Чтобы не испытывать ещё раз подобострастно-унизительное чувство открывания двери в начальственные пенаты, она решила подождать хозяина кабинета внутри и села на боковой стул, примыкавший к столу начальника. Спинка стула тихонько дотронулась до столешницы и экран монитора стоящего на нём самопроизвольно зажегся. Вера машинально посмотрела на него, но вместо таблиц и графиков, укоризненно напоминающих о несбыточном рабочем плане, она увидела совершенно бессовестную груду обнажённых тел, застывших в остановленном плеере с открытыми в пиксельном экстазе ртами и позами соответствующими действию.
«Батюшки мои!» – Прошептали непроизвольно её губы.
Сразу сбежать из кабинета не вышло. Она успела лишь пересесть подальше, на пухлый спасительный диванчик напротив стола, принявший её с тревожным выдохом, как дверь отворилась, и медлительный Фирс Альбертович вплыл своей неоднозначной фигурой в пространство кабинета. Он невозмутимо прошёл мимо, и, усевшись за начальственный стол, очень спокойно сделал несколько щелчков по клавиатуре.
«Вот, вы просили», – Вера протянула отпечатанный листок и вдруг почувствовала, как щёки её наливаются стыдливым жаром. Одной, ещё пахнущей клубничным мылом рукой, Фирс принял бумагу и, раскинув дужки очков привычным движением другой руки, водрузил их на переносицу.
«Казалось бы, чем виновато мыло, да ещё и клубничное?» – Подумала Вера и представила флакон с розовато-перламутровой жижей около здешней раковины для мытья рук, начищенной приходящей уборщицей до непорочной белизны. Тут же вспомнилось ей, как этим летом она покупала на рынке клубнику в пластиковом прозрачном лотке и воняла она почти также как сейчас рука, принявшая у неё листок бумаги. Замутило, чуть потемнело в глазах, и от этого Вере показалось, что она перестала дышать.
Мужчина, напротив, про которого она теперь узнала такое неприличное, размеренно водил спокойными глазами за стеклами очков и через какое-то время, неизмеримо неприятное время ожидания спасительного вдоха, сказал буднично: «Так, хорошо. Будем и завтра придерживаться такого плана».
Из кабинета Вера вышла, словно её отпустила тяжёлая затяжная болезнь. Немного ослабшие коленки то и дело норовили сложиться, дергалась левая бровь, а правая застыла в приподнятом недоумении. По пути к своему рабочему столу, зачем-то заглянула в дверной проём кухни, где пили кофе сотрудники, как ей показалось с усмешкой оглянувшиеся на её сомнамбулическое поведение. Она нелепо извинилась, замешкалась у порога: переступила его, потом убрала ногу обратно и снова поставила за порог. Выдохнула, и, собравшись вся по одну сторону двери пошла к себе, услышав догнавшую её шутку: «Танцующая в дверях!» И рассказчик, видимо какой-то водитель, зашедший на чашечку кофе, продолжил прерванное на шутку повествование: «Ехал я уже почти в полной темноте, как вдруг вижу, в свете фар, на обочине мой давнишний друг стоит. И так чётко вижу его, что меня аж оторопь взяла. Помер он несколько лет назад, застрелили его в рейсе дорожные бандиты. А тут стоит живёхонький и смотрит прямо мне в глаза. Я значит по тормозам. Фонарик в руки. Выхожу на обочину, искал, звал – нет никого. Думаю, что от усталости уже глюки начались. Ещё бы, вторые сутки за баранкой сижу. Проехал ещё километр, а там перед железнодорожным переездом, авария жуткая. Машин двадцать зад в зад натыканы. Вот думаю дела! Если бы меня мой дружок не остановил, я бы сейчас в этой братской гармошке тоже поучаствовал, а мне никак нельзя было задерживаться. Вот и думай после этого, что есть наша жизнь».
Рабочее креслице Веры находилось совсем рядом с открытой кухонной дверью, и пока она приходила в себя после невинного визита к начальнику, то дослушала правдивый рассказ водителя до конца, и его размеренный голос успокоил плескавшие через край эмоции.
