– Боже упаси, – ухмыльнулась Мила.

Она понимала, что он прав, и знакомство с матерью нельзя откладывать на долгий срок, а тут действительно хороший повод. Ехать к ней в гости специально, чтобы познакомить с Полем, у нее желания не было.

– Если ты хочешь, – обреченно протянула она.

– Решено, – воодушевился Поль. – Во сколько едем?

– Думаю, если часа в два выедем, как раз к четырем будем на месте.

– Чудно.

Поль, обхватил Милен за талию и поднялся, увлекая ее за собой. Чмокнув в нос, он пожелал ей спокойной ночи и, пока она не передумала, быстро ушёл.

Милен тяжело опустилась обратно в кресло и задумалась.

* * *

Всю дорогу до дома матери Мила молчала. Как ни пытался Поль втянуть ее в разговор – она отвечала односложно и невпопад. Скоро ему это надоело, и он включил радио, лишь изредка бросая тревожные взгляды на притихшую подругу. День выдался солнечный и теплый. За окнами машины мелькали небольшие городки с маленьким домиками под черепичными крышами, утопающие в свежей зелени и цветах. Мила отвернулась к окну и, откинув голову на подголовник, равнодушно смотрела в окно.

– Остановимся перекусить? – спросил Поль, когда они проезжали очередной городок, расположившийся по обе стороны извилистой дороги. – Ты же с утра ничего не ела.

Мила действительно даже не позавтракала, так как еще утром разругалась с собой же в душе и решила не портить аппетит присутствующих своей кислой миной. Наверное, ей нравилось чувствовать себя этаким Вертером – драматичным и ранимым героем, вся жизнь которого предопределена, и часы его уже тикают: тик-так, тик-так, тик-так… Если бы не весь этот напускной трагизм, маскирующий чувство вины, ее взаимоотношения с матерью со временем сошли бы на нет. Но они знали слишком много постыдных тайн друг друга, которые, как фантомная боль давно ампутированной конечности, продолжали ныть внутри одиночеством и обидой. Именно они так крепко связывали этих двух таких близких друг другу, но абсолютно чужих женщин.

– Скоро приедем, – то ли спросила, то ли ответила Милен, и Поль понял, – это команда к действию. Он не спеша съехал с дороги и припарковался возле небольшого придорожного кафе. Его неброская деревянная вывеска гласила: «Вкусная компания», что позволяло путникам надеяться как минимум на радушный прием и горячий кофе.

На небольшой террасе под выцветшем на солнце тряпичным навесом располагалось несколько столиков, один из которых был занят тучным господином в замасленном сером комбинезоне с логотипом автозаправочной станции, которую они проехали несколько минут назад. Его стол был плотно заставлен тарелками с едой, и, не обращая внимания на пришельцев, он быстро и с аппетитом орудовал своими толстыми, как сардельки, пальцами, хватая еду то из одной, то из другой тарелки, и быстро отправлял ее себе в рот, словно ел на время.

– Ты уверен, что мы не отравимся здесь?

– А по-моему вполне себе аппетитно, – ответил ей Поль, тоже не спуская глаз с толстяка. – Посмотри, как ему нравится.

Наскоро перекусив яблочным пирогом и кофе, они двинулись дальше и через полчаса подъехали к роскошному особняку.

Он заметно отличался от дома Поля: здесь не было цветущих садов и увитых плющом террас. Все здесь было чопорно и строго: словно вышколенные стояли безупречно подстриженные деревья и ровные ряды кустов, за которыми располагался двухэтажный особняк из темного камня, прекрасно вписывающийся своей цветовой гаммой в скучный, слишком прилизанный окружающий его пейзаж.

* * *

Все было точно так же, как пять лет назад, когда она уезжала отсюда, как она думала – навсегда. Но мать словно нарочно привязывала ее к дому, вынуждая постоянно возвращаться. Мила не могла сказать, что это было неприятно., отнюдь – с этим домом у нее было связано много хороших воспоминаний. Казалось, что двери сейчас откроются, и ей на встречу выйдет отец, как обычно в своем строгом костюме и неизменном галстуке. Он с абсолютно серьезным видом почти пройдет мимо, чтобы сесть в припаркованный возле крыльца черный лимузин, но в последний момент развернется и дернет ее за косичку, а потом засмеется своим громовым смехом. И эта его нелепая выходка тут же сорвет и с ее милого детского личика маску напускного безразличия, и она бросится ему в объятия, чтобы поцеловать и пожелать удачного дня. Но отец больше никогда не выйдет из дверей, да и косичек у нее давно уже нет. И это маленькое теплое воспоминание, что растревожила память, снова заноет внутри одиночеством.

Они медленно поднимались по каменным ступеням, пологим полукругом уходящим вверх к высоким парадным дверям. Мила краем глаза ловила волнение Поля: как он подстраивался под темп ее шагов, как постоянно бросал на нее едва заметные взгляды, как машинально сжимал и разжимал кулаки.

Оказавшись на верхней площадке, она повернулась к нему и взяла за руки:

– Готов? – спросила она, всматриваясь в его глаза, словно он собирался прыгнуть на резинке с моста.

– Готов, – Поль старался придать голосу уверенности, но от усердия дал петуха. Он тут же кашлянул, словно прочищая горло и мягко улыбнулся ей, давая понять, что все под контролем.

Милен отпустила его ладони и, подойдя к двери, постучала.

Им открыла бессменная экономка матери – Мей, она жила в их доме, сколько Милен себя помнила, и была не просто помощницей по дому, она была единственным по-настоящему близким человеком для ее матери. Эта маленькая азиатка имела довольно строгий, даже можно было сказать – хищный вид. Милен ее всегда боялась, но, по-видимому, там, в глубине ее бесстрастной души, она была способна на беззаветную преданность, которую и демонстрировала ее матери все эти годы. Будучи ребенком, Мила придумала ей прозвище – Цербер. И они с отцом часто «дружили» против Мэй, устраивая чаще всего безобидные розыгрыши, которые делали ее бесстрастное желтое лицо злым. Но надо отдать должное ее выдержке: она ни разу не сорвалась и никак не проявила своего недовольства. Правда, и не упускала возможности отплатить им той же монетой. Позже Мила поняла, зачем отец всегда старался задеть Мей, через нее он пытался задеть мать. Вот и сейчас от ее холодной отстраненности ладошки Милен вспотели.

– Привет, Мэй, – старалась не показать своего замешательства, она коротко поздоровалась и, не останавливаясь, прошла внутрь. – Где мама?

– Ваша мама в большой гостиной, – прозвучал у нее за спиной бесстрастный голос Мей.

– Спасибо, – словно между делом бросила она и, схватив растерянного Поля за руку, потащила вглубь дома.

Когда они зашли в гостиную, Поль окинул ее придирчивым взглядом. Помешанный на стиле отец привил ему отличный вкус. Интерьер был выполнен в английском стиле и в первые мгновения показался ему скучным: серые стены с широкими белыми карнизами напомнили ему униформу гувернанток начала прошлого века. Но при ближайшем рассмотрении он стал раскрываться и даже завораживать своей элегантной простотой: деревянные панели, закрывающие стены на треть, были покрыты искусной резьбой, а простота предметов интерьера с лихвой компенсировалась дороговизной материалов.

В гостиной уже было полно народу. Все было тихо и чинно, как любил отец, а теперь и мать с нарочитым рвением изображала скорбящую вдову – в лучших традициях дома Мартини. Приглушенное гудение десятков голосов, неспешное движение и темные тона костюмов присутствующих напоминало Милене какое-то ритуальное бдение. Она отмахнулась от язвительных мыслей и стала глазами искать среди гостей мать. Это заняло у нее не больше десяти секунд, так как было сложно ее не заметить: высокая, худая, с прямой, точно палка спиной, она стояла в компании папиных коллег с бокалом шампанского в руках.

– Вон она, – Мила показала головой в другой конец зала и, не оборачиваясь на Поля, направилась к матери.

Поль старался не отставать от нее, пока они шли через заполненный людьми зал.

– Мама, – окликнула Милен, подойдя к ней сзади.

Женщина обернулась. Вблизи она казалась еще выше и суше: ее накрашенные красной помадой плотно сжаты губы придавали ее вытянутому лицу выражение усталой брезгливости, а гладко зачесанные назад почти черные волосы, словно подчеркивали драматизм мероприятия.