– А почему теплей?

– Потому она и вода. Была бы холодней – это была бы не вода, а лед. На льду снег не тает.

– А почему не тает?

Влада терпеливо отвечала на бесконечные «почему», никогда не раздражалась… Раньше Ковалев этого не замечал. Для него само собой разумелось, что жена читает Ане книжки, разучивает с ней песни и стихи, водит на детские спектакли и покупает развивающие игрушки. Его тоже водили в музеи и театры и приобщали к чтению. Ковалев никак не мог понять, почему думает о жене с чувством вины…

– А нам сегодня в тихий час читали сказку о царе Салтане, только до половины. А потом я ее девочкам досказала, – похвасталась Аня на подходе к мосту. – И всем понравилось.

– Ты молодец, – рассеянно кивнул Ковалев.

– А еще мне в тихий час приснился дяденька, который с Павликом разговаривал.

Потому что Инна притягивала его так же, как река. Верней, словно она и была рекой… Ему хотелось совершить что-нибудь отчаянно-безрассудное, доказать что-то, победить… Не Инну – реку, например. Или Зою Романовну. Когда в своих рассуждениях он дошел до слова «блеснуть», его затошнило и он бросил думать об этом.

– И что же тебе приснилось? – натянуто спросил Ковалев.

– Да так… – Аня махнула рукой, подражая Владе. – Просто приснился. Как он меня на лодочке катал. А ты можешь меня на лодке покатать?

– Где же я возьму лодку?

– А вон сколько их стоит… – Она показала на другой берег.

– Это чужие лодки.

– А ты заплати денег и отдай паспорт. Мы с мамой так всегда делаем в ЦПКО.

Мысль покататься на лодке почему-то обдала Ковалева жаром.

Найти хозяина лодки оказалось нетрудно – пьяненький мужичок в годах, фигурой напоминавший остов огородного пугала, радостно протянул Ковалеву костистую ладонь:

– Будем знакомы! Коля!

Вообще-то он годился Ковалеву в отцы, чтобы зваться просто Колей…

– А ты, я знаю, племянник Нади Захаровой?

– Внучатый.

– Это Наташкин сын, что ли? – прищурился новый знакомый.

– Ну да…

– Я Наташку хорошо знал, она тут каждое лето отдыхала. Ну там дискотеки, танцы-шманцы, мотоциклы… У меня компания постарше была, но ведь соседи… А это доча?

– Ну да…

– Внучка, значит, Наташкина… Вот как годы-то бегут!

Денег Коля по-соседски не попросил, но намекнул на скуку и желание выпить в хорошей компании. Перспектива провести вечер в его обществе привела Ковалева в уныние, но от лодки он не отказался.

Минут двадцать Ковалев греб против течения, а Аня пела ему песни – слух и голос она унаследовала от Влады, Ковалеву же медведь на ухо наступил. К счастью – иначе вместо бассейна бабушка отдала бы его в музыкальную школу.

Особенно его умиляла песенка про папу, где тот может плавать брассом и рубить дрова. Ее Аня выучила ко дню рождения Ковалева, и он при первом же исполнении еле сдержался, чтобы не расхохотаться. Влада толкала его локтем в бок, а вечером в спальне ворчала что-то про невинное представление ребенка о различии полов.

– Вот и гребсти ты как мама не умеешь… – грустно заметила Аня, допев песню.

– Да ну? – усмехнулся Ковалев.

– Мама легонько веслами махает, а плывем мы быстро-быстро.

– Потому что сейчас мы идем против течения. На обратном пути посмотришь, может мама так или нет.

– Да пап, ты не обижайся. Ты тоже хороший. Мама вот не может же меня через мост перенести. А мама когда приедет?

Ковалев хотел сказать «послезавтра», но сообразил, что с Аней Влада сможет встретиться только в субботу.

– Через два дня и три ночи.

– Ох как нескоро… – вздохнула Аня. – Мне девочки сказали, что в Бога обязательно надо поверить. А то ночью за мной придет Бледная дева и утащит меня в реку – она только некрещеных детей забирает.

– Девочки тебе ерунду сказали.

– Вовсе и нет. Я ее сама видела, в окне. Она положила руку на стекло – и там мокро после нее осталось.

– Ань, у вас спальня на втором этаже.

