Что сейчас? Вслушиваюсь в темноту. Рядом храп. С другой стороны стон. Чуть дальше сонное бормотание. Кто-то вздыхает, шепчет молитву. Соседи по больничной палате почти все спят. Только рядом слышу всхлипывание. Значит, ночь. Начинаю мысленно прокручивать кадры из прошлой жизни. Той светлой части, где меня уже нет. И где меня уже никогда не будет. Я помню почти все. Каждое мгновение, каждое дыхание. Но для той, прошлой жизни я умер. Хотя время не остановилось. Только жизнь стала другой. Я начинаю запоминать новые чувства, с которыми жить до конца своих дней. И первое, это боль в глазах. Хотя их нет, но боль поселилась в глазницах навсегда.

Наверное, наступает утро. Постепенно просыпаются больные. Зевают, стонут. Ходячие, шаркая ногами, идут в коридор. К лежачему подходит нянечка, уносит утку. Звякает ведро. Шаркает швабра. Резко тянет хлоркой. Нянечка моет пол. Запахи манной каши, и чаю. Это принесли завтрак. Но не прикасаюсь к ложке, лежу лицом к стене. Запах апельсинов. Мягкий голос.

– Максим, повернитесь, я покормлю, пока каша не остыла.

– Я не ребенок. – Сердце почему-то вздрогнуло, и быстрее забилось. Но пытаюсь сопротивляться, ворчу, – А зачем переводить харчи? Я все равно умер.

– Нет, вы живы. Будете сами есть. Я вам помогу. Сопротивляться нет сил. Я сажусь на кровати. Чувствую, как медсестра вкладывает в ладонь ложку. Пробую, есть вслепую. Не сразу получается. Что в рот, что попало на одеяло. Но каша показалась необычайно вкусной. Сестра забирает пустую тарелку.

– Может, подать утку? Щеки краснеют, как у нашкодившего школьника.

– Еще чего не хватало! Я не старый дед! Помогите дойти до туалета.

– Но у вас строгий постельный режим.

– К черту постельный режим! – Встаю, опускаю босые ноги на пол. Медсестра надевает больничные тапочки.

– Идемте. Опираюсь на руку. Выходим из палаты. В коридоре воздух тоже пропитан хлоркой. Но нет вонищи пота и мочи. Считаю шаги, чтобы знать, не промахнуться. В коридоре медсестра передает меня нянечке.

– Тетя Маша, покажите дорогу в туалет. Мне бежать надо, еще куча дел. И скоро конец смены. Старушка подхватывает под локоть.

– Пошли, сынок. Я шагаю рядом, опираясь на руку нянечки. Мысленно считаю шаги, запоминаю дорогу. Жизнь с потерей зрения не остановилась, продолжается. Если остался жив, значит, у Бога есть на меня планы? Постепенно начинаю смиряться с миром темноты. Привыкаю к факту, что не увижу солнце, не буду любоваться голубизной неба и моря. Для меня навсегда исчезают летящие чайки над прибоем, и белые паруса прогулочных яхт.

Вторая глава.

Бинты с лица сняты.

Дни, как птицы, быстро летят, один за другим. Все, что произошло в роковой день, растворялось в тумане прошлое. Постепенно покрывалось дымкой забытья, становилось больше похожее на кошмарный сон. Раны постепенно заживали, покрывались новой кожей и розовыми рубцами. Сегодня наконец-то бинты с лица были сняты. Я осторожно ощупываю пальцами. Да, говорят, что шрамы украшают настоящих мужчин. Но мне было глубоко фиолетово, как сейчас выглядит физиономия. И на кого я был похож. Хоть на жуткого горбуна Квазимодо из собора парижской Богоматери Виктора Гюго. Красота лица сейчас не волновала. Все равно солнце, луна и звезды, все это ушло от меня в зону вечной темноты. В это утро, при очередном осмотре, лечащий врач говорит:

– Ну что, голубчик, у вас все благополучно. Раны зажили, высокой температуры нет. Так что завтра выписываетесь! Казалось, мне бы прыгать от радости до потолка от такой хорошей новости, что возвращаюсь домой. Но вот загвоздка. Дома, как такового, у меня не было. Что мог сказать хирургу? Только правду.

– Мне идти некуда. Разве что на вокзал.

– Как это? – В палате наступила напряженная тишина.

– У меня нет жилья. – Я выдавил из себя правду. Неожиданно на плече ощутил ладонь, сильную и горячую.

