– Ох, подчиняюсь, мой повелитель, сейчас, только рыбку доем…

Бросаю вонючий кусок в водоем. Пусть рыба плавает. Собака порывается прыгнуть в воду, но даже в крымском декабре это будет холодно, и она делает несколько неловких прыжков вдоль берега, проводив полет рыбы тоскливым взглядом. Жизнь потеряна. Солнце сгорело. К чему это все?

Смотрит на меня с какой-то даже жалостью.

– Ну ты дура-а-ак…

Сам нахожу палку. Кидаю.

– Сам беги за своей палкой, я тебе что, дебилка, что ли… Скумбрию выбросить! Скумбрию!

– Знаешь что, будешь дуться, тогда пошли домой.

Пристегиваю поводок к ошейнику.

– Не умеешь себя вести, сиди во дворе.

– Не-е-ет! Ай-ай! Я больше не буду!

Тяну волка, смотрящего в лес, в сторону частных домов. Однако собака и тут как ребенок – столкнувшись с неизбежностью, утешается быстро. Травка – пахнет! Листья – шуршат! Нюхаю что хочу! И писаю где угодно!

Вернувшись, долго сижу во дворе, глажу теплые собачьи уши, пахнущие мокрым лесом, зверем и копченой рыбой недельной давности. Собака тоже гладит шелковой головой мои ладони. И чувствую, как в душу возвращаются тепло, покой и чувство, что все начинается…

Лучше собак – только люди. Некоторые.

Вернулись, вскоре в дом зашел папа, сказал: «О, приехал, привет!»

Мы обнялись, последний раз виделись год назад, а теперь вот я вернулся. Ну, потому что так надо.

Отмечаю про себя, что отец за этот год сильно сдал. Он все еще упрямо ходит на работу, на полставки, но с бытом справляется все хуже. С уборщицами папа ссорится, они у него изюм воруют, а нанять сиделку – не доверю я отца никому. Да и потом, они тоже стопудово изюм любят.

Здесь должен быть я. Потому пора приводить в порядок наше жилье – «у вас невыносимый грязь, папаша, я выведу этот грязь».

18 октября 2016 г.

Сегодня я был в ударе, выпили с папой по два пива в честь моего приезда, и я устроил отцу вечер гитарной музыки. Слушали разные интерпретации гитарной классики, и я толкнул речь. Меня вела какая-то высокая сила, я говорил о флажолетах, пиццикато и особенностях фламенко. Дескать, смотри, папа, как твой сын за почти двадцать лет жизни в Германии окультурился.

Папа послушал-послушал, покивал, а потом говорит: «Ты выпивши лучше ни о чем не рассуждай. Ты, когда руками размахиваешь, становишься на нашего соседа Вадика похож».

А наш общий знакомый из моего раннего детства, сосед дядя Вадик, мало того что сидел по не очень хорошей статье, так еще и человек был очень средний, царство ему небесное, если он его заслуживает, конечно.

Я сказал, что и в Вадике, наверное, было что-то хорошее, и отсел от папы подальше, заявив, что больше о высоком с ним говорить не буду. Потому что он видит грязь, а не звезды. И все ушло в песок. Остался только бедный дядя Вадик. И вообще, папа на домработницу ворчит и на гитаре не занимается. Не хочу, чтобы у меня был такой отец. А другого нет. В детский дом мне поздно идти. Вадик! Я похож на дядю Вадика!

Папа, смущенный, стал ходить по дому, ухватил раздолбанную гитару и стал показывать мне, как он любит на ней заниматься. И сказал, что я совсем на Вадика не похож. Просто я сейчас тоже выпивший. И ничего в песок не ушло.

Но я его еще не простил.

Завтра пойдем есть пирожные в его любимое кафе, и я, вспоминая его вчерашнюю бестактность, буду ронять горькие слезы в крем. А папа будет на меня смотреть и переживать.

И все будет как надо. Гармония – это счастье.

21 октября 2016 г.

– И мы с тобой теперь обязательно пойдем на радиорынок…

Папа пьет чай, как всегда, хитро и, как он, наверное, думает, хищно прищуривая глаз, прикрывая его от торчащей ложечки. На самом деле мне это только кажется. Левый глаз отца уже давно едва отличает свет от тени, а прижмуриваться глазом здоровым – это гарантированно заехать ложкой во второй.

