– Теперь за колготками. – сказала Мила.

– А мармеладки?

– А мармеладки после. По дороге.

– Мам…

– Не ной.

– Я виновата, что мне жарко?

Мила не выдержала.

– А я виновата, что у меня цикл!

– Как мотоцикл? – догадалась дочь.

– Именно. Мотает и мотает. Скорей бы уж климакс что ли.

– А это что?

– Это как Турция. Лежишь и ни о чем не думаешь. Только лучше. Стояночка…Смотри, доча. Сколько колготок!

– У нас уже столько колготок…Мы самые настоящие колготолионеры. – Оля начала загибать пальчики. – У тебя, у меня, у бабы, у папы…

– Тихо ты! – Мила оглянулась по сторонам. Они стояли перед стеллажом с колготами. – Запомни и всем говори. У папы кальсоны. Чтобы зимой не мерзнуть.

– Ага. – понимающе протянула дочь. – Девочки носят колготы, а мальчики кальсоны. А я думала все дело во вторичных половых признаках.

– Что? – Мила едва успела подхватить, выпавшую из рук упаковку с брестскими колготами. – Ты где такого набралась?

– Юлия Александровна…

– Дурдом – резюмировала Мила.

– Дурдом. – согласилась дочь. – И детский сад немножко. Мам, я игрушки посмотрю?

– Денег нет! –отрезала Мила. – Вот папа приедет.

Не по годам развитый ребенок, скептически улыбнулся и отвернувшись, быстро съел козявку. Мила поставила сумку на пол и начала перебирать колготки. Искала не то что нужно. Искала отдохновения.

– Мам!

– О, Господи. Что! – забыв про оставшуюся на полу сумку, но вернув колготки на место, Мила побежала на крик дочери.

– Смотри. Чешки.

– Чешки. – согласилась Мила. – И что?

– Да ничего. – пожала Оля плечами. – Просто у меня чешки порвались.

– Ерунда. Там скотчем залепить. Всего делов. И стоят…– Мила присмотрелась. – Ольк, на 200 рублей дороже чем мои колготки. Ольк?

Мила недолго задержалась перед такими невыносимо красивыми чешками. Цокнула языком и отрицательно замотала головой. Дочку она нашла у сумки и колгот.

– Мам, давай. Покупай уже. Я почти таю.

Тревожкина Мила тащила из магазина универсальную сумку, пакет с продуктами, дочку Олю и пятилитровую баклагу с водой. Но не все вышеперечисленное тяготило ее.

– Все-таки все правильно. – говорила она на ходу. – Что мы, нищие какие? В дырявых чешках ходить. И что что полторы тысячи осталось. Я в Газпроме работаю. Через две недели зарплата. Так-так-так.

Мила остановилась. Поставила на снег баклагу, сумку, пакет с продуктами и дочку Олю.

– Это что такое?

– Помадка. – ответила дочь.

– Нет. Это свинья. Посмотри, все измазалась. Не трогай лицо!

Мила нырнула в сумку и вместо искомых салфеток вытащила оттуда…

– Эт-то что такое? Ольга Владимировна?

– Я не украла…Я отдам. Когда до денюжков дорасту.

Мила оглянулась. В руке она держала упаковку нелегально добытых колгот.

– Пойдём. – твердо сказала Мила. И они пошли.

– Как мой размер узнала? Это же воровство…

– Никто не видел.

–Ты зачем это сделала?

– Ты на них смотрела, как я на помадку.

– И?

– И все равно купила чешки. Ты, молодец, мама. Я бы так не смогла.

– Это пока… А с другой стороны. – начала раздумывать Мила. – Мы можем денюжки и через две недели донести. Раз не видел никто.

– Правильно, мамец. – поддержала дочка.

– Решено. Только ни кому. Слышишь?

– Я кремень.

– Не говори так.

– Так папа говорит.

– Вот именно.

– Мам?

–Что?

– А почему мы опять в магазин идем?

Колготки они вернули. А ночью, уложив дочку, Мила сидела у открытой форточки, курила сигарету Гламур и размышляла.

– Так-так-так. Скотч есть. Володька приедет. Когда-нибудь… До зарплаты почти полторы тысячи. Протянем. Нужно вот что сделать…

Что нужно сделать, Мила не додумала. Оставила на завтра. Да и Бог с ним. Что ни сделает русская женщина, она сделает это правильно

Упадок и разрушение деда Вилкина?

Дед Вилкин умер 10 августа 2018 года. До этого он прожил громобойных 77 лет, а умер тихо и незаметно. Настолько, что об этом печальном событии до сих пор никто не догадывается. Ни на почте, куда дед Вилкин все также ходит за пенсией. Ни в «Пятерочке» на Кирова 15, где продвинутый дед нет-нет да и прикупит по акции фигуристую бутылочку салатовой текилы и развесных вымороженных креветок. Побаловать себя вечерком под киселевофрению и полночный хронический ургантизм. Разве что лучший друг, тоже бывший машинист маневрового, Генадий Генадьевич Ёптель спросит удивленно.

