Его сосед, студент последнего курса, был родом из Индонезии. Он мало разговаривал, много работал и каждую ночь засыпал под странные записи типа «Шум горных потоков» или «Пение китов». Мустафа надеялся, что с соседом ему в Аризоне будет не так одиноко, а вышло совсем наоборот. По ночам он лежал в кровати один как перст, за сотни миль от родных, и тщетно боролся со звучавшими в голове голосами. Они обличали его и ставили под сомнение, что он вообще из себя что-то представляет.

Мустафа плохо спал. Ночь за ночью он смотрел старые комедии или сидел в Интернете. Это помогало заглушить мысли. Но днем они возвращались. По дороге в университет, на переменах между лекциями или во время перерыва на ланч Мустафа невольно начинал вспоминать Стамбул. Как бы он хотел забыть его, стереть память, перезапустить программу, удалив навсегда все хранившиеся в ней файлы!

Предполагалось, что в Аризоне Мустафа спасется от злого рока, нависшего над мужчинами рода Казанчи. Но сам он ни во что такое не верил. Он бежал от предрассудков, бусин против сглаза, гаданий на кофейной гуще и прочей принятой в его семье ворожбы, скорее следуя безотчетному импульсу, а не по осознанному выбору. Для него все это относилось к темному и запутанному женскому миру. А женщины были тайной, как ни крути. Странное дело, он вырос, окруженный множеством женщин, но всю жизнь их сторонился.

Мустафа был единственным мальчиком в семье, где мужчины умирали слишком рано и внезапно. У него появлялись сексуальные желания, а рядом были сестры, о которых нельзя было и помыслить, для его фантазий это было табу. И все же иногда он предавался грязным мыслям о женщинах. Сначала он влюблялся в девочек, которые не хотели иметь с ним дела. Испугавшись, что его могут отвергнуть, осмеять и оскорбить, Мустафа стал вожделеть женщин на расстоянии. В этом году он с ненавистью разглядывал фотографии топ-моделей в американских глянцевых журналах, словно упивался мучительным осознанием того, что никогда столь совершенная женщина его не захочет.

Он не мог забыть, как свирепо смотрела на него Зелиха, когда однажды обозвала «драгоценным членом». Его до сих пор обжигало стыдом. Мустафа понимал, что за его нарочитой мужественностью Зелиха видела всю историю детства. Она-то прекрасно знала, как забитая мать баловала его и кормила с ложечки, а тиран-отец порол и унижал.

«Ты просто самовлюбленный, закомплексованный!» – выпалила тогда Зелиха.

Могло ли у них с ней сложиться по-иному? Рядом всегда была толпа сестер и обожавшая его мать, а он почему-то чувствовал себя брошенным и нелюбимым. Зелиха вечно над ним издевалась, а мать постоянно восхищалась. Ему же хотелось быть как все, обычным, хорошим, но со своими слабостями, чтобы ему сопереживали и дали возможность стать лучше.

Все бы изменилось, если бы у него появилась возлюбленная. Мустафа понимал: ему нужно непременно устроиться в Америке, и не потому, что он стремился к лучшему будущему, но потому, что должен был избавиться от прошлого.

– Как дела? – улыбнулась ему молодая женщина за кассой.

К этому он еще не привык. В Америке все спрашивали, как дела, даже совершенно незнакомые люди. Он знал, что это всего лишь приветствие, а не настоящий вопрос, но не научился отвечать столь же непринужденно.

– Хорошо, спасибо, – сказал он. – А у вас?

Девушка улыбнулась:

– Вы откуда?

«Наступит день, – подумал Мустафа, – и я буду разговаривать так, что никто не задаст мне этот оскорбительный вопрос, потому что они даже на секунду не смогут предположить, что беседуют с иностранцем».

Он взял пакет и вышел из магазина.

Мимо неторопливо прошла семья мексиканских эмигрантов: она везла коляску, он вел за руку малыша. Роуз проводила их завистливым взглядом. После развода каждая встреченная ею пара казалась воплощением счастья и гармонии.

– Знаешь что? Жаль, твоя бабушка не видела, как я флиртовала с этим турком. Представляешь, в какой бы ужас она пришла? Даже не придумать большего кошмара для гордого семейства Чахмахчян. Гордого и надутого, гордого и… – Роуз недоговорила, в голову ей пришла совсем уж озорная мысль.