Просто папа столько раз пил при мне чай, по привычке, оставшейся от студенчества, не вынимая ложки из стакана, что я понимаю: в душе он сейчас делает именно так. Хитро прищуривается и, наверное, кажется себе похожим на советского разведчика.

Радиорынок в Симферополе находится в такой заднице, что до дороги к нему руки не дошли даже у Путина, и один отец по таким расколдобинам к нему не пройдет. Тем более всю ночь шел дождь. Меньше всего хочется в воскресное утро шлепать куда-то по грязи. Но отец ждал меня, чтобы утром в выходной сходить на радиорынок. Посмотреть новый пульт для телевизора, ну и вообще…

Поэтому я одеваюсь, жду, пока папа допьет чай, найдет сумку, проверит, взял ли ключи, и, пока будет рыться по карманам, куда-то сунет сумку, а когда найдет, выяснится, что ключей-то и нет. Ты не видел? Они у тебя в руке. А, ну да, конечно. Пошли.

– Быстрей-быстрей, они не ждут!

Торопимся на маршрутку, нас ждет грязь, развороченный тротуар, холодно, но светит яркое солнце конца октября. Уже повод радоваться.

Садимся в микроавтобус и едем.

Отец всегда ходит в велюровой шляпе и затемненных очках. Советские разведчики ходят именно так. Германскую куртку, которую я ему привез в прошлый приезд, уже извозюкал в белой краске. Ничего, замажу чернилами сегодня…

Папа гордо осматривает пассажиров. Сын приехал. Из Германии. Он тоже разведчик.

Маршрутка едет куда-то не туда. Мы ошиблись номером. После короткой схватки в салоне с родным отцом между «Кто виноват?» и «Что делать?» выходим за километр от нужной нам остановки.

– Вот же ж, твою мать.

– Папа, не матерись.

Оглядываюсь. Вся улица в желтой, светящейся от солнца листве, деревья, дома, дорога. Обращаю внимание отца на это, он машет рукой, но бурчать перестает. Папа только внешне разведчик, забывший, какой армии служит, а в душе он поэт.

Идем, внимательно смотрим под ноги, м-да, и здесь Путина не было… Асфальт весьма живописен, но это его единственное достоинство. Нечто подобное я видел в Гамбурге, в замершем зимой канале, там тоже серые льдины друг на друга… Хочу взять отца за руку.

– Пап, ну так удобней.

– Да не трогай ты меня, пошли-пошли, опоздаем.

Папа идет подчеркнуто уверенно и ровно, он у меня крепкий старик, презирающий трость. Настроение прекрасное, задумавшись, я невольно ускоряю шаг. Оглядываюсь. Отца нет.

– Ох, твою мать!

Папа нашел единственный свободный от асфальта кусочек мокрой земли и прилег.

– Папа! Ну ни на минуту нельзя оставить!

– Да как я, сам не пойму…

Поднимаю отца, так, ну, чернила уже не понадобятся. Весь рукав заляпан черной, жирной грязью.

– Шляпу! Где моя шляпа?

Надеваю отлетевшую в кусты шляпу отцу на седую голову. Я идиот. Ну конечно, старый, еще брежневский асфальт – это только для меня живопись, для отца, лишенного бинокулярного зрения, это минное поле. Мне он ничего не сказал, вдруг мы не пойдем на радиорынок. И потом, папа мужик.

– Ударился?

– Да нет, ерунда. Ногой зацепился за что-то.

Идем дальше. Я держу отца за руку, он не вырывается. Что ж теперь, облажался, так не чирикай. Впрочем, на самом деле облажался я.

Люди на нас оглядываются. Длинноволосый мужик в старой байкерской косухе ведет за руку мужика пожилого, в шляпе, одетого в хорошие вещи, но зачем-то покрытые слоем грязи.

Пытаюсь отца обтереть.

– Не трогай! Пусть обсохнет, щеткой потом… Идем-идем. Это пустяк. Вот я однажды упал, носом ударился, кровищи было!

– Нашел чему радоваться.

Мы идем на радиорынок. Быстро находим нужный нам пульт от телевизора. Надо же, в треть цены, от которой рассчитывал папа. Я недоверчиво осматриваю только что купленный пульт. Папа счастлив.

– Максим, где он их берет, как ты думаешь?

– Ворует.

– Да не. Просто, наверное, это уже старая модель телевизора, а на складах остались пульты, вот он их и скупает по дешевке.

Очень может быть. Папа технарь и логик.

– Пойдем другой дорогой, я знаю, как выйти на остановку к гастроному.