— Ну, зайдём с двушки.

— Король!

— Напугал! На тебе король!

— А я так.

— Ещё на!

— А я козырем…

— А вот ещё король!

— А тузом? Тузов у тебя нету!

— Тузов нету… — Дима почесал голову, будто решал сложную проблему о жизни и смерти. Иван потянулся к картам: в отбой, да и дело с концом.

— Зато у меня есть двоечка! Козырная! — в этот самый момент выдал Дима, и Иван понуро сгрёб всё карточное добро к себе.

— Ну, дальше ясно, можно не доигрывать…

— Ясно так ясно… что, по новой?

— А то как же! Должен я в конце концов отыграться или нет?

Иван уже тасовал колоду — и вдруг снаружи громыхнуло, будто где-то далеко начиналась гроза. Тонко звякнули часы на стене: тинн… тинн… тинн… Дима привстал:

— Опля! — картинно развёл руками: — Ну, не повезло тебе! Не вовремя, братец, в дураках остался. Не твой день, видать, сегодня.

Иван бросил карты и едва слышно выматерился. Дима подошёл к креслу, отодвинул охотничью перевязь и вытащил на свет божий грязно-серый револьвер; протянул рукоятью вперёд:

— На, бери, не тяни волыну!

Иван сгрёб оружие, молча сунул в карман. Обогнув потрескавшийся деревянный стол, они прошли к выходу — два молодых парня: обоим не дашь и тридцати. В меру накачанные, но не до той крайности, когда тело превращается в гору мускулов. Дима — чуть покрепче, а его товарищ смотрелся более интеллигентно.

На улице стоял туман, в котором тонул и добротно срубленный бревенчатый домик с маленькими затаившимися оконцами, и пышно разросшиеся вокруг дикие яблони и вишни; Иван заметил мимоходом, что вишни скоро можно будет уже и собирать. Взгляды обоих упали на тускло мерцающую оранжевую линию, что проходила чуть дальше за их жилищем и отделяла его от… от… От чего бы там ни было — окружающий повсеместный туман не шёл ни в какое сравнение с густым непроглядным киселём по ту сторону границы; белым ничто, куда невозможно было проникнуть ни зрением, ни слухом, ни — уж тем более ногами.

Но вот ничто разверзлось и выпустило из себя тщедушную фигурку.

В этот раз была девушка. Маленькая, светленькая, с короткими кудрявыми волосами, она дрожала так, будто в своём воздушном платьице вышла прогуляться — и тут неожиданно случились заморозки. Но здесь холодно не было, отнюдь — а значит, заключил Иван, тряслась она лишь от страха. Мужчины подошли ближе — навстречу им прозвучало робкое:

— Здрас-сь-сь…

— И тебе приветик! — улыбнулся Дима. — Как зовут, красавица?

— Надя… — и добавила зачем-то: — Русская. Из Курова.

— Опля! — радостно воскликнул Дима. — Вань, землячка твоя, вишь?

Иван едва заметно дёрнулся.

— Надо же… — отозвался как-то без энтузиазма. Взял её ладошки в свои — они трепетали, как крылья пойманной голубки. Теперь он видел, что серые глаза пришелицы заплаканы. Спросил: — Ты где жила там? В Курове-то?

— В Лиховом… Новоспортивная, четырнадцать…

— А я почти в центре, на Пушкина… вот ведь как… Надь, а ты не знаешь, там скверик остался ещё? Ну, возле площади… где этот шпиль торчит…

— Да я помню… нету уже. Почти год уже нету, там какой-то торговый центр.

— Вот уроды, — пробормотал Иван вполголоса.

Девушка приникла к нему, тихонько всхлипывая, такая тоненькая и беззащитная; безумно хотелось обнять её, успокоить; согреть, в конце концов.

— Да не дрейфь ты, Надюх, чё там! — подбадривал Дима. — Всё будет путём! Меня, кстати, Димой зовут, а это Иван, нас пугаться нечего, мы тебя щас быстро в курс дела введём, а дальше ты и сама разберёшься, ничего хитрого…

— А сюда ты зачем? — спросил Иван.

