Литмир - Электронная Библиотека

– Мёрфи, – я остановилась и деловито, с ощущением важности момента протянула ей руку. Так обыкновенно поступал папа при знакомстве, и я думала, что люди как раз с помощью этого становятся друзьями.

Сирша, не изменяя своему излюбленному эффекту неожиданности, вдруг вцепилась в мои пальцы так, словно испугалась, что я вдруг исчезну.

– А я знаю, – она расцвела лучистой улыбкой и быстро-быстро затараторила. – Я много чего про тебя знаю, мне мама рассказывала. Ты только извини, что заругалась, я правда хотела подружиться, но не знала, как. Я сидела наверху, слышу – мама говорит, в сарай иди. Ну я сбежала – и туда же. А там ты. А я стою и что сказать – понятия не имею…

– Да всё хорошо, – я отмахнулась и хлопнула собеседницу по плечу в знак того, что извинений не требуется. «Прощу я тебя конечно, что делать. Но зачем так оправдываться? Ей богу, я тебе как будто голову сейчас откушу за какие-то там слова», – от подобных мыслей почему-то стало смешно, и я, мелко трясясь, захихикала. Сирша в непонятках склонила голову набок, а глазах её промелькнула тревожная нотка.

– Ты чего?

– Так, – я перевела весёлый взгляд на неё. – Не бери в голову. Конечно, я тебя прощаю. И ты меня прости, – выждав паузу, я решила заключить и поставить наконец на мирный договор свой автограф. – Будем друзьями?

– Будем, – ни секунды не сомневаясь, подтвердила та.

Так в тот летний день где-то в середине июня 1980 года я обзавелась своей первой и, пожалуй, единственной подругой детства. Интересен ещё и тот факт, что крыску мы тем же вечером из клетки всё-таки достали. Ну точнее, я достала. И, к слову, под тревожным взглядом Сирши и автоматной очереди из её предупреждений мышь легко пошла ко мне на руки. В итоге я весь вечер ходила счастливая, как выигравший в лотерее, передвигаясь исключительно аккуратно, чтобы ненароком не стряхнуть зверька с плеча. А миссис МакКоннор, в восторге от того, что мы с Сиршей поладили, объяснила мне, что питомца зовут Тимми и угостила замечательным слоёным тортом…

В общем и целом, теперь в доме номер два по нашей улице у меня было целых два друга. «Можешь приходить к нам, когда захочешь, – твердила мне Бронвин, когда мы под аккомпанемент моего нытья покидали их гнёздышко. – Хоть в четыре утра. Ну что же ты плачешь? Говорю же, хоть завтра приходи, мы будем тебя ждать». Думаю, ей, как человеку, который всё детство провёл бок о бок с моей мамой, было отрадно понимать, что дочери лучших подруг, почти сестёр, Бонни и Конни тоже сдружились и, возможно, так же, на всю жизнь.

К сожалению, так получилось, что не совсем на всю. Мы долго не общались, очень долго, и безвозвратно потеряли всё былое. Но справедливости ради скажу: когда мы встретились лет в двадцать пять, никакой неловкости, да хоть малейшего намёка на неё не было в помине. Мы вспоминали детские проказы, наши пижамные вечеринки и в целом общались так, словно и не было той разлуки длиною, казалось, в вечность. Может, поэтому говорят, что действительно хорошие друзья не забываются?

Так или иначе, Сирша МакКоннор сильно повлияла на моё детство и, пожалуй, через него на всю последующую жизнь. А именно: она придала этим беззаботным временам тот самый острый колорит, своего рода привкус, которого хочешь добиться, когда, например, сыплешь в кофе корицу. Моя подруга тоже, почти что наравне с семьёй, была одной из тех, кто сделал непомерно много для моего становления. И, пожалуй, в немалой мере от неё я некогда приняла тот венец, что называют Счастьем.

Глава 4.

Самая сложная, пожалуй, дилемма детства – это вопрос «Кого ты больше любишь: маму или папу?»

Иногда, конечно, так получается, что дети дают определённый ответ. И я даже встречала подобных людей в жизни, однако эти персоны не вызывали у меня ни капли животной зависти. Напротив, такое тянущее и чисто человеческое сожаление. Ведь я, как никак, придерживаюсь мнения, что стать личностью (именно личностью в её общественном понимании) ребёнок может только имея базу с двух сторон. Причём, равноценную. То есть одно не должно перевешивать другое. А если маленький человечек уже в свои неполные шесть лет может смело заявить, что папу он, например, любит больше, чем маму, или наоборот, то о какой вообще равносильности может тут идти речь?