На светофоре загорелся зеленый свет, выстроившиеся перед ней машины рванули вперед, сзади засигналил грузовик. Но Роуз не двигалась с места, оцепенев во власти сладостной фантазии. Она упивалась картинами, одна за другой возникавшими в ее воображении, и при этом метала по сторонам яростные взгляды.

Да, это третий побочный эффект застарелой горечи после развода: ты не просто начинаешь разговаривать сама с собой и становишься упертой в отношениях с другими, ты еще и утрачиваешь адекватность. Для охваченной справедливым негодованием женщины весь мир летит вверх тормашками, а самые безумные идеи начинают казаться в высшей степени разумными.

О сладостная месть! К исцелению еще долго идти, надо немало вложить, чтобы его достичь, и еще не известно, когда все окупится. А вот возмездие – штука быстрая. Роуз порывалась сделать что-то, что угодно, лишь бы только достать бывшую свекровь. А если и было на земле что-то, что могло разозлить женщин из рода Чахмахчян еще больше, чем отар, то это, конечно, турок! Да, было бы интересно пококетничать с самым страшным врагом бывшего мужа.

Только где же найти турка посреди аризонской пустыни? Они же вроде не разводят кактусы?

Роуз и рассмеялась. Лицо ее выражало уже не признательность, а горячую благодарность. Какое чудесное совпадение, что судьба только что свела ее с турком! Или это не совпадение?

Роуз ехала вперед и подпевала кассете. Но вдруг резко вырулила налево, развернулась на сто восемьдесят градусов, заскочив на встречную полосу, и на полной скорости помчалась обратно.

Примитивная любовь, я хочу того, что было.

В два счета синий джип «чероки» оказался на парковке супермаркета «Фрайс». Машина описала дугу и подъехала к главному выходу из магазина. Роуз уже почти отчаялась найти молодого человека, когда вдруг заметила, что тот стоит на остановке с тонким полиэтиленовым пакетом и покорно ждет автобус.

Мне не нужно думать, я уже на грани.

Я прощаюсь со всем, что заставляло плакать.

– Мостафа! – крикнула Роуз, высовываясь из полуоткрытого окна. – Вас подбросить?

– О да, спасибо, – кивнул он и робко попытался поправить ее: – Мустафа, а не Мостафа.

В машине Роуз улыбнулась:

– Мустафа, познакомься с моей дочерью Армануш, но я называю ее Эми. Эми – Мустафа, Мустафа – Эми…

Молодой человек ласково улыбался спящему младенцу, а Роуз тем временем тщетно вглядывалась в его лицо, желая понять, догадался ли он. Явно не догадывался. Она решила дать еще одну подсказку, на этот раз более очевидную.

– Полное имя моей дочери – Эми Чахмахчян.

Если эти слова и пробудили в Мустафе какие-то неприятные чувства, то виду он не показал, поэтому Роуз сочла нужным повторить, на случай если с первого раза неясно:

– Ар-ма-нуш Чах-мах-чян.

Карие глаза юноши вспыхнули, но совсем не так, как ожидала Роуз.

– Чах-мак-ч… – это же звучит как-то по-турецки! – радостно воскликнул он.

– Ну, вообще-то, это армянское имя. – Ей вдруг стало не по себе. – Ее отец, ну, то есть мой бывший муж… – Роуз сглотнула, словно хотела избавиться от неприятного вкуса во рту. – Он был… то есть он есть армянин.

– Да? – спросил парень беззаботно.

«Кажется, не понял, – удивилась Роуз и прикусила губу, а потом вдруг расхохоталась, словно выдохнула долго сдерживаемую икоту. – Но он такой симпатичный, прямо красавчик! Да, он будет моей местью, моей сладкой местью».

– Слушай, не знаю, как ты относишься к мексиканскому искусству, но завтра вечером открывается выставка, – сказала Роуз. – Если у тебя нет других планов, давай сходим, а потом можем перекусить.

– Мексиканское искусство… – задумался Мустафа.

– Те, кто уже где-то его видел, говорят, что это здорово, – заверила Роуз. – Ну что, хочешь пойти со мной?

– Мексиканское искусство, – повторил он смелее. – Конечно, почему бы нет?