И Цинциннат вначале смотрит задумчиво на Филония Спектра, кто, пожалуй, всё же отыскал в толпе людей не чёрствого в сердце гражданина и оттого у него сейчас запросы к реальности иного качества – он теперь более требователен к комфорту своего нахождения на бренной земле, после чего Цинцинната смотрит на свои руки, и по ним убеждается в правоте слов Филония Спектра.
– Согласен с тобой, Филоний Спектр. – Говорит Цинциннат, плюёт на свои руки, друг об дружку их трёт, затем поднимает глаза на Филония Спектра и говорит ему. – Но это поправимо. – Дальше он с Филонием Спектром расстаётся и наступает очередь приветствия и знакомства для следующего гражданина. Кто в ответ на искреннюю заботу о нём Цинцинната, спросившего его: «А ты, Аппий Визалий, чем озабочен?», вместо того, подобающего всякому римлянину заверения: «Я груб так в лице оттого, что прежде всего муж», начинает жаловаться Цинциннату. Кто может быть и скорей всего, из вежливости его так спросил, а тот воспользовался доверительным к нему отношением Цинцинната, – что за въедливый и скверный человек, – и давай его уши закладывать своим нытьём и жалобным поведением.
– Хочу пожаловаться. – Вот прямо так бесстыдно для римского гражданина, поразил лицо Цинцинната этот Аппий Визалий, явно бунтовщик и первейший склочник.
И Цинциннат сразу этому паскудному гражданину и жалобщику в одном лице сделал замечание. – Не предстало римскому гражданину жаловаться и ходить с таким постным лицом как у тебя, даже если в твои сандалии вонзились острия зубов кобры. – На этом месте Аппий Визалий ещё откровеннее грустнеет в лице и как видно Цинциннату, теряется для него как его избиратель. А Цинциннат никогда не даёт волю своим чувствам, и он с прагматизмом и ответственностью за своих сограждан смотрит на них и на то, что они творят по собственному заблуждению. И он с пониманием подходит к такому своему волеизъявлению Аппия Визалия, кто вначале действует, а уж затем только думает.
– Ты, Аппий Визалий, правильно сделал, что с этим вопросом обратился ко мне. Кто как не я, твой представитель на сенатской трибуне, будет отстаивать твои права. Ты в суд по своему делу уже обращался? – спросил Цинциннат Аппия Визалия. И как выясняется, то Аппий Визалий поступил разумно, ещё только раздумывая над тем, как со своими обидчиками поступить – засудить или разбить вдребезги голову. Где на первом варианте настаивает крепкая конституция обидчика Аппия Визалия, его соседа, Метелла Лимбуса, а ко второму варианту склоняет его супруга, Иуния, по мнению самого Аппия, давно и упорно желающая стать вдовой, а не как она заявляет, что их сосед, не даёт ей спокойно пройтись по двору, заглядываясь в её сторону.
– Так и не сводит с меня своего бесстыжего взгляда, Метелл Лимбус, когда я переодеваюсь. Так он меня ненароком сглазит, и я могу в тот же момент и умом тронуться. Так чего ты, Аппий Визалий, до сих пор ничего не предпримешь, и не наведёшь порядок в безрассудной голове Метелла Лимбуса. Ты в нашем доме муж, или кто?! – требовательно так трясёт Аппия Визалия за его плечи Иуния, требуя от него столь невозможного на данный момент проступка.
А по мнению всё того же Аппия, одно другому не мешает сосуществовать в своей единой связке. Желание сглазиться Иунии в совершенно непотребное для благочестивой матроны состояние сожительства с другими мужами, и её требовательные и настойчивые просьбы разбить голову Метеллу Лимбусу. Что скорей приведёт к разрыву их семейной связи, когда он будет отправлен к праотцам Метеллом Лимбусом, и Иунии теперь никто не будет мешать сглазиться так, как она того желала.
– Нет. – Говорит Аппий Визалий в ответ Цинциннату.
– Вот выберешь меня в магистратуру, – говорит Цинциннат, – и тогда может не беспокоиться о своём деле. Я окажу тебе всяческую поддержку. – И только Цинциннат таким образом склонил в свою сторону Аппия Визалия, как до него начинают доноситься голоса-рупоры, взывающие народ к совершенно другому мнению, голосованию за соперника Цинцинната, Либерала Овидиуса.