Я, как и большинство представителей расы человеческой, выросла в такой семье, что вопрос «Кого ты больше любишь?» оборачивался для меня лишь лавиной непонятков. Я и до сих пор не могу чётко решить, кто в большей мере повлиял на меня, моё воспитание и всё такое, всё прилежащее. Мама, папа… Зачем вообще выносить окончательный вердикт? В конечном итоге, что от этого поменяется? Разве что я опять навру сама себе, ведь чёткого ответа не существует.

Так или иначе, мне предельно ясно запомнился один случай. Летняя ночь, одна из тех, когда ты не можешь заснуть, потому что нежные Зефиры лобзают твои пятки, так неловко высвободившиеся из плена одеяла, а из приоткрытого окошка до ушей доносится шёпот ветвей старого дуба и ноздри щекочет такой сладкий, поистине июньский запах. Вообще, как мне кажется, июнь можно охарактеризовать именно медово-травяным ароматом с небольшой примесью дымка и свежего грозового озона. Вечером, когда, бывало, сидишь на террасе и то ли разговариваешь с кем, то ли просто строгаешь наконечник копья для завтрашней игры в охотников – тогда запах июня становился наиболее ощутим. Он охватывал тебя всего и завлекал в свои тёплые, прогретые долгожданным солнцем объятия. Над дорогами, автомобильными и пешеходными, ещё не начинала скапливаться летняя жёлтая пыль, дышать было легко, а о жаре не заходило и речи. И эта граница между весной и летом была, наверное, моим любимым временем в году. Ведь фактически ещё стоит май, и ещё совсем свежо, и льют порой проливные дождики, но в то же время ты совершенно свободен. Ни школы, ни обязанностей, какое там. А поля совсем скоро покроются гудящим океаном вереска с хрупкими и гибкими розовыми, лиловыми, фиолетовыми стебельками и россыпями сотен тысяч крохотных, беззащитных цветов.

В одну из таких восхитительных ночей, когда мне было шесть, и я наслаждалась последним летом перед школой, к нам в спальню часа в три ночи на цыпочках вошёл папа и легонько тронул меня за плечо. Спала я поверхностно, поэтому тотчас открыла глаза и недоумённо на него посмотрела.

– Вставай, засоня, – заинтригованно и лукаво, как мальчишка, улыбаясь, шепнул отец. – Самое интересное проспишь.

За окном были ещё только лёгкие, подобные налёту, летние сумерки, от чего вопросов у меня только прибавилось.

– Что просплю? – не вполне оправившись от грёз, пробормотала я.

– Рассвет, ясное дело. Давай, оденься как следует, и я буду ждать тебя внизу, – папа сдёрнул с меня одеяло, чтобы не было никакого шанса заснуть обратно. Да на самом деле, уже не так и хотелось. «Подумать только, – размышляла я. – впервые в жизни встречу рассвет». По правде говоря, я и раньше, буквально пару недель назад, порывалась провести такой эксперимент, однако мама чуть что погнала меня в постель, и я, как назло, моментально уснула. А тут – такой шанс. Как же упустить?

Я живенько вскочила, тихо, чтобы не разбудить Грейди и Марти, переоделась в удобные спортивные штаны, накинула курточку и, притворив дверь, выскользнула в коридор.

Шли в полном молчании. Что вообще-то было совсем нехарактерно для папы, ведь, как часто о нём отзывались недруги, «балабол он был знатный». Отец вечно находился в том состоянии, когда ты готов хоть придушить собеседника, лишь бы последнее слово осталось за тобой. Да и болтовню просто так, для удовольствия, папа с удовольствием поддерживал. Но, как ни было бы то необычно, тем безлюдным ранним утром, когда солнце на небе только намечалось, а погода стояла на удивление хорошая, из папиных уст не выпало ни словечка. Только когда мы миновали черту, условно называемую границей деревни, и вышли на бесконечные сонные луга, которые прямо под нашими ногами вздымали кверху травянистые животы и, казалось, неслышимо похрапывали, в колючем росистом воздухе впервые зазвучал мой голос.

7
{"b":"727969","o":1}