ГЛАВА 1. ДВА КАПИТАНА.

26 мая 1995 года по землистому Охотскому морю, с окоченевшими от утренней прохлады буграми волн, катил в сторону Камчатки катер пограничной службы. Серый, приземистый, с раздирающей небо и землю тревожной крякалкой на низенькой мачте, он вышел из бухты Магадана в ночи. Провожали его темная глыба Евразии и несколько сурового вида людей с крепкосжатыми кулаками и лицами. Они подошли к катеру на моторной лодке. Забросили на палубу деревянные зеленые ящики и улыбчивого человека с солнечными волосами и расплывчатыми неопределенными глазами. Оказавшись на борту, он тут же поздоровался со всеми до кого мог дотягуться его неожиданно глубокий прокуренный басок.

– Здрасти Насти, я Карась.

Ему слабо мимоходом ответили те, кто находились в то время на палубе. Разве что Мия широко улыбнулась и толкнула Егора.

– Смотри, какой смешной.

В ответ Бекетов нахмурился и отвернулся. Разговаривать совсем не хотелось. Хотелось дышать морским солоноватым воздухом и чувствовать как тело еще недавно отзывающееся болью наливается силой. Так не нужной ему и так нужной земле.

Деревянные ящики разместили у носовой пушки. К ней было привязано школьное пианино "Красный Октябрь" . Солнечный Карась взобрался на ящики, прислонился к пушечному лафету, потуже завязал вокруг себя свои руки и закрыл глаза. И ничуть ему не мешало то, что Мия открыла крышку пианино и скользнула несколько раз по желтым клавишам легкими тоникими пальцами. Мия разминалась, как и окружающее ее утро. Вслед за оранжевой полосой на далеком горизонте, в прохладном тающем воздухе повисли хриплые с колымской беломоринкой, разноуровневые звуки, в конце концов сложившиеся в увертюру Малера. Поднявшийся около 8, налившийся теплом, зюйдовый ветерок не только вытянул за шкварку, заспавшийся за горизонтом, солнечный диск, но и смахнул с клавиш, сковывающую их прошлую зековскую осторожность. И да… Черт его побери. Бени Гудман. Бени, мать его Алабамский Соловей, Гудман, проник со всем своей невозможностью между молекулами океанского воздуха и оставался там еще долго после того как Мия закрыла желто-черные клавиши расцарапанной лакированной крышкой. Карась покивал головой. Он спрятал в карман длинную бумажную трубочку.

– Ух, ты Бах-Барабах даже Кутх заслушался.

– Кто?

Егор выстроил себе местечко между ящиками с помидорами напротив компактной горки из клетчатых сумок. Их охраняли две широкоплечие тетки в химических завивках и китайских артериальных куртках перетянутых поясными сумочками.

–Кутх – повторил Карась и показал на плоскую короткую мачту над капитанской рубкой. Там в перекрестье, на сером репродукторе тревожной крякалки утвердился жирный с черным полированным опереньем ворон.

–Он…Бродяга…У Бога Камчатку свистнул. А мог бы Сочи, обалдуй. Кинь-ка, поми дорку, человече. – позвал Карась маленького тщедушного кавказца, сидевшего рядом на складном рыбачьем стульчике.

– Свои надо иметь, братишка. – проворчал кавказец. Он встал со стульчика, покопался и выбрал самый плохонький. Бросил его Карасю.

– У меня своего нет – ответил Карась. – Я из старого закона пророс. Все твое-мое, когда надобность встанет.

Карась прицелился и метнул помидор в ворона. Не попал, но ворон захлопал крыльями и тяжело, словно с одышкой, поднялся вверх. Он облетел идущий катер по кругу, что-то высматривая. Наконец снизился, пролетел мимо капитанской рубки, где за маленькими квадратными окошками виднелась фигура капитана в идиотской новопринятой фуражке с высокой тульей. Эту пиночетовку ввел министр Грачев, человек с лицом оставшегомя на сверсрочную Бориса Абрамовича Березовского, развернувшего свои интриги во вселенских масштабах вещевого склада. Плохо, когда страной управляют вкусы. Безнадежно, когда у страны вкуса нет вовсе. Ворон опустился на ящики, так чтобы его не заметили. Поднялся вверх и снова по тому же сложному маршруту облетел катер и замер на какое-то мгновение над Карасем. Крепкий, среднего размера ананас попал точно в цель. Прямо в голову с солнечными волосами.