«Вот смотришь на человека, – искала спасения утраченному образу доверия ошарашенная мысль, – и, соизмеряя его вид: одежду, движения черт лица при разговоре, траекторию его заинтересованных зрачков, беспокойность или наоборот напыщенную тишину рук, и составляешь какое-то мнение о собеседнике, о его душе просвечивающей сквозь приветливую радужку глаза. А теперь? Как теперь определять, что за человек перед тобой? И человек ли он вообще!?» Вера посмотрела на Амалию, сидящую напротив. Та задумчиво грызла накрашенный ноготь, а второй рукой что-то шустро набирала на клавиатуре. «Вот в Амалии всё понятно, она сейчас ищет на просторах интернета себе сумочку или очередной бальзам для волос». «Амалия!» – Окликнула её Вера. «Тута я», – отозвалась шутливо сослуживица, не прекращая глядеть в экран монитора. «Как ты думаешь, в человеке много скрытых желаний?» «Как это скрытых?» – Амалия перевела вечно настороженный взгляд на Веру. «Ну, когда человек, кажется одним снаружи, а внутри он совсем не подходит под свой внешний облик?» «А ты считаешь, что продавец из овощной лавки должен ходить везде в костюме морковки!?» – Амалия хохотнула, и случайно икнув, вслед своему смешку. Оглянулась, не услышал ли кто: «Смотри, какое я стихотворение у Бродского нашла», – и повернула яркое окно монитора.
Вера, обескураженная последней фразой подруги, посмотрела на экран не в силах сопоставить два противоположных берега Амалию и Бродского. «По высшней идее она даже имени его знать не должна, а тут второй раз за день вспоминает, и целое стихотворение она, видите ли, нашла!» – подумала Вера. «Где? Где стихотворение?»
На экране красовалась в разных фотографических позах губная помада с выдвинутым чуть скошенным носиком. «Вот видишь, – шутливо съязвила Амалия, – как ты легко поддаёшься внушению».
У Веры даже немного отлегло от сердца. «Всё-таки если бы Амалия увлеклась поэзией, это было бы что-то из ряда вон выходящее. Она бы уже не была прежней Амалией – красоткой, погрязшей в своём фигуристом теле, как в писаной торбе», – подумала Вера и улыбнулась глупой шутке подруги. «Нет, я говорю о том, когда человек снаружи беспристрастен и интеллигентен, а по ночам, например, режет прохожих по подворотням, как Джек-Потрошитель». Амалия отвернула монитор обратно к себе и зависла, обдумывая услышанное. «Ну, не знаю, – ответила она с показным раздражением, – тут размышлять нужно, факты сопоставлять, делать выводы, а я думать не умею и не люблю. Мне бы мужика с деньгами. Я бы ему детей нарожала, и не ходила бы больше на эту вшивую работу! Вот и всё! Всё моё жизненное кредо!»
Остаток дня за своим рабочим столом Вера провела в совершенно бесцветном настроении. Ничто не радовало её, ни колючие шутки Амалии по поводу идиотизма сослуживцев, ни законная чашечка кофе, щедро предоставленная начальством в бесплатном автомате. Даже мысль о конце рабочего дня, неожиданно постигшая её с приходом молчаливой уборщицы, безрадостно натиравшей линолеум современной шваброй сдобренной терпким запахом чайного дерева, не принесла обычного ощущения конца рабочего дня. Только утренний полустёршийся сон ещё кружил где-то в синапсах сознания раздосадованного от внезапного и случайного открытия. Никак она не могла постичь своим женским умом, почему столь солидный мужчина, её начальник, которого она слушалась и уважительно побаивалась, занимается таким беспутным делом.
Домой ехала в набитой угрюмыми пассажирами маршрутке.
На дворе была уже поздняя осень, почти зима. Люди, завёрнутые в шуршащие электричеством пуховики и чуть влажные от первого снега куртки, заняли собой всё пространство между сиденьями автобуса и терпеливо покачивались в такт скользкой дороге, свешиваясь с верхних поручней над вросшими в эти сиденья пассажирами. Автобус удушливо парил внутри. Пахло залежалой собачьей шестью, размокшей пропитанной потом и краской кожей и, видимо принесённым на обуви свежим птичьим помётом. Эти запахи словно въедались в мозг, отзываясь в нём неровной перекатывающейся от виска к виску болью, немного кружилась голова. «Чужие руки тебя ласкают…», – пел неугомонный динамик в кабине водителя, добавляя и в без того насыщенную атмосферу приторности. «Ещё чуть-чуть и я упаду», – подумалось Вере. В глазах уже поплыли фиолетово-жёлтые круги, перехватило дыхание. Как-то странно стали двоиться люди вокруг отделяя от себя полупрозрачные свои части: то две руки, то две головы.
