А Гней Пизон, кто и сам прослыл в глазах Тиберия Цезаря человеком вольнодумствующим и невоздержанным на циничные высказывания своих мыслей в его сторону, вот совершенно не желает быть ещё и замеченным в таких близких отношениях с этим смутьяном, сумевшим, честно сказать, очень ловко поддеть Цезаря своим словом. И он для того чтобы поскорее и навсегда расстаться с этим компрометирующим его сенатором, всё как было вчера им заявлено прямо в спину Цезарю, ему на голову и на плечи взваливает.
– Так и сказал, – делает заявление, оглушающее сознание этого невоздержанного на мысли поступки сенатора Гней Пизон, – иные медлят делать то, что обещали, а он медлит обещать то, что уже делает. – И как понимает павший в себе сенатор, то все уже в сенате и главное Цезарь знают, кто это в сенате такой смелый и с таким интересным чувством большого юмора, когда Цезарь находится к нему спиной. И даже совсем не трудно предположить этому так усложнившему свою жизнь сенатору, что его сейчас там ждёт на форуме – Цезарь с язвительной ухмылкой и взгляды любопытства со всех сенаторских сторон.
И только сенатор Аспий, как вдруг он себя по имени вспомнил, показался в зале заседаний, как Тиберий с выразительной ухмылкой, со словами: «А вот и он, кого все мы только ждали, и даже немного заждались», поднимается со своего места и идёт встречать Аспия, кто так отличился, что Тиберий его до конца его жизни запомнил. О чём он прямо и сказал с ходу Аспию, в конце добавив. – А так как сам понимаешь, Аспий, что я долго и по многому знаний в голове держать не могу, я всё-таки самого высокого призвания государственный муж, и моя голова всегда должна быть свободна для новых знаний и готова к новым вызовам, то я решил тебя запомнить только до сегодняшнего дня. – И не успел Аспий сообразить и спросить хотя бы самого себя, что это может значить, как он схвачен стражей Тиберия и уволочен ею в такое далёкое место, о котором никто из здесь находящихся знать не хочет и не знает вслед за ним.
В общем, ответил Тиберий всем на свой счёт ожиданиям Аспия – он делает то, что медлит обещать.
И вот этот Аппендицит Полибий, отчасти не зря многого о себе вообразив насчёт собственного величия и значения в освещении сенатских будней, где от его, может не совсем прямого вмешательства зависит столько людских судеб или проектов ими составляемых, – типа случайно пропущу запятую и всё, законопроект обречён на непринятие, а человек поклявшийся, что голову свою отдаст на отсечение, если он не будет положительно принят народом, вот уже и всякой мысли в своей отдельно от туловища голове не ощущает, – посчитал, что он способен на большее и не стал отсиживаться в стороне от всех свершений и событий в Городе, а сам решил принять в них непосредственное участие или в его случае, заняться вмешательством. В результате чего он собирался достичь такого для себя почётного положения, где уже о его деяниях будут вестись летописи (что и говорить, а замыслы у него грандиозные).
А вот тут как раз такое немаловажное событие для Города, как выборы, близится и затем настаёт, где он может раскрыть все свои таланты. Но вот только Аппендицит Полибий не был знаком с Цециной Порцием и по своей излишней самонадеянности несерьёзно отнёсся к этому своему подходу к нему. И как результат… На это и посмотрим.
Так Аппендицит Полибий так и не дождавшись ответа на свой первый вопрос со стороны Цецины Порция, да и не было у него такого в планах, сразу делает свои выводы из такого замалчивания Цециной Порцием своего ответа.
– Или ты только с достойными себя мужами заговариваешь и делишься словом? – с язвительной ухмылкой как бы вопрошает Цецину Порция Аппендицит Полибий. А Цецина Порций может быть всего лишь только во всём основательный муж и для него любая спешка неприемлема, вот он и не торопится заговорить с народом. Пусть народ сперва осмотрится, посмотрит на него и на себя, уразумеет, о чём будет к месту спрашивать, а о чём нет, два раза подумает над тем, что не будет уместно всем тут слышать, а уж затем задастся к нему вопросом-разъяснением его позиции по тому или иному делу. И если гражданин, жаждущий себя выделить из толпы таким вопросительным способом, подойдёт так разумно к этому делу, то Цецина Порций увидит в нём человека здравомыслящего, кто не языком сюда пришёл болтать, чтобы о себе громко заявить, а он выказывает свою гражданскую позицию, с желанием разобраться в деле избрания его, Цецины Порция, своим представителем во властных структурах.