– Ну да. Она через окно не смогла зайти, и мы потом слышали шаги на лестнице. Но у нас есть одна девочка, Анжелика, она самая смелая, она подбежала к двери и на швабру ее закрыла. И тут дверь с той стороны каааак дернут!

– Это вовсе не значит, что надо обязательно поверить в Бога. Я же тебе говорил: мы сильные. Мы надеемся только на себя.

– Даже если очень страшно? – не поверила Аня.

– Да.

– Конечно, тебя никакая Бледная дева не утащит, – вдруг рассмеялась Аня. – Ты сам ее куда хочешь утащишь! А я еще маленькая. А можно, пока я маленькая, верить в Бога, а потом, когда вырасту, уже нет?

– Пока ты маленькая, у тебя есть я и мама.

Она задумалась, насупила брови, а потом просветлела от неожиданной догадки:

– Я поняла! Девочки у нас… Вообще дети… Они верят в Бога, потому что у них же почти у всех нет мамы с папой!

– А Селиванов? У него тоже нет мамы с папой.

– Ну, он же уже взрослый, он вырос и теперь в Бога уже не верит.

– Ань… – Ковалев вздохнул, ощущая, что все время отвечал неправильно. – Никакой Бледной девы быть не может. И летать девы не умеют. Это кто-то вас напугать хотел. Мальчишки, наверное.

Они давно миновали мост, по которому проходило шоссе, – за мостом река разливалась еще шире, и Ковалев подобрался ближе к берегу. Здесь стояли дома побогаче и посолидней, а один из них имел даже набережную, выложенную камнем, с террасой над водой, – ее белые перила издали бросались в глаза.

– Смотри, смотри, пап! – Аня показала пальцем ему за спину.

– Да, я видел, красиво, – кивнул Ковалев.

– Да нет, там Инна Ильинична! Ну с которой ты вместе в столовой сидишь!

Аня замахала рукой, а Ковалев все же оглянулся: Инна стояла на террасе с белыми перилами и тоже махнула рукой.

– Приплыли… – проворчал он себе под нос. Откуда ему было знать, где находится дом главы местной администрации…

– Пап, давай поближе туда подплывем. Там так красиво!

– Это неудобно… – ответил Ковалев.

– А ты вон к той штуке подплыви, там как раз удобно.

Возле каменной набережной был оборудован и небольшой плавучий причал…

– Я имел в виду, неудобно без приглашения являться в чужой дом, – вздохнул Ковалев.

– Так мы же в не дом, а на берег. А раз Инна Ильинична нам так машет, значит она нас приглашает.

Ковалев снова оглянулся: в самом деле, Инна звала их к причалу.

Усадьба только с воды казалась столь роскошной, на самом же деле была обустроена гораздо скромней, чем Ковалеву доводилось видеть. Впрочем, для этой глухомани и такое, наверное, считалось из ряда вон…

Инна показала им участок и пригласила в дом выпить чаю. Ковалев отказывался, но она настояла. Чай пили на теплой и удивительно светлой веранде – закатное солнце как раз смотрело с реки сквозь тройные стеклопакеты. И просвечивало красивое земляничное варенье, поданное в хрустальной вазочке. Для варенья на столе стояли розетки, а вода кипела в электрическом самоваре с белым заварным чайничком наверху. И тонкий фарфор чашек пропускал свет.

В другой раз Ковалев счел бы это чаепитие чопорным, но дом показался ему дворянской усадьбой из пушкинских времен – наверное, так же чай пили у Лариных. Только домашний наряд Инны с этим не вязался: она была одета в обтягивающий кашемировый свитер и уютные байковые брюки цвета беж. Ковалев решил, что свитер идет ей гораздо больше пиджака, а юбка – гораздо больше брюк. Она была тоненькой, несмотря на плавные линии фигуры. И обволакивала еще сильней, крепче, чем за столом в санатории.

Мать Инны, заглянувшая на веранду лишь на минуту, посмотрела на Ковалева с хорошо скрываемым любопытством, ничем не нарушив приличий. Но он заметил этот пристальный, хоть и короткий, взгляд, и ему стало не по себе.

Ковалев сам завел разговор о Бледной деве, надеясь, что Инна развенчает эту детскую страшилку, но та взглянула на Аню ласково и сказала:

– Анечка, не бойся Бледной девы. Она забирает только мальчиков, девочки ей не нужны.

– Почему?

– Она ищет своего сына. У нее когда-то был маленький сынок, и она по нему скучает.