— Это полная хрень, Зоя, — прямо сказал он.

— Пусть будет так. Мне все равно.

Валентин разжал губы, обнажая зубы, и шагнул мне на встречу. Его огромная фигура возвышалась надо мной. Хмурый взгляд на его покрытом шрамами и суровом лице должен был вызвать страх. Но не у меня.

Валентин посмотрел на меня сверху вниз и, схватив мою руку, поднес ее к своему лицу. Он провел моими пальцами по своим глубоким шрамам: на щеках, на глазах, по уголкам губ, по груди. Я смотрела на свою блуждающую руку, но Валентин остановился, слишком много шрамов на его коже, чтобы выбрать один.

Он направил мою ладонь на свое изуродованное лицо и спросил:

— Как ты можешь это хотеть?

В его голосе больше не было гнева; вместо этого его плечи поникли, а выражение лица умоляло меня ответить.

Я не могла дать ему то, что он хотел. Для меня его лицо было прекрасным. Израненным, изуродованным, но прекрасным.

— С тех пор, как мы стали свободными, я часто смотрюсь в зеркало. Наркотики, наконец, покинули мое тело, позволив мне ясно мыслить, чего раньше я делать не мог. И я могу видеть себя. Могу видеть мужчину, которым я стал. Мужчину, в которого меня превратила та злобная чертова сука. Монстра снаружи. И вещи, которые я делал…

Я закачала головой, но Валентин положил свой палец на мои губы, принуждая молчать.

— Kotyonok (котенок), я твой Тбилисский монстр. Я похитил тебя, как монстр похищал детей. Я причинял тебе боль так, как монстр причинял боль им. Одна ты этого не видишь.

Его пронзительные голубые глаза — единственная нетронутая часть его — изучали меня. Я знала, что он ждет, когда до меня дойдет смысл его слов. Он ждал, когда я осознаю, что больше не хочу его.

Но он этого никогда не дождется.

Только в этот момент он был единственным, кто не видел этого. И он не мог понять, как с этим справиться.

Убирая пальцы Валентина со своих губ, я сжала их в ладони и сказала:

— Ты прав.

Я увидела, как его лицо побледнело от отчаяния, как только эти слова слетели с моих губ. Ощущая его боль в своем сердце, я подошла ближе, пока наши грудные клетки не соприкоснулись, и продолжила:

— Ты — тот самый Тбилисский монстр, Валентин. Ты похитил меня. Ты мучил меня. Ты причинял мне боль.

Валентин молчал, но, наклонив голову, с выражением чистой любви на лице, я добавила:

— Но с той самой минуты, когда услышала эту историю от своей бабушки, я была одержима этим монстром. И когда все дети бежали от опасного монстра, прячущегося в лесу, я стояла на его опушке, вглядываясь в темноту леса и пытаясь вернуть его домой, чтобы он не был один, чтобы он никогда больше не был одинок.

Выражение лица Валентина заставило мое сердце сжаться. Я знала, что сожаление о том, что он сделал со мной, овладевает им.

— Я не могу заниматься любовью, — внезапно прошептал он. — Я могу лишь трахаться, жестко и грубо. Это все, что я когда-либо знал.

Он отступил назад так, словно само его присутствие могло ранить меня.

Я следила за его движениями.

— Хорошо. Потому, что я могу заниматься любовью с тобой.

Он закачал головой в протесте.

— Я не нежный, не добрый, не любящий и вообще…

— Прекрасно. Потому что я обладаю всеми этими качествами. И, кроме того, я люблю тебя. Тебя, а не кого-то, кто по твоему мнению должен быть рядом со мной.

Валентин застонал, как будто не мог справиться с моими словами. Его руки поднялись, чтобы схватиться за голову.

— Я нахожусь в полном дерьме. Госпожа меня поимела. Я причиню тебе боль, даже когда захочу заняться с тобой любовью…

Он сделал паузу и с потерянным видом добавил:

— И выгляжу так… Я был создан, чтобы пугать всех, кого встречаю на своем пути. Мне никогда не суждено было быть любимым.