– Ничего, батенька, я подумаю, чем вам помочь. Но на вокзал мы вас не отпустим. Это не по-людски. Шаги замерли за дверью. Чем он мне поможет? Я сам буду разгребать то, что навалял несколько месяцев назад. Теперь передо мной встал один, но важный вопрос. Как, и где жить дальше? Все деньги, и немалые, как вода, прошли через мои руки. Не оставив в них даже следа. На банковской карточке по нулям. А что копеечная пенсия по инвалидности? Так это была просто насмешка. Как говориться, чаевые от жмота. Может, на картошку, куриные кости, хлеб и дешевенький чай хватит. Сдача на сахарок. Но, чтобы купить даже самую дешевую комнату в коммуналке, так об этом не мог мечтать.

Шли часы. Давно съеден обед. Скоро ужин. А я все лежал на спине, размышляя, как жить дальше. Дверь палаты скрипнула. Я ощутил знакомый аромат запах апельсинов, хлорки, и лекарств. Но к ним примешался запах домашней выпечки. Это ко мне подошла палатная медсестра. Она вложила в ладонь небольшой пакет.

– Пирожки с яблоками. Это вам к чаю.

– Спасибо. – Немного смутился. – Сами готовили?

– Да, иногда, когда время есть, люблю возиться с тестом. – Женщина поправляла одеяло, и мягким голосом проговорила, как будто промурлыкала:

– Максим, что вы думаете дальше делать? Как жить? Я молчал, размышляя, что ответить, но не слишком грубо. Но как назло, ни стоящая одна стоящая мысль не приходила в голову. Поэтому честно признался:

– Наверное, сразу пойду на вокзал. А дальше жизнь покажет. Подвалов и заброшенных домов в округе на всех бродяг хватит. И мне достанется.

– Расскажите немного о себе. Этот такой простой, как глоток, воды, вопрос, заставил задуматься. Что могу рассказать? А вдруг, узнав, что я прожженный карточный игрок и шулер, отвернется от меня? Но решил все-таки сказать правду. Какой смысл врать? Пусть знает, кто я такой. А потом решает, общаться или нет.

– Моя матушка давно умерла. А отца никогда не встречал. Не знаю, жив он или давно умер.

– А братья или сестры у вас есть?

– Один я был у матери. Может, по отцу есть, но не знаю, где они. Отца никогда не видел, а мама о нем не рассказывала.

– Да, это печально.

– Я просадил однокомнатную квартиру. Наследство матери. Как видите, никто меня нигде не ждёт. Как-то все время катился по жизни, как перекати-поле, пока не застрял на больничной койке.

– Если вы остались здесь, возможно, у Бога есть на вас планы. Может, вспомните друзей или знакомых? – Я молчу несколько секунд.

– Друг, самый лучший друг был моим напарником. Он погиб с хозяином, а я выжил. Какие у картежника могут быть друзья? – Не смог сдержать нехорошую усмешку. – Разве что собутыльники. А это не друзья. А хорошим знакомым без денег и бутылки нафиг кому нужен. Неожиданно в голове всплыл телефонный номер. Я знал его в прошлой жизни наизусть. Но не мог припомнить, кому принадлежал.

– Позвоните по этому номеру.

– Кто это?

– Не помню. Но телефон почему-то зазубрил наизусть. Возможно, кто-то из очень дальней родни. Медсестра шуршит бумагами. Наверное, достает блокнотик. Мой слух настолько обострился, что слышал, как скрипит грифель. Женщина записывала телефонный номер, что диктовал.

– Я постараюсь дозвониться по этому номеру.

– Спасибо, вы настоящий ангел во плоти! О, сколько сестричка выслушала всяких гадостей и грубых слов, вытирая потный лоб салфеткой! Сколько раз по-новому наматывала бинты.

– Я совершенно случайно услышала, ваш врач договаривается с кем-то по телефону, пытается вас оформить в интернат для инвалидов и одиноких стариков. – Вздыхает грустно медсестра.

– Я что, попаду в эту богадельню? – От неожиданной новости во рту жутко пересыхает. Я резко сажусь на кровати, облизнув сухие губы.

– Оформит. Если у вас не найдется даже дальних родственников. От перспективы доживать свой век в местной богадельне с дряхлыми стариками и ядовитыми старухами меня передергивает так, как на голову и спину только что вылился большой ковш холодной воды.

– Допрыгался! – Ядовитая улыбка зазмеилась на губах. – Козлина, сам виноват! Меняю четвертый десяток, а ни жены, ни детей, ни блядей. Ни крыши над головой. Ни денег на карточке. Никого и ничего. – Голос дрожит, выдав внутреннее напряжение. – Потом добавляю, вкладывая в голос всю боль, накопившуюся в глубине души. – Да, я прожженный шулер. Вот кто я на самом деле. – Помолчав несколько секунд, беру женскую ладонь. Тихо добавляю, – теперь вы знаете обо мне все.