Надя подняла на него глаза, и вдруг понесла скороговоркой — будто боялась: если остановится, договорить уже не сможет:

— А я сессию завалила. Математику. Она мне и не нужна, математика, чушь такая, но экзамен всё равно надо… А мама говорит: ты тупая бездарность, теперь ты это совсем доказала. И денег больше не получишь. Да и откуда денег, у них самих не хватает, куда на меня ещё? Я и так у них как камень на шее… А Вадик говорит: на фиг тебе институт? Личико, говорит, в порядок приведи — и зарабатывай… ну, натурой… Многие, говорит, так делают, и ничего. Светка, вон… А что мне Светка? Я её знать не хочу… теперь, когда поняла… Ну, вот, я и подумала… Если сюда — говорят, тут хорошо… реклама эта, хоть я в рекламу и не верю… И не мешать никому. Маме с папой легче. И никому никакого дела, что я бездарность. Только мне страшно было. Не потому, что больно. То есть, я думала, что будет больно — на самом деле нет, но мне казалось, что да… Но страшно не поэтому. А потому что возврата нет. Всё равно что как… как… — нужное слово вертелось на языке, но девушка не решалась произнести его вслух.

— Успокойся, малышка, как там говорят? Надежда умирает последней! выдал Дима, но в ответ она лишь замолкла и плотнее прижалась к Ивану. Он обхватил её крепко, рукой осторожно провёл по непричёсанным волосам; сказал тихо, в самое ухо:

— Не плачь… пожалуйста, прошу тебя! — и добавил мысленно: как бы не заплакать самому.

Но будто подействовало: Надя перестала дрожать и дышала уже ровнее. Иван молчал — чего тут говорить, слова были лишними; Дима, напротив, тараторил:

— Это не важно, что у тебя там было. Ты это забудь. Выкинь из головы, Надюх, и вперёд смотри! Здесь всё гораздо лучше и веселее! Здесь у тебя всё будет, чего только ни захочешь! А главное — никаких денег не надо! Вся эта ерунда в прошлом, вот так! Веришь? А не веришь, всё равно — скоро сама увидишь. Там дома такие — ого-го! Светятся все, разными цветами… И любой из них — твой! Вот сейчас пройдёшь по этой дорожке, вон туда, вишь? А там туман расступится, и… И новая жизнь, куда там старой! Что хочешь выбирай всё твоё! Вот такие дела, малышка!

Иван чуть отстранился, когда почувствовал, что девушка уже твёрже стоит на ногах. Смотрел вроде спокойно, на деле же — с затаённой, одному ему ведомой болью. Сказал наконец:

— Ты извини, Надя… тебе правда надо идти. Мы туда с тобой не можем, и ты здесь с нами остаться — тоже. Мы только встречаем, понимаешь? Сейчас тебя, а до тебя были другие… и после тебя ещё будут… вроде как работа такая…

Она кивнула: да, поняла. Дима инструктировал:

— Вот она, дорожка — видишь? Ты, главное, с неё не сходи! Сойдёшь потеряешься, и фиг знает куда попадёшь. А если прямо по ней, то всё будет путём! А там уже сама… ты ведь на самом деле девочка умненькая, правда? А они все ерунду говорят… ну, ведь так?

— Умненькая, — Надя улыбнулась. — Ох, спасибо вам большое! А то я так растерялась… всё это сразу как-то…

— Да знаем! — отмахнулся Дима. — Не впервой ведь… ну, бывай, красавица!

Девушка медленно удалялась по натоптанной тропе, с каждым шагом всё больше растворяясь в тумане; остановилась, оглянулась в последний раз и пошла дальше. Дима щёлкнул пальцами; когда Иван повернулся, подмигнул ему: пора, мол. Тот задышал глубоко и резко. Произнёс одними губами: «Не могу я!» Напарник всплеснул руками, потом упёр их в бока и покачал головой, изображая капризную женщину. Ощерился; затем указал на карман, куда Иван спрятал пистолет.

Тот перевёл дух: что поделаешь? — и вытащил оружие. Старательно наводил прицел на исчезающую в мареве фигурку: ещё немного, и будет поздно… что тогда? Только бы не промазать — была единственная мысль. Если, не дай бог, мимо или чуть-чуть зацепит… если она обернётся… он ведь не сможет, во второй раз-то. А ведь всё равно надо будет… надо…

Иван спустил курок. Громыхнуло; едва различимый силуэт накренился и опрокинулся. Попал — отметил успокоенно, почти равнодушно. Дима с места рванул вперёд. С пары десятков метров оглянулся и поинтересовался раздражённо:

— Поможешь, или мне самому её до обрыва переть?

Иван шёл не спеша, превозмогая накатившее безразличие ко всему. Вместе подхватили тело с неправдоподобно аккуратной чёрной дырой на затылке. Потащили дальше — по нарядной вишнёвой аллее, никогда не знавшей настоящего солнца. Где-то вразноголос переговаривались неуловимые, невидимые глазу птицы. Иван спросил: