Барбер достал бумажник и тщательно проверил его содержимое. В этом, однако, не было нужды. Он точно знал, сколько там осталось.

- На, возьми, - сказал он, протягивая Морин бумажку в пять тысяч франков [здесь и далее денежные суммы указаны в старых франках], - и употреби на дело.

Морин сделала движение, словно отказываясь принять деньги.

- Я действительно не имела в виду... - начала она.

- Тихо, Красотка, - сказал Барбер. - В Париже не найдется американки, которая не сумела бы истратить пять тысяч в такой день, как этот.

Морин вздохнула и сунула купюру в записную книжку.

- Мне ужасно неловко брать у тебя деньги, Ллойд.

Барбер чмокнул ее в лоб.

- Это на память о дивно-голубом прошлом, - сказал он, пряча бумажник обратно в карман. В нем было теперь пятнадцать тысяч франков, и, как он считал, этого должно было хватить ему на всю оставшуюся жизнь. - Джимми мне вернет их.

- Ты думаешь, с ним все в порядке? - спросила Морин, стоя вплотную к Барберу.

- Конечно, - с притворной беспечностью ответил Ллойд. - Никакой причины для беспокойства. Вполне возможно, что когда я позвоню тебе завтра, он сам уже снимет трубку и выдаст мне за то, что пока он отсутствует, я увиваюсь за его женой.

- Это точно, - ответила Морин с жалкой улыбкой. Она прошла через мрачное фойе и вышла на дождливую улицу.

Барбер вернулся в номер, поднял телефонную трубку и стал ждать, когда старик внизу соединит его с городом. На полу стояли два открытых чемодана, набитые рубашками, - они не уместились в ящиках комода, предоставляемого отелем. На нем лежали: просроченный счет от портного; письмо его бывшей жены из Нью-Йорка, которая спрашивала, что он прикажет делать ей с его армейским пистолетом, который, как оказалось, лежит на дне большого чемодана; письмо от матери, которая молила его перестать быть таким дураком, вернуться домой и найти постоянную работу; письмо от женщины, которая его не интересовала, с приглашением приехать к ней на виллу неподалеку от Эз, где, по ее словам, красиво и тепло и где ей нужен мужчина в доме; письмо от парня, который летал с ним в войну стрелком и уверял, что Барбер спас ему жизнь, когда он был ранен в живот над Палермо, и, как это ни удивительно, потом написал книгу. Теперь он по меньшей мере раз в месяц посылал ему длинные письма, написанные неплохим слогом. Это был странный парень, с обостренным восприятием, который постоянно мучился вопросом, оправдывают ли он и его любимые - к ним он не без смущения причислял и Барбера, главным образом из-за тех восьми минут над Палермо надежды, какие они подавали. "Нашему поколению грозит опасность, отпечатал он в своем письме. - Это опасность измельчания. Все, что нам суждено было пережить, мы пережили до срока. Наша любовь выродилась в слепую привязанность, ненависть - в отвращение, отчаяние - в меланхолию, страсть - в пристрастие. Мы живем жизнью послушных лилипутов в короткой интермедии со смертельным исходом".

Письмо привело Барбера в полное уныние, и он оставил его без ответа. С него хватало подобных разговоров с французами. Хорошо бы его бывший стрелок перестал писать ему письма или по крайней мере сменил тему. Барбер не ответил и бывшей жене, потому что приехал в Европу в надежде забыть ее. Он не ответил матери, потому что скорее всего та была права. И он не поехал в Эз, потому что, как ни трудно ему было, не собирался себя запродавать.

В раму зеркала над комодом была вставлена фотография - он сам и Джимми Ричардсон на пляже в Довиле. Семейство Ричардсонов снимало там прошлым летом домик, и Барбер провел с ними несколько уик-эндов. Джимми был еще одним из тех, кто в войну привязался к Барберу. Так получалось, что Барберу дарили свою преданность именно те люди, преданности которых он не искал. "Люди цепляются за тебя потому, что ты всегда притворяешься, и стоит кому-нибудь войти в комнату, как ты, сам того не желая, становишься развеселым и самоуверенным", - как-то сказала ему со зла одна девица.

На этом фото они с Джимми были запечатлены в плавках на фоне залитого солнцем моря, и Барбер выглядел высоким ухоженным блондином, которому посчастливилось иметь внешность типичного калифорнийца, рядом с Джимми, напоминавшим закормленного несмышленого ребенка.

Барбер всмотрелся в фотографию. Джимми никак не был похож на человека, способного исчезнуть на тридцать два дня. Что касается его, то Барбер с отвращением подумал, что, сам того не желая, он казался развеселым и самоуверенным.

Барбер дотянулся до фотографии, сорвал ее и кинул в ящик комода. Затем, держа телефон на весу, с отвращением оглядел комнату. При свете лампы темная деревянная мебель имела мрачный вид, как будто ее источили жучки, а кровать, с крапчатым плюшевым покрывалом цвета гнилых груш, могла отбить всякий сон даже у человека, бодрствовавшего несколько суток подряд. Его пронзила острая тоска по номерам отелей "Стетлер" и по купе в поездах, курсирующих между Нью-Йорком и Чикаго, Сент-Луисом и Лос-Анджелесом.

В трубке послышался свист и потрескивание, что вернуло Барбера к действительности. Он назвал коммутатор отеля "Георг V". Когда его соединили, он спросил мистера Смита, мистера Берта Смита. Помешкав, девушка ответила, что мистер Смит больше в отеле не проживает. Барбер поспешил спросить, пока его еще не разъединили, не ожидают ли возвращения мистера Смита в ближайшее время или не оставлял ли он нового адреса. "Нет, - ответила девушка после затяжной паузы, - его возвращения не ожидают, и он не оставлял своего адреса".

Барбер положил трубку. Это известие его не удивило. Берт Смит непостижимым образом менял отели и мог сменить десяток с тех пор, как Барбер общался с ним последний раз.

Барбер сознательно старался не думать о Джимми Ричардсоне, его жене, которую вся эскадрилья дружелюбно звала Красоткой, его двух малышах.

Хмурясь, он подошел к окну. Зимний парижский дождь густо моросил над узкой улицей, скрывая ее очертания в бессильной злобе городского дождя, обесцвечивая дома через дорогу так, что нельзя было и представить себе, как они выглядели раньше. Рабочий разгружал грузовик с ящиками вина, явно досадуя на непогоду, и этот парижский звон бутылок заглушали и поглощали струи серой воды, которая лилась отовсюду - с небес, оконных карнизов, вывесок, скатанных тентов над витринами.