Кирилл Фёдорович засомневался: о том же самом ли они с внуком говорят?
– «Тигры» фрицевские крепкие были, – уверенно провозгласил дед, откидываясь на подушку. – Завернул он, значит, и встал. Понял, что к чужим угодил, вот казус-то! И я встал, рот открыл.
– Ты б ему подкинул хлебца – может, и ушёл бы, сытый – предложил Митя.
Дед опять привстал на локте:
– О! Моя кровь, хоть и в чеченских жилах! Верно ведь: я от неожиданности-то сперва выронил всё, а потом схватил сверху краюху – да в него! Да второй, и третьей…
Митя захихикал тихонько. В последние дни повышать голос в доме отец запретил.
– И не поверишь ведь: как дал фриц задний ход, и мигом – фьюить! Только я его и видел. Даже не успел наш пост прозвонить. Так и не обнаружили его во всём радиусе – может, в речушке увяз там рядом.
Мальчик, оглянувшись на дверь, тихо прошептал:
– Деда, а тебе страшно было? Испугался? Да?
Кирилл Фёдорович почесал бороду, глянул на внука и ответил:
– Да, Мить, очень страшно.
– А ты… это… не написал в штаны?
Дед от неожиданности замер – уж не потешаться ли над ним вздумал этот шалопай черноглазый? Но парень смотрел на старшего с серьёзным и несколько настороженным, как показалось деду, выражением.
– Нет, Митька, не вышло такого со мной – я ж на войне был. Мало ли чего там увидишь – так и портков не напасёшься.
Мальчик тяжело вздохнул и отвернулся. Дед Кирилл насторожился:
– А ну-к, погоди, ты ж мне рассказать хотел что-то? Про «вертушку», небось? Давай, твоя очередь.
Митя немного помялся, потом выдавил из себя:
– Я тоже так вот, нос к носу… с «мишкой».
Дед ахнул:
– Гималайским?!
– Нет, – помотал головой мальчик, – с «двадцать четвёртым».
Кирилл Фёдорович сообразил, что гималайские остались на Дальнем Востоке, а тут речь может идти только о Ми-24. Их в Грозном узнавали все.
– Как так? Тебе ж отец запретил ходить со двора? А если брат узнает? Иса тебе голову оторвёт сразу.
– Тсс!– испуганно приложил палец к губам Тамерлан. – Не оторвёт, а отрежет, между прочим. Но ты же поклялся не говорить!
– Поклялся, как же… Теперь ты мне клянись, что ни шагу впредь отсюда.
Митя перекрестился, затем направил указательный палец вверх, одновременно поклонившись и омыв ладонями лик свой, при этом пробормотав что-то под нос. Глянул вверх – верно: Там его уж на этот раз, должно быть, заметили непременно. Значит, можно продолжать.
– За домом Муслима – у них, знаешь ведь, овражек такой, и забор кирпичный, красный.
– Ну?
– Я на минутку только: хотел добежать, поменять ему кассету «Рэмбо» на «Рокки», и сразу назад. Представляешь, только подбежал к воротам, а тут из-за забора, снизу из оврага как будто – «мишка». Прям на меня. И, как твой тигр: замер, будто сам меня испугался, понимаешь? А я… вот… в общем, штаны мои потом мокрые оказались. Деда, скажи: я теперь трус, значит?
В глазах мальчика Кирилл Фёдорович видел крошечное отражение мягко колышущегося пламени свечи, стоявшей тут же на столе, рядом с черешней, про которую Митька совершенно забыл. На миг даже показалось, что отражение как-то поплыло вниз в Митиных глазах, к длинной реснице, и растаяло… Парень отвернулся, шмыгнув носом.
– Мить, честное ветеранское: это не имеет никакого отношение к храбрости…
– Но ты-то ведь тогда один на один с целым тигром оказался, и ничего – сам сказал..!
Митя осёкся, потому что где-то за окном послышался нарастающий свист. Кирилл Фёдорович скорее по его выражению лица догадался, чем сам услышал, что началось всё по кругу: опять и опять, снова и снова, в который уже раз за минувшие сутки.
За минувшие годы.
Снаряд разорвался, наверно, в трёх-пяти домах вниз по переулку. Митя резко прижал ладони к своим ушам и зажмурился, прошептав:
– Хоть бы не в Мусика, хоть бы не в Мусика, хоть бы не в…
Из прихожей они услышали твёрдый голос Аслана:
– Так! Все в подвал по лестнице, быстро! Ира, ты первая с Адамом – там внизу Иса поддержит. Тёщщща, вы где? Тамерлан?