А вот этот Аппендицит Полибий, сразу вызвал у Цецины Порция внутреннее отторжение по причине вот такой своей надоедливости и въедливости. Ему, видите ли, не просто всё хочется оспорить из того, чтобы он не сказал, а в его провокационных вопросах уже прослеживается желательный им ответ, обозначить его, Цецину Порция, человеком несговорчивым и ни с кем не считающимся. Тогда как всё это не так и он сейчас это докажет словом.
И Цецина Порций после небольшой борьбы в своём лице, – уж сильно он непримирим к людской самонадеянности, которую демонстрирует Аппендицит Полибий, кого бы он в другом месте, где бы столько народу не наблюдалось, так бы прижал за его горло, что тот бы и продохнуть больше никогда не смог, – когда уже многим начинает казаться, что Аппендицит Полибий на этот раз вроде как оказался прав насчёт Цецины Порция, кто и не собирается считаться с общественным мнением, кое он готов растоптать при первой возможности своей угрюмостью и игнорированием – вон как он упрям на одной мысли в лице, Цецина Порций вдруг берёт слово.
– Это ты только так считаешь, – ткнув в грудь Аппендицита Полибия пальцем, и как видно шибко значительно для его грудной конституции, отчётливо отбил слова Цецина Порций, – тогда как сам видишь, что я с тобой, меня, даже самую малость не достойным человеком, разговариваю и тем самым опровергаю все эти твои достойные только таких как ты недостойных людей заявления.
И Цецина Порций этим своим заявлением, с небольшими огрехами, в момент завоевал симпатию у народа, увидевшего в нём в самый для себя раз ораторский талант, не слишком высокопарный, где ничего из сказанного и не поймёшь, и не слишком уж приземлённый, основанный на туалетных и плоских шутках, отчего только смех берёт при виде этого оратора и нет к нему никакого уважения.
– Умел-таки Цецина Порций на демагогию. – В восхищении смотрит народ на Цецину Порция, к кому непроизвольно тянуться руки, чтобы рукопожаться с ним и выразить ему свою поддержку. А вот на Аппендицита Полибия никто смотреть не хочет без злобного пренебрежения, и оттого он быстро затирается в толпу, чтобы не вызвать у избирателя Цецины Порция с этого момента, куда как более негативные мысли и физические осуществления в его сторону.
А между тем для Цецины Порция этот его ознакомительный выход в гущу народа на этом не закончился, и его здесь поджидали другого рода препятствия и сложности в деле продвижения своей кандидатуры на выборы.
И если с простыми вопросами, бросаемыми ему со всех сторон людьми, жаждущими умерить своё любопытство, больших проблем не возникало у Цецины Порция, уже себя зарекомендовавшего блестящим оратором и острословом после ответа Аппендициту Полибию (теперь все на него только так предубеждённо смотрели, через призму этого его ответа (вот что значит первое завоёванное впечатление)), – Цецина Порций, что ты нам дашь?! Цецина Порций, как будешь судить?! – звучали вопросы, – Что заслужил, то и получишь. Как тому быть. – Отвечал Цецина Порций, – то это как оказалось не всё, что приготовили для него его противники и враги.
И вот когда Цецина Порций уже начал себя чувствовать победителем и слегка успокоился и даже расслабился, как перед ним вдруг появляется человек резко контрастирующий с людьми только что жавшими ему руку и заверяющих его в своей поддержке, – Цецина Порций, воры хотят видеть тебя судьёй, – и этот человек с нескрываемым недовольством и чуть ли не с придирчивой претензией смотрит на Цецину Порция.
Отчего Цецина Порций даже невольно затревожился в себе, ощутив холодок в желудке и начав подозревать, что за этим человеком стоят его враги, со своей новой хитрой задумкой в его сторону в самом лучшем случае. А так как у страха глаза велики, то Цецина Порций, а если вернее, то мим Генезий под его личиной, в холодном ознобе начал подозревать и нервно думать, что его настоящая личность каким-то образом раскрыта и сейчас этот, с таким пристрастием и присмотром к каждому движению его лицевых нервов глядящий на него недовольный чем-то сверх меры человек, сорвёт с него наложенную на лицо с таким искусством и изяществом, и что главное, с большим трудом, косметическую маску.