– Ты чего, Сёма?

– А? Что? – оторвется от своих тяжелых раздумий дед Вилкин.

– Я говорю, ты зачем огурец пьешь? Это ж закуска.

Опомнится и тяжело вздохнет дед Вилкин. Протиснется своим расплющенным тепловозной осью пальцем в стакан. Выковыряет огуречный кружок и захочет все рассказать верному дружбану Ёптелю. Но как и во все прошлые разы не осмелится. Вместо этого хорошенько намексиканится перед телевизором и покажет в конце концов коллекционеру паспортов В.В. Познеру, что о нем думает Фабрика № 7, Калужской области. Имеет право дед Вилкин. У Познера такая же российская пенсия, а дед Вилкин еще подрабатывает. Лосей в сезон бьет в Беловодском заповеднике. Бил. Теперь нечем и незачем. 10 августа к деду должен был приехать внук. Год не виделись. Хотя вот она Москва. Рядом лежит. Переливается. Неуловимая. Многомиллионная. Такая большая, что, кажется, ее и нет вовсе. Фантазия – да. Реальность – да. Все да. Но так не бывает, а значит что-то здесь не так. С этой Москвой. С Фабрикой № 7 все понятно, а вот Москва никого не слушает. Делает что хочет и с кем хочет. Поэтому дед Вилкин в Москву не ездил. Максимум приближения – это деревня Селятино, а дальше ни-ни. От Москвы-жизнемешалки держался подальше, поэтому и прожил свои года без последствий. Так как сам хотел. Своей волей, а не чьим-то желанием.

Одни они остались. Дед и внук. От большой семьи ошмётки. Два сына у деда Вилкина было. Два. Нормальные такие Вилкины становились. Женами и детьми обросли. Старший дом затеял ставить и вот оно как вышло. Обычная история. Из топких 90-х так и не выбрались сынки. Старший со всей семьей под грузовик угодил, а младший (внук от него), когда Бумажка свернулась, пошел известной проторенной дорожкой вместе с супругой своей. Ленкой Мотылихой. Бабёнкой хорошей но податливой. Поддавала Ленка хорошенько. От сынка не отставала. Пили одинаково, но склеились по-разному. Сынок от рака горла в районной больничке. Дед Вилкин тогда с бабкой мандарины принесли. Кулёк целый нарыли. Неплохо так для 98-го дефолтного. Зашли в палату. Бабка выть осталась, как положено, а дед вышел. Не было там его сына. Что-то серое, рыбье лежало в больничной простыне. Не смерть это была. Дед Вилкин видел смерть. Она, чтобы не думали, живая. Интригует, борется. Кого-то на арапа берет, а к кому-то тихой сапой. Всяко бывает и леща подходящего жизнь смерти выписать может, если сам человек в понятии. Здесь же…А что здесь? Давней пустоты продолжение. Пустота не живет, не умирает. Она как средневековый Китай. Ждет на берегу, когда чего-то там проплывет. Может да, а может нет Может нет, а может да. Где здесь человеку место? А раз нет человека, то зачем выть-скулить над бледной застиранной простыней?

Ленка Мотылиха сгинула через два года после сына. До этого так опустилась, что ее даже из профсоюза плечевых исключили. Постаралась да… Бабка Вилкина какое-то время еще светилась своим уютным абажурным светом, пока не погас огонек под тяжелым камнем вины. Дед Вилкин никого, в том числе себя, не винил. Никуда не бегал. Ни в грусть-тоску, ни в водку. Раз больше было некому, пришлось ему оставаться с внуком наедине. С десяти лет тянул и сам рядом вытянулся. В душевном смысле. Подтаял суровый дед. С собственными детьми такого не было. Там жена всем верховодила, а он, что называется, патроны подносил. Теперь самому пришлось впрягаться. Кормить, поить, уроки учить, затрещины воспитательные раздавать и плакать. Всего раз но ведь было. Однажды ночью, когда совсем допекла мальчика легочная горячка. Вот что значит, рубать до вечера в хоккей без шарфа и толстых рукавиц. Внук кружил в кровати под пуховым одеялом. Хватался рукавицами за горло, упакованное в шарф. Это дед наказал, чтобы помнил, как зимой люди ходят. Размотал дед Вилкин шарф. Самого себя не выдержал. Потом эта непонятная вода, потекшая из глаз. Шарф очень пригодился. В остальном жили неплохо. На лосей ходили. В школе учились. Внук еще шарагу осилил, а дед не потянул. После года в псковской десантуре внук уехал в Москву. Неплохо устроился. Развозил по экзо планете Бирюлево экзососиски и колбасу. Первое время внук приезжал часто, но с каждым годом все реже. Так оно должно было быть и так оно было. Последний год по телефону переговаривались. Редко. Голос у внука был встревоженным, полузнакомым, но это радовало старика.