-ї Жил-был столетний мужчина. Однажды этот мужчина нес из лесу домой вязанку дров. Ноша была такой тяжелой, что старик едва держался на ногах. Вязанка извела его, терла ему спину, и наконец старик, сбросив дрова на землю, решил позвать Азраила: все равно уже сто лет он прожил на этом свете, хватит, пусть Азраил придет и заберет его.
"Азраил! Азраил!"
И вдруг действительно перед стариком возник Азраил и спросил:
"Чего тебе, киши, что ты хочешь?"
Столетний старик, увидев перед собой Азраила, испугался смерти и схитрил:
"Я позвал тебя, чтобы ты помог мне положить на спину эту вязанку..."
...Ступая точно по кромке берега, Месмеханум назидательно заметила:
- Вот видишь, столетний старик, но и он испугался смерти. Жизнь сладкая...
- О да, конечно,- Мамедага чуть не рассмеялся над многоопытностью этого юного существа.
Месмеханум, опять подняв голову, смотрела на свою едва различимую звезду.
- Уїї тебяїї многоїї желаний? - вдругїї спросилаїї она.
-ї Не считал,- Мамедага улыбнулся.
Но Месмеханум было, видимо, не до шуток - она спрашивала его как самая строгая учительница математики:
-ї Какї это - неї считал?ї Своиї желанияї неї знаешь?
-ї Мало ли какие бывают желания!
- Желания не бывают какие-то. Желание - это желание, да! Если ты хочешь, чтобы всю ночь шел дождь и стучал в окна,- это желание. Если ты хочешь, чтобы на свете никто никому не делал плохо,- это желание. Желание - это желание, большое или малое - все равно! Вот сейчас чего ты хочешь?
- Я?! - Мамедага изумился, но девушка была по-прежнему серьезна.
- Да, ты, и сейчас.
- Сейчас я хочу есть.
- Что? - теперь изумилась Месмеханум.
- Есть!
- А-а-а...- Месмеханум в лунном свете внимательно посмотрела в голубые глаза парня и громко рассмеялась.- Проголодался?
- Помираю с голоду...- Мамедаге показалось, что смех девушки, как весенний дождик, принес чистоту и прохладу. Словно внезапно разрешилась ливнем черная туча, в течение минуты все омыла - и этот песчаный берег Загульбы, и море, и апшеронское небо с луной и звездами, и всю эту засверкавшую свежестью красоту заново увидел Мамедага и изумился. Вдруг он почувствовал себя так, словно вернулись времена, когда он пускал воздушного змея с крыши, на сердце нет забот, а на всей земле под этим апшеронским небом с луной и звездами, рядом с морем, на песчаном берегу Загульбы есть только они двое, всего два человека на всей земле, и одного зовут Мамедага, а другую - Месмеханум.
-ї Знаешь, я тоже проголодалась.
Еще утром по дороге в Загульбу, в Бильгя, Мамедага купил тендирный (Тяндир - особая печь для выпечки хлеба.) хлеб, который в Бильгя бывал особенно хорош. Сейчас в фургоне осталось всего понемногу: хлеба, винограда и сыра. С собой в дорогу Мамедага никогда не брал ни колбасы, ни сосисок, ни консервов, только натуральную еду; масло, сыр, зелень, овощи, фрукты. В горах милиционера Сафара на каждом шагу попадались родники, а на дорогах Апшерона - шашлычные, и иногда, если хотелось. Мамедага останавливал машину возле какой-нибудь шашлычной и, хорошенько вымыв руки, усаживался - летом на открытой веранде, а осенью или зимой - перед окном, чтобы съесть два-три шампура шашлыка из грудинки с тендирным хлебом - чуреком. Работники придорожных шашлычных знали всех своих постоянных клиентов, большей частью шоферов грузовых машин, знали они и Мамедагу. Когда не было свежего мяса, они предупреждали его и пиво даже не предлагали, только "Бадамлы", если оно имелось,- Мамедага за рулем не пил ничего иного, кроме воды или чая, а в другое время это зависело от места и настроения. Например, в воскресные дни, выйдя из Желтой башни, приятно выпить одну-две кружки пива с соленым горохом перед пивным киоском Асадуллы в верхней части квартала. Сакина-хала беспокоилась: "Выйдя из бани, холодное не пьют, сынок, ангиной заболеешь". На что Мамедага отвечал: "Не бойся, мама, ничего не случится", но в следующий раз после Желтой бани вместо "гвардейского" пива Асадуллы пил бархатистый чай Сакины-хала.