Приблизившись настолько, что мы стали делить один воздух, я наклонилась и, обхватив его член рукой, сказала:

— И это тоже хорошо, потому что я люблю тебя безоговорочно, и я не сломаюсь. Со мной ты можешь быть тем, кем тебе нужно быть. Ты можешь доминировать надо мной, обладать мной и владеть мной. Я хочу любить тебя и хочу, чтобы ты любил меня в ответ, чтобы мы оба никогда снова не стали одинокими.

— Зоя, — прошептал Валентин с болью в голосе, но в то же время я слышала нотку согласия. Его длина начала твердеть от моих прикосновений.

Плоть к плоти я приблизила свой рот к его уху и проговорила:

— Сейчас я собираюсь заняться с тобой любовью. Я собираюсь взять на себя инициативу и показать тебе своим телом, что я чувствую к тебе, моим сердцем.

Валентин уткнулся лбом в мое плечо и вполголоса признался:

— У меня шрамы не только снаружи, kotyonok (котенок); шрамы есть и внутри: в моих мыслях, в моем сердце и в моей душе.

Я боролась со слезами и чувствами, вызванными его признанием. Повернув голову так, чтобы мои губы встретились с его длинным шрамом, я прижала их к коже и ответила:

— И я буду считать те шрамы такими же красивыми, как и эти, что снаружи.

С губ Валентина сорвался сдавленный стон. Как только это произошло, я толкнула его на кровать, положив руки ему на грудь.

Валентин откинулся на матрас. Мокрая и готовая, желая физически выразить свою любовь, я оседлала его бедра и прижалась губами к его губам.

Как только почувствовала его вкус во рту, я переместила свой влажный центр вдоль его длины, медленно и контролируемо, с любовью, не торопясь. Валентин обнял меня за талию. Следуя моему примеру, он лениво массировал мой язык своим. У меня перехватило дыхание от медленной интенсивности этого момента. Нуждаясь в большем, желая показать ему, как сильно он был желанен, я приподняла бедра и положила ладонь на его твердый член. Я стала опускаться вниз, пока его кончик не вошел в меня. Остановившись, я обхватила его голову руками и облизала языком его губы. Он попытался взять контроль, толкая меня вниз, но я покачала головой и прошептала:

— Просто наслаждайся. Позволь мне продвигаться медленно.

Низкое рычание нарастало в его груди, но его руки ослабли, и с мучительной, но восхитительной медлительностью я надавила на его длину, принимая его в свое тело дюйм за дюймом.

Валентин откинул голову назад, его глаза закрылись, а рот открылся от накала чувств.

— Я люблю тебя, — тихо призналась я, принимая его целиком, наполняя себя до краев.

Я положила руки ему на плечи. Используя его силу, я поднималась вверх до тех пор, пока только кончик не оставался внутри меня, прежде чем опуститься вниз с долгим голодным стоном. Я поднималась и опускалась, поднималась и опускалась, пока на нашей коже не появился легкий блеск. Глаза Валентина были свинцовыми и полными любви, когда он позволил мне взять инициативу на себя. Его сердце билось в груди, как барабан, а теплое мятное дыхание вырывалось короткими рваными вздохами.

Почувствовав, как мое тело начало покалывать, наши стоны стали громче и чаще. Я двигала бедрами взад и вперед, мой клитор терся по его твердым мускулам.

— Валентин, — прошептала я еле слышно, — я уже близко, малыш. Я так близко.

Валентин открыл рот, но голос застрял у него в горле. Я знала, это был знак того, что и он был близко; его член, казалось, набухал во мне, его длина давила на что-то внутри меня, что заставляло меня видеть звезды.

Я увеличила скорость, мои руки сомкнулись на толстой шее Валентина. Я застонала, он застонал. Я поднимала нас все выше и выше. Пальцы Валентина внезапно сжались на моих ногах, и, замерев, его лицо выразило удовольствие, когда он с долгим громким криком влился в меня. Когда он освободился, я потеряла контроль. Не в силах больше сдерживаться, я почувствовала, что соскальзываю с края, свет и дрожь охватили мое тело, когда пылающий жар охватил меня изнутри.

Мое сердце билось в одном ритме с его. Я упала ему на грудь, насытившаяся и счастливая. Я была счастлива. С Валентином я была совершенно счастлива и довольна. Всю свою жизнь моя душа стремилась к чему-то, чего я не могла понять, но это было так. Оно делилось с моей истинной русской любовью.