Даже теперь дед Кирилл не мог не отметить про себя какой-то особой теплоты, прямо-таки шуршащей в голосе зятя, когда тот произносил слово «тёща», и непроизвольно улыбнулся – ранее в своей жизни он не встречал ни у друзей, ни у знакомых такого бережного отношения к родне, особенно к женщинам. Всегда подтянутый, галантный и предупредительный Аслан порой вызывал у него тайное восхищение: ну, будущий кандидат наук, а как же! – им, видимо, по статусу положено такими быть. Вслух хвалить мужчин в семье было не принято: вызывать уважение и оказывать его окружающим у горцев, казалось, было в качестве дополнительной молекулы их ДНК. Впрочем, не только это, и не только позитивные молекулы – уж на этот счет умудренный войной и жизнью дед Кирилл иллюзий не строил.
Тамерлан подскочил на кровати, ринулся к дверям, потом резко замер и, обернувшись, спросил:
– Дед… ты..?
– Давай иди, иди, Митя, я тоже, я сейчас, – он осторожно приподнялся на постели и перенес ноги на пол. Ох уж эта немощь, эта одышка, эта постоянная боль в груди. И это нескончаемое бегство.
Митя скрылся в проёме. Кириллу Фёдоровичу не нужно было одеваться – они давно уже все спали в одежде. Последние два-три месяца ноги всё чаще отказывались ему подчиняться. «Лишь бы котелок продолжал варить, а то ведь всякое бывает», – часто думалось ему. На фоне регулярной в последнее время канонады он иногда ловил себя на ощущении, что находится в тревожном ожидании: вот сейчас к нему в траншею свалится сверху тяжелый продолговатый металлический предмет с массивным набалдашником, без чеки, без смысла, без шансов избежать неизбежное. Галка называла такие моменты приступами спутанности сознания, которые начинали его действительно пугать. Да, лишь бы котелок не продырявился – не время сейчас, до Пятигорска бы дотянуть.
Кирилл Фёдорович выпрямился во весь рост и вдруг замер, пробормотав:
– Старый пень… надо было сказать ему. Конечно, надо было, вот я…
– Тесть мой, как вы тут? – на пороге появился Аслан – высокий, худощавый, собранный, с умными и, как всегда, внимательными глазами.
Второй взрыв прогремел чуть дальше первого, но в той же стороне – значит, метили направленно в одну точку.
Не долго думая, Аслан двумя шагами преодолел разделявшее их пространство и, аккуратно обхватив тестя спереди, приподнял его с видимой легкостью, невзирая на протесты подопечного, и мелкими шажками направился со своей ношей обратно, через дверной проём к подполу, где их уже ждал Иса, старший сын – точная внешняя копия Аслана, только моложе гораздо.
Там, под их недостроенным домом, в земле, было всё необходимое, чтобы переждать обстрелы и зачистки – Кирилл Фёдорович сам ещё в прошлом году укреплял свод и стены, возводил перегородки, даже вентиляцию с толком удалось проложить. Думали, урожай хранить будут. Сейчас провианта хватало, и тёплых вещей, и топчанов. Жаль было всё это оставлять тут на произвол и разграбление. Но детей и женщин нужно было эвакуировать.
Ту ночь они пережили, обошлось. Аслан утром ходил к брату узнать, как у тех прошло. За красным кирпичным забором, где ещё три года назад они вместе возводили кладку, всё оставалось по-прежнему, кроме одного – не было самого дома. Вместо него посреди широкого двора дымилась груда разбросанного кирпича, утвари и другого бесполезного теперь хлама. Никто из родных, слава Богу, не пострадал, по крайней мере – физически, и лишь старый кот Джохар неподвижно лежал под сенью абрикосового деревца. Но он умер от старости, как заверил Митю отец.
А дед Кирилл умер в Пятигорске две недели спустя. Отступление к Москве совсем подорвало его силы, и в последние дни он находился между реальностью происходящего и какой-то другой, из своего далекого прошлого. Когда сознание ненадолго возвращалось к нему, он пытался что-то сказать Тамерлану, но Аллах лишил деда Кирилла дара речи после той ночи, когда не стало Джохара. Всё, что у него получалось, это по-детски жалобно заглядывать в быстро повзрослевшие Митькины черты и нечленораздельно что-то мычать, немощно указывая на свои ноги. Все успокаивали его, пока, наконец, Тамерлан не положил конец никому непонятной суете деда, прошептав ему на ухо лишь несколько слов:
