Рене Розен
Лето на Парк-авеню
Моим девочкам:
Саре Груэн, Бренде Клем, Минди Мэйлмен и Пэм Розен.
Люблю вас всех!
RENEE ROSEN
Park Avenue Summer
Публикуется по соглашению с Taryn Fagerness Agency и Synopsis Literary Agency.
Фото на обложке: Woman In A Street Of New York 1960 by Keystone-France/Gamma-Keystone предоставлено Getty Images.
Дизайн обложки Виктории Лебедевой
Copyright © 2019 by Renee Rosen
© Дмитрий Шепелев, перевод на русский язык, 2021
© ООО «Издательство «Лайвбук», оформление, 2021
* * *
«Рене Розен для меня спец по части смекалистых героинь, влюбленных в свою работу… „Лето на Парк-авеню“ – это чудесный летний коктейль для читателей!»
– Кейт Куинн,
автор бестселлера «Сеть Алисы».
«Восхитительно легкий роман, прославляющий женскую дружбу и веру в себя. В „Лете на Парк-авеню“ под пером Рене Розен оживает легендарная издательница „Космополитена“ Хелен Гёрли Браун, а вместе с ней и прекрасная ушедшая эпоха, показанная с тонкостью, мудростью и любовью».
– Джейми Бреннер,
автор бестселлеров «Лето навеки» и «Час мужа».
«„Лето на Парк-авеню“ – это актуальный взгляд за кулисы гламурного и безжалостного мира „Космополитена“ 1960-х, а также яркий и сексуальный оммаж Хелен Гёрли Браун и ее „девочкам“ – поколению женщин, бравших Нью-Йорк штурмом, вдохновляя тех, кто пришел им на смену. Этот роман, дышащий любовью, остроумием и свежестью, поражает и покоряет. Просто чудесно!»
– Шанель Клитон,
автор романа «Следующий год в Гаване».
Пролог
2012
В окна задувает ветер, лениво поигрывая занавесками. Сейчас август, и воздух с утра дышит зноем. Я сижу за кухонным столом, солнечный луч наискось ложится на газету и греет мне руки, а кофе тем временем стынет. Я вдруг не нахожу в себе сил встать и взять чистую чашку, сердце мое тревожно сжимается, а взгляд прикован к заголовку «Нью-Йорк Таймс»: «Хелен Гёрли Браун, легендарный редактор „Космополитена“, скончалась в возрасте 90 лет».
Слова рисуют ее портрет, отдавая дань уважения женщине, которая поощряла одиноких девушек по всей стране на сексуальную революцию и воскресила умирающий журнал, явив миру новое чудо, «девушку в стиле Космо». Через несколько абзацев упомянуты матерые феминистки, Бетти Фриден и Глория Стайнем, и затронута неоднозначная роль Хелен Гёрли Браун в женском движении. Материал добротный, это ведь «Таймс», и я не сомневаюсь, что Маргалит Фокс проделала хорошую работу, но все же там чего-то не хватает. Того, что известно лишь избранным, знавшим Хелен лично.
Я пробегаю взглядом некролог, и мне в глаза бросается строчка: «Хелен Гёрли Браун прожила 90 лет, хотя местами она была значительно моложе». Я невольно улыбаюсь и глажу пальцами черно-белую фотографию, сделанную в ее офисе в 1965 году, вскоре после того, как она пришла в «Космополитен». Хелен, в платье с леопардовым принтом, сидит за своим столом с карандашом в руке, а перед ней разбросаны бумаги. С краю видна обрезанная фигура молодой женщины. В редакции взяли ножницы и располовинили бедняжку. Но я и так узнала геометрический узор ее платья и край лица; глаз, нос и уголок губ, как и легкие завитки волос, касающиеся воротника. Мне хорошо знакомо это платье, а женщина – и подавно.
Ведь это я сама, сорок семь лет назад.
Глава первая
Нью-Йорк, 1965
Я так часто мусолила и складывала схему метро, что через пару дней она чуть ли не разваливалась надвое. И все равно меня угораздило сесть не в тот поезд. Уже в который раз. Вместо 57-й улицы я приехала на Таймс-сквер.
И что теперь?
