощались и ушли. Через день Клавдия Дмитриевна узнала, что арестован священник, к которому заглянули эти же матросы. А того, кто спрашивал, она потом заметила у бывшей дачи, где помещалась анапская ЧК, и окончательно поняла, кто разыскивал Митю. И потому, скрепя сердце, не позволила сыну даже переночевать дома.