...Мамедага сказал:
-ї Виноград, сыр, хлеб - устраивают? Месмеханум сказала:
-ї Виноград, сыр, хлеб - устраивают!
Она посмотрела на алюминиевый фургон, одиноко сверкавший серебром в лунном свете, и издалека почувствовала все его белое одиночество в этом мире. Но для нее свет алюминиевого фургона означал как раз конец ее одиночества. Месмеханум понимала, что уже за полночь и ей надо уходить домой, потому что у нее есть свой дом, и есть муж, и посреди ночи ей здесь делать нечего,- все это она понимала, конечно, но все это сейчас не имело значения, потому что сейчас на земле их было всего двое,- она, по имени Месмеханум, и он - Мамедага, хозяин больших теплых рук и голубых глаз.
Само собой, Месмеханум и Мамедага не знали ничего о том, что думал про себя каждый из них, но в эту удивительную летнюю ночь оба они часто думали об одном и том же.
Когда Мамедага и Месмеханум вошли в фургон, свет двухсотваттной электрической лампы ослепил их, и Месмеханум показалось, что развешанные на стене деревянные зайцы, деревянная лиса, медведь, лев и неведомый зверь весело смеются. Над чем же они смеялись? Над Месмеханум? Над Мамедагой? Или над этой ночью? Может быть, их развеселило, как они оба внезапно проголодались, и сейчас они сквозь смех говорили: "Эй, Месмеханум, Мамедага, вы - дети земли, вы испытываете голод, так потрудитесь спуститься с неба на землю!"
Мамедага, перемахнув через стойку тира, открыл дверцу маленькой тумбочки, на которой стоял радиоприемник "Араз", и вытащил завернутые в газету хлеб, сыр, виноград.
Глядя на склонившегося перед маленькой тумбочкой Мамедагу, Месмеханум подумала, что всю эту ночь до утра она бы раскатывала тесто и готовила бы для этого парня дюшбере и кутабы, а этот парень, с удовольствием поедая ее дюшбере и кутабы, считал бы себя самым счастливым человеком на свете! Давно, уже очень давно Месмеханум не мечтала о том, чтобы сготовить для кого-нибудь, давно уже ей было безразлично, что ест она сама, но иногда по ночам, перед тем как заснуть, в ее волшебном сказочном мире совершенно другая девушка по имени Месмеханум из мяса молочного барашка, только что зарезанного мясником Мирзой, готовила для кого-то плов с говурмой, каштанами и альбухарой, поджаривала из верблюжьего мяса кутабы с гранатами, варила халву с кунжутом... Мамедага поставил все, что было, на стойку, перенес на противоположную сторону стойки деревянный табурет с лоскутной подушечкой и сказал:
- Садись. Есть такая поговорка: "Кто отдает все, что есть, тому не стыдно".
- Я знаю другую: "Незваный гость ест из своего мешка".
- А ты разве гость? - Мамедага совершенно искренне удивился, и он был прав: разве Месмеханум - гость в этом фургоне?
Мамедага, развернув газету, аккуратно расстелил ее на стойке, разложил виноград, сыр, хотел разрезать хлеб пополам, и тут обнаружилось, что тонкий тендирный хлеб, весь день пролежавший в тумбочке, засох.
-ї Твердым стал хлеб.
-ї Ничего.
- Хочешь, подогреем?
- Да, подогреем! - У Месмеханум тотчас заблестели глаза.- Пусть появится аромат хлеба!..
Раньше, отправляясь в путь, Мамедага брал с собой маленькую электрическую плитку, от аккумулятора он сделал внутри фургона проводку и иногда заваривал себе чай или жарил яичницу. Но однажды он с этим покончил раз и навсегда, потому что решил: тир - не кухня, в тире не должно пахнуть плиткой, маслом, чаем. Правда, аромат хорошо заваренного чая порой очень приятен, особенно безлюдной ночью в каком-нибудь апшеронском селе, в этом аромате были уют и теплота, но что делать, тир - не дом, тир - это тир.
-ї Ты посиди, а я на берегу разожгу костер, подогрею хлеб и принесу.
- Да, разведи костер! Пусть смешается аромат хлеба с запахом костра! Я пойду с тобой, зачем мне сидеть здесь.
- Ладно, пошли,- Мамедага улыбнулся.
- Знаешь, хорошо разводить костер, слушать его треск, глядеть в его пламя, играть со своей тенью... Он и в море отразится, и там, в воде, запылает... Только потом грустно заливать угли водой, правда?