– Крассий хочет Либерала Овидиуса в консулы! – прямо слух Цинцинната корёжат вот такие выкрики людей, купленных Либералом Овидиусом, представителем партии популяров, отстаивающих права плебеев. Тогда как Цинциннат представлял собой партию оптиматов, всё сплошь состоящую из аристократии. И оттого они так друг на друга непримиримо смотрели, еле терпя и сдерживая себя от выражения всех тех грубостей, которые внутри накипели и готовы в любой момент выразиться в терпеть больше нет сил, неприятное и отталкивающее до последней степени лицо друг друга.
Но одними такими выкриками противная сторона не ограничилась, и Либерал Овидиус, что за пакостная личность и физиологически отталкивающая физиономия партии популяров, был бы не самим собой, человеком без всяких моральных качеств и в нём только одно бесстыдство и сточные мысли, если бы он не обрушил с помощью своих агитаторов сгустки грязи в честное лицо Цинцинната.
– Не голосуй за Цинцинната, приличные и ловкие люди хотят в консулы Либерала Овидиуса! – прям впадает в лицевое безобразие и нервный тик от таких выкриков Цинциннат, белея лицом и сжимая от бессилия руки в кулаки. И всё это на глазах его потенциальных избирателей, кто уже начинает сомневаться в правильности своего выбора – Цинцинната. Кто демонстрирует себя со слабой, пассивной стороны и чуть ли не безвольно. А такая позиция Цинцинната на себя не может понравиться избирателю, заставляя его начать посматривать на соперника Цинцинната Либерала Овидияуса, кто вон как агрессивно ведёт свою политику, и он, пожалуй, сможет оправдать возложенные его избирателем на него надежды.
И Цинциннат, понимая, что его молчание прискорбно сказывается на нём и его агитации, пускается в умозрительные рассуждения, с дальним посылом в сторону своего противника. – Всякая неумеренность жизни возникает по причине неуверенности в себе человека. – С глубинным знанием в лице основополагающих истин, поглядывая изнутри себя в сторону идущего навстречу Либерала Овидиуса, этого последнего человека в Риме, кому бы он дал слово и поприветствовал, заговорил Цинциннат. – Кого в результате стечений обстоятельств вдруг вознесло на самый верх из низов. И этот выскочка из плебейского сословия (не трудно было догадаться, на кого он тут намекал и ставил в пример – на Катона, выходца из плебеев), подспудно догадываясь и понимая, что всё с ним случившееся временно и результат игры Фортуны, где его в любой момент могут сбросить обратно, откуда его и подняли, начинает брать от жизни всё, до чего дотянется его взгляд и руки, ни в чём не сдерживая себя.
– А вот мы, представители самых древних родов империи, патриции, на ком держится его государственность, – продолжил говорить Цинциннат после того, как перевёл дух, – за редким исключением знаем, что мы здесь навсегда и это ведёт к умеренности нашего отношения к жизни. – Сказал Цинциннат и на этом моменте своим выразительным в лице видом пошёл в разрез собой же сказанным – его физиогномика лица оскалилась до внешней выразительности и нескрываемости, и была готова изойти пеной бешенства. Ну а причиной всему этому его самовыражению послужил подход к нему Либерала Овидиуса, трибуна.
И этот Либерал Овидиус так сблизился с Цинциннатом не для того, чтобы из напускной вежливости проявить уважение к лицу, представляющему инструментарий власти (а так-то он его нисколько не уважает и не любит), а он захотел насмешкой унизить сего достойнейшего мужа. К чему он и приступил при подходе к Цинциннату.
– Есть у меня к тебе, Цинциннат, предложение насчёт будущих выборов. – Так, как будто за между прочим, говорит Либерал Овидиус, заставляя Цинцинната сжимать челюсти от злобы. И от него слова ответного не дождёшься, он только кивком даёт понять, что слушает это предложение Либерала Овидиуса.
– Шансы быть выбранным народом у тебя ничтожны, – смеет такое заявлять вслух Либерал Овидиус с насмешкой в лице над Цинциннатом и над всей системой выборов, – вот я и решил пойти навстречу тебе, человеку не первой свежести и не молодому, кто из-за всякой мелкой неудачи, того же проигрыша на выборах, – ну не хочет тебя видеть своим представителем наш мудрый римский народ, ему подавай молодых и энергичных как я, – легко может впасть в маразм в самом лёгком случае, а так-то тебя запросто может схватить предсмертный припадок, и предложить бросить жребий, который и решит, кто из нас займёт должность претора. – Либерал Овидиус на этом месте закрывает свой грязный рот (и не только из-за ношения в нём такого дерзкого качества слов, а он в него только что поел чего-то липкого и всего его перепачкавшего) и с насмешкой в лице ждёт ответа от переполнившегося негодованием и возмущением Цинцинната.