– Ах, ты, цица.– Карась поднял вверх смеющееся лицо. Он взял ананас. Прицелился, широко размахнулся и вместо того чтобы бросить, быстро спрятал ананас за пазуху.

– Вот тебе… А это тебе, малята.

Он протянул Мие, которая смеялась заливистым круглым смехом, батончик Сникерса.

– Можно– спросил Карась у Егора.

Бекетов коротко кивнул.

– Какой у тебя, батька, смурной– сказал Карась.– Что тебе застит, человече?

–Жизнь.

– Жизнь…Смысл. Паралелипипед. Творожок "Буренка". Коли позволено жить, живи и не пыхти в седалище. Бестолковое это дело.

Егор кивнул

–Я подумаю.

–Смурной– повторил Карась и затих.

Егор обнял Мию за плечи и притянул к себе. Какое-то время они сидели молча, разглядывая простенький с избытком акварельных красок пейзаж, где небо и море переливались друг в друга, обтекая со всех сторон желтый поросячий пятачок солнца.

–Егор! Гляди.– Мия привстала и показала рукой вперед. Далекий рыбацкий сейнер заметила не только Мия. Катер неожиданно стал притормаживать и поворачивать в сторону незнакомого судна.

– Браконьеров идем хапать – сообщил Карась. – Дай им Бог здоровья.

По палубе, загруженной ящиками, коробками, сумками забегали матросы. Ожила крякалка и триколор на мачте тоже задвигался как-то неожиданно энергично и бодро. Катер заложил круто вправо и пошел на сближение.

– Эх – сокрушался Карась. – Догоним ведь! Что же они…Кнопка…а…

На сейнере катер заметили. Суета началась крупная. Побегом руководил капитан. Сильная, миловидная женщина, одетая в ушитый выстиранный полевой комбинезон. Она отдавала краткие, опытные, но с женской размытостью по выметенным углам, приказы:

– Сеть, Яремчик, сеть! Не порви, дьявол!

Лебедка выбирала из воды мелкоячеистую сеть. Подбирал ее, подтягивал к борту длинный косматый парень в турецком с золотыми вышитыми на пузе буквами.

– Че ей станется сетке этой. Не авоська тещина.

– Кофту не порви! Ленка за ней в Петропавловск гоняла. Ким, Ким! Володя! Что там?

Сидящий на носу пухлый кореец обернулся.

– Кажись 25-й. Савельевна.

– Точно говори.

Кореец снова поднес бинокль к глазам.

Точно. Точно тебе говорю. Петрович идет.

– И че ты лыбишься! Че лыбишься? Ким. – закричала капитан – Бегом к Рушничке. Сваливай рыбу поживей.

Ким и Рушничка, бородатый, мордатый мужик, широкими снежными лопатами сгребали и бросали за борт рыбье еще живое чешуйчатое серебро. На палубе появился худой мальчишка в черной бейсболке с американским орлом и облупившимися буквами USA.

– Семка. Дуй вниз, кому сказала.

– Там что папа идет. – спросил мальчик.

– Папа. Я тебе дам, папа. Дуй, говорю с палубы, кому сказала.

Капитан старалась не смотреть в сторону приближавшегося катера.

– Что? Что? Коля, родненький.

– Не, Савельевна…– из трюма выбрался перемазаный механик в вдвешной тельняшке.

– Сдох наш, япошка. Как есть сдох.

– Коленька, ты же можешь…

– Не, Савельевна. – механик уселся на палубе, вытащил пачку бело-коричневого Памира.

– Вот если бы наш Краснопартизанский машиностроительный… А здесь нет. Сгорела хренотень и сдох Мицубиси. Сгорела хренотень а КАПМАШ тока пропердится. Восток и Запад и вместе им не сойтись – неожиданно Киплингом закончил свое выступление механик. Окутался клубами сизого пахучего дыма. Сидел неподвижно пока катер не подошел совсем вплотную. Сейнер качнулся с одного борта на другой, но его капитан устоял на месте. На катере открылось окошечко. Оттуда сначала появился сильный локоть, а затем победное лицо с грустными запорожскими усами.

– Здорово, ребята. Че, не клюет?

– Здравствуй, Аркадий Петрович – нестройно отозвались рыбаки.

– Капитан у вас какой-то невеселый. Че, капитан, обломилось? Обломилось…