-- Как только оформишь пенсию, сразу переедем в Бостон,-- успокоила его Гортензия.-- Будем гулять по берегу Чарлз-ривер все лето. Ну а пока, дорогой, никак нельзя игнорировать Шелли.

-- Ладно, мне действительно лучше поговорить. Это заставляет меня бодрствовать; я и в самом деле хорошо помню весь этот материал -- всю эту чепуху. Только иногда у меня перед глазами вдруг возникает какая-то пелена тумана, и я чувствую ужасную усталость. И мне так редко хочется говорить,-ты уж не обижайся на меня за это.

-- А я и не обижаюсь,-- успокоила его Гортензия.

-- Маленькая моя Гортензия Слоан! -- Роджер хихикнул.-- Когда мы поженились, мне приходилось делать для тебя абсолютно все, разве только не умывать тебя по утрам.

-- Да, ты хорошо обо мне заботился,-- признала Гортензия,-- всегда.

-- Ну а теперь...-- Роджер снова начал тереть глаза,-- теперь ты превратилась в начальника, лектора, домохозяйку, банкира -- и все в одном лице.

-- Разве плохо обнаружить вдруг, что ты чему-то научилась в этом мире, до того, как отправиться в мир иной? -- мягко отозвалась Гортензия.

-- Но ведь тебе приходится так трудно. Слишком большое физическое напряжение. Ты порой выглядишь куда более усталой, чем я сам.

-- Ша, Роджер!

-- Почему бы тебе не сходить в ученый совет и не подать заявление на пенсию? Вот сейчас, немедленно?

-- Ша, Роджер!

Она уже думала об этом, но попечительский совет этой маленькой обнищавшей школы никогда не назначал преждевременно пенсию старикам. К тому же Роджер не пользовался там большой популярностью, его всегда недолюбливали.

-- В конце концов,-- развивал свою идею Роджер,-- осталось всего два с половиной месяца до истечения срока, и в сентябре мне исполнится шестьдесят пять,-- необходимый для пенсии возраст. Потом начинается отсчет другого срока -- за выслугу лет.

-- Мне кажется, все же лучше доработать до конца, если только можно. Врач утверждает, что это тебе вполне по силам.

-- Врач! Скажешь тоже! Да он дурак! Понятия не имеет, что со мной происходит.

Доктор знал, он во всех подробностях рассказал Гортензии о том, что происходит с ее мужем. Но она не стала возражать, а согласно кивнула.

-- Может, он сбит с толку, дорогой; к чему зря расстраиваться?

Роджер шлепнул себя рукой -- это у него стало обычным жестом,-- выпил еще кофе.

-- Если бы они лучше ко мне здесь относились... если бы мне... сопутствовал успех,-- то мы могли бы пойти с тобой в попечительский совет и поговорить там с ними.

-- Но ты успешно работаешь,-- возразила Гортензия.-- Здесь ты, нужно сказать, добился больших успехов.

Роджер тихо засмеялся.

-- Ты несколько заблуждаешься, дорогая.-- И, словно о чем-то размышляя, откинулся на спинку стула.-- Я никогда не сдерживал своего языка, слишком много говорил. Всегда честно высказывал свое личное мнение. В скольких школах пришлось мне преподавать, дорогая?

-- В четырнадцати.

-- Так вот, я нажил себе врагов во всех четырнадцати. Такой я себе поставил памятник.-- И снова неслышно засмеялся.-- Никогда не умел держать язык за зубами. И тебе это было, конечно, трудно выносить, а?

-- Ничего, я не обращала внимания,-- успокаивала его Гортензия,-- ни чуточки.

-- Прости меня. Мне нужно было почаще затыкаться ради тебя.

-- Для чего? -- возразила Гортензия.-- Ты всегда был таким,-- таким я тебя и любила. Ну, ты помнишь все о Шелли?

-- Каждое дыхание всей его короткой жизни. Все будет подвергнуто самому внимательному анализу.-- Он фыркнул.-- Период с тысяча семьсот девяносто второго по тысяча восемьсот двадцать второй. Так? "Если зима приходит, может ли весна...", "Я слезы лью по Адонаю, а он мертв...", "Меня зовут Озимандис, я царь царей, взгляните на труды мои, вы, все сильные мира сего, и придите в отчаяние...". Ну, что скажешь? Твой доктор -- полный дурак! В моих мозгах большей частью царит полная ясность; не понимаю, почему он ведет себя подобным образом,-- ведь для этого нет никаких причин...

-- Ладно, мы поговорим с ним.

-- Мне нужно было вовремя заткнуться.-- Роджер, обхватив голову руками, лег животом на стол.-- Когда я был молод, то верил, что непременно стану профессором английской литературы в Гарварде, руководителем кафедры. Что у меня будет не менее двадцати блестящих работ по истории литературы. Но я слишком много болтал.

-- Прошу тебя, Роджер, хватит! -- взмолилась Гортензия, пытаясь заставить его наконец замолчать.

-- А я преподаю в маленькой школе, где переливаю из пустого в порожнее. Мне скоро шестьдесят пять.-- И снова заснул.

Гортензия вновь затормошила его. Он проснулся и заплакал, качая печально головой.

-- Прекрати плакать, ты не маленький мальчик! -- одернула его Гортензия, хотя и сама плакала, но незаметно, без слез, где-то внутри.-Тебя ждет целый класс! Ты -- их преподаватель! -- Нельзя проявлять с ним особую мягкость, иначе он этим непременно воспользуется и не пойдет на лекцию.-- Да вставай же, вставай!

-- Почему ты не оставишь меня в покое? -- Роджер не сопротивлялся, когда она силой поставила его на ноги, но все еще плакал.-- Ну почему не дают старому человеку поспать? -- хныкал он.

Гортензия, надев на него шляпу, вывела за дверь, на свежий весенний воздух. Там вдруг слезы у него прекратились. Вдвоем они медленно шли к школе.

-- Как я хочу, чтобы мне поскорее исполнилось шестьдесят пять! -заявил Роджер, когда проходили мимо часовни.-- Лег бы и спал, спал, спал... все дни недели; вставал только в субботу вечером. Мы пошли бы погулять по берегу Чарлз-ривер,-- я и ты, Гортензия.

-- Да, непременно.

-- Я преподавал тридцать три года, и у меня на счету в банке пятьсот долларов,-- не унимался Роджер.-- Либо я должен получать пенсию, либо пусть правительство заботится о нас и кормит. Тридцать три года! Бедняжка Гортензия!

-- Да тише ты, Роджер! Вот мы и пришли. Вот твоя аудитория.-- И ввела его в классную комнату.

Ученики -- их здесь немало,-- очень симпатичные мальчишки, с пониманием относились к Роджеру и старались умалчивать о том, что им о нем известно.

-- Шелли! Запомни -- Шелли! -- нашептывала ему на ухо Гортензия, подталкивая его к столу.-- Годвин, Платон, романтическое направление в поэзии...

Молча, с широко раскрытыми глазами он стоял возле стола, оглядывая класс. Она, тяжело вздохнув, прошла через все помещение и села за заднюю парту. Зазвенел звонок; все сразу притихли. Роджер шелестел на столе своими бумагами. За прошедшие дни он так редко обращался к своим записям -- сейчас они ему абсолютно бесполезны. На лице его появилось отсутствующее, озадаченное выражение, и Гортензия нервно сглотнула, с ужасом понимая: вот он, этот день, наступил...