Имя показалось знакомым. Кажется, это боевик из Германского сопротивления, тот, что стрелял в Геббельса…

– Нет, меня одна девочка… То есть девушка угостила.

Баронесса улыбнулась, тонкие брови взлетели вверх.

– Не может быть! Герда? И что она велела передать?

Все оказалось проще, чем думалось. Соль облегченно вздохнула.

– Вам – большой привет, и от себя, и от Крабата. А Харальду Пейперу – письмо.

Ингрид взглянула удивленно.

– Харальд Пейпер – это кто?

Теперь уже улыбнулась Соль.

– Ее дядя. Колдун.

На этот раз «обер» был в комнате один. Ни русскоязычного лейтенанта, ни стенографиста, ни кофе. Александру даже не предложили сесть. Тем не менее, офицер улыбался.

– У меня для вас две новости, господин Белов, причем обе очень хорошие…

Улыбка сразу же не понравилась. И вообще, откуда хорошие новости у фашиста?

– Прежде всего, вас не выдадут Польше. Общение с майором Орловским откладывается, хотя он, представьте, лично приезжал…

Довольно потер руки, и внезапно спохватился.

– А чего вы стоите? Ах, да, совсем забыл. Садитесь, господин Белов, садитесь!

Сам же встал, подошел ближе.

– И похвалиться не перед кем, разве что перед вами. Вы, надеюсь, оцените. Знаете, что той ночью произошло на пограничном посту?

Замполитрука честно напряг воображение. Неисправные тормоза – уже было, марсиан к делу не пришьешь…

– Нападение американских гангстеров, промышлявших до этого в Варшаве?

Немец взглянул с интересом.

– Думаете в правильном направлении, но все равно не угадали. Все куда проще. Поляки предприняли вооруженную провокацию против миролюбивой соседки-Германии.

– Машина со служебными номерами! – осенило Белова. – Они наверняка военные!..

– …И еще стрельба прямо по нашим пограничникам, которые проявили невиданную выдержку и даже героизм. А вас, господин Белов, в том «форде» не было и быть не могло. Водитель неизвестной национальности тяжело ранен, показаний давать не может, по его личности проводится тщательное и полное расследование. А если поляки продолжат настаивать, им ответим уже не мы, а Министерство иностранных дел. С учетом того, что завтра Юзеф Бек приезжает в Берлин, подобное не слишком вероятно.

Александр задумался, поглядел на серые тучи за окном.

– Меня, значит, в машине не было. А где же я?

«Обер» развел руками.

– Ищут! Советы выкатили целую ноту по поводу трех приграничных инцидентов. Там сказано, что без вести пропали несколько военнослужащих РККА. Естественно, требуют их немедленно вернуть. Но пусть поляки беспокоятся, мы здесь, естественно, не при чем.

– И на вашем пограничном посту меня никто не видел, – понял Александр. – И вы меня не видели.

Офицер согласно кивнул.

– Не видел. Но протоколы оформил и отослал, вдруг пригодятся? Но это уже не моя забота… Вторая новость, господин Белов! Наша служба работу завершила, отныне вашим делом займется кто-то другой. Кто именно, не скажу, не знаю. Будь вы обычным нарушителем, то прокуратура. Но вдруг вы, извините, шпион?

Александр вспомнил детского поэта Сергея Михалкова. У того была поэма про отважного пионера, попавшего в плен к японцам. В свое время Белов только посмеялся. И в самом деле, зачем японской разведке отважный пионер? А отважный комсомолец? Фашисты даже не спросили, желает ли он вернуться в СССР. Ни банки варенья, ни корзины печенья…

А может, именно так вербуют агентуру?

– Поскольку меня здесь нет, господин обер-лейтенант, отвечать на этот и все прочие вопросы не считаю возможным.

Тот взглянул равнодушно.

– И не надо. Разве что… Человек, который вам известен как Фридрих, успел назвать одно имя. Нестор! Вам оно ни чем не говорит?