Я вышла из вагона, сделала несколько робких шагов по платформе и замерла, чувствуя, как люди обтекают меня, задевая папку с фотографиями – мое портфолио. Молодая женщина в розово-золотом сари звала маленького мальчика, убегавшего от нее в направлении музыканта с бонгами. Станция Таймс-сквер представляла собой лабиринт кафельных коридоров, туннелей и лестниц, уводивших меня с одного сумасшедшего уровня на другой. Мешанина знаков указывала всевозможные направления: Окраина, Центр, Бронкс, Бруклин, Восьмая авеню, 40-я улица…
Времени оставалось в обрез, так что я не стала рисковать с очередным поездом, а засунула потрепанную карту в сумочку и направилась к выходу на 42-ю улицу, где трезвонили сирены и воняло выхлопными газами. Я стояла у бордюра, в таком же ступоре, как и на станции, и все же преисполненная воодушевления. Как и этот город, я была жива и открыта новым возможностям и приключениям. Теперь могло случиться что угодно. Моя жизнь должна была вот-вот начаться.
Мне никогда еще не приходилось ловить такси, и поначалу я растерялась. Я могла только смотреть, как другие проделывают это – например, один бизнесмен, небрежно поднявший руку, выставив всего два пальца. Другой мужчина, с мешками под глазами, надувшимися, точно щеки, выкрикнул повелительным тоном: «Такси!», и такси пересекло две полосы и резко притормозило рядом с ним. Проще простого. Женщина позади меня взмахнула рукой, и такси возникло перед ней, как по мановению волшебной палочки. Я повторила за ней, робко подняв руку и неловко помахав пальцами. Два такси пронеслись мимо, словно меня не было, но третье, к счастью, остановилось. Я называла адрес, а водитель сигналил, продвигаясь рывками по запруженной дороге, каждый раз умудряясь не врезаться в машину перед нами. Позади нас тоже было такси, и вся эта желтая вереница еле ползла.
Я взглянула на часы на приборной панели.
– У меня встреча через двадцать минут, – сказала я водителю через мутное плексигласовое окошко. – Как думаете, успеем?
Он недовольно взглянул на меня в зеркальце.
– Могли бы пешочком, леди, – сказал он с сильным бруклинским акцентом.
Я откинулась на спинку и попыталась расслабиться, вцепившись в портфолио; это была самодельная папка из двух картонок, перетянутых черной лентой, между которыми я сложила свои фотографии, закрепленные на листах плотной бумаги. День был ясный, не по сезону теплый, и водитель открыл все окна. Я глубоко вдохнула, пытаясь распознать ароматы, а потом поняла, что не чувствую травы, деревьев и дыхания открытых пространств. Воздух, загроможденный зданиями, казался застоявшимся, почти затхлым, при том что город пребывал в постоянном движении, сплошь задор и энергия.
На углу 47-й и Восьмой авеню я заметила на светофоре мужчину и женщину. Они напомнили мне парочки из фильмов. Мужчина был в темном костюме и шляпе «федора», заломленной набок, как у Синатры. А женщина – в безупречной юбке и жакете, перехваченном поясом. Мужчина достал пачку сигарет из нагрудного кармана, предложил одну женщине и элегантно зажег обе. Над ними взвились клубы дыма, светофор переключился, и они пошли через дорогу. Я смотрела на них, пока они не растворились в толпе нью-йоркцев, и жалела, что не взяла фотоаппарат. В Огайо таких людей не увидишь.
Мое такси преодолело перекресток, и я с волнением подумала, что скоро стану одной из местных и буду целеустремленно шагать куда-то, с каждым шагом приближаясь к тому, зачем приехала сюда. И невольно вспомнила о маме. Я рассчитывала, что она будет со мной в Нью-Йорке, и меня не утешала мысль о ее незримом присутствии; она по-прежнему присматривает за тобой.
Сидя в такси, я крутила головой, стараясь ничего не упустить. Здесь за два квартала случалось больше интересного, чем во всем Янгстауне. Я подалась вперед, чтобы лучше рассмотреть гигантскую рекламу «Кэмел», с мужчиной, курившим сигарету, от которой поднимался настоящий дым. Вся Таймс-сквер сияла эмблемами: виски «Канадиан клаб», «Кока-кола», «Шевроле» и аппаратура «Адмирал телевижн». Даже в ярком свете дня киноафиши светились огнями, причем там были не только нормальные фильмы, но и пип-шоу с совершенно голыми женщинами. И снова я подумала про фотоаппарат. Я словно бы снимала все глазами.