Александр вспомнил о хитрой науке идеомоторике. И этот, выходит, с подходцем?

– Нестор из «Илиады» Гомера. Нестор Каландарашвили, сибирский партизан. А еще Нестор Иванович Махно.

Не зря, не зря ему «Дума про Опанаса» вспоминалась! Там тоже про комиссара.

Не повезло товарищу Когану. Сперва поймали, как и его самого, замполитрука Белова, а потом…

– Какие-нибудь пожелания будут, господин Белов? Много не обещаю, но… Если нам удастся поймать майора Орловского, могу передать ему от вас привет. Или, если нам очень повезет, госпоже Волосевич.

– Ему не надо, обойдется. А ей… Передайте привет от Мэкки Мессера.

Три подвала, два самолета… Этот он узнал, Ю-52, точно такой, как на фотографиях. Польского явно побольше и, конечно, удобней. Не трясет – и целая лавка под спиной. Повезли его, как был, в костюме с чужого плеча, зато оделили наручниками, причем не на цепочке, а хитрыми, вроде толстой стальной пластины с прорезями для рук. Конвоиры с карабинами, гул моторов, вечерний сумрак за иллюминатором.

Перед посадкой старшой конвоя предупредил: стрелять будут сразу на поражение, никаких тебе «Стой!» и «Назад!» Чего стесняться? Его в Рейхе, считай, и нет. Какой-то подпоручик Киже, только наоборот.

И все-таки в этой ситуации было и что-то хорошее. Маленький просвет в обступившей со всех сторон тьме.

Его везут не в СССР.

Когда однокурсники не без зависти спрашивали у Белова, откуда он так хорошо знает немецкий, тот обычно отшучивался. Учиться, мол, лучше надо! Что интересно, завидовал ему и самый настоящий немец, Володя Берг из Саратова. Для того язык был родным, даже думал на нем, но вот произношение! Как он сам признавался, говорит, словно русскоязычный тунгус, хоть и правильно, но шибко-шибко странно, однако. Александр же щеголяет хохдойчем, а в хорошем настроении переходит на Berlinerisch.

Сам Белов не обольщался. Язык он действительно знал прилично, но только на разговорном уровне. О физике и уж тем более о философии беседовать бы не решился. С чтением тоже имелись проблемы, столь необходимый по работе готический шрифт он разбирал примерно как церковнославянский, медленно, не слишком уверенно и с ошибками. А вот произносил правильно и диалекты ловил с ходу. Причина проста – абсолютный музыкальный слух. Потому и запоминалась «мелодия» чужой речи. На хохдойче изъяснялся школьный учитель, проживший в Германии полжизни, а берлинский диалект выучился сам собой, при общении с приятелями-немцами в интернате. Оба из Берлина, дети эмигрантов, причем мать одного родом из бывшего Позена, второй же по отцу баварец.

– Без моего немецкого ты бы с голоду умер, – не раз говорила мама. – Учи, обязательно пригодится!

Пригодилось. На отделение романо-германского языкознания Александр поступил легко, желающих оказалось не так и много. А когда им, первокурсникам, раздали машинописные листы с темами курсовых работ, Александр почти инстинктивно стал искать то, что подальше от опасной и непредсказуемой современности. XVI век? Годится! А еще прельстило незнакомое словечко «гробианизм». Тут же вспомнился пушкинский «Гробовщик». Веселая была у немцев жизнь!

С «Гробовщиком» вышла промашка, но в целом Белов не ошибся. В Прошлом оказалось куда уютней, чем в продуваемой всеми ветрами текущей реальности. Маркса и, конечно же, очередной съезд ВКП(б) приходилось регулярно поминать, но чисто в ритуальном контексте. Даже в зубастой комсомольской организации на него махнули рукой. Утонул парень в древности, что с такого взять? С докладами о международном положении выступает – и ладно.