– Как скажете, – за неимением лучшего говорит Карен.

Сразу за разворотной площадкой дорога на удивление широкая, но идет круто вниз, а асфальт, возле площадки местами просевший, местами растрескавшийся, здесь представляет собой уже разрозненные островки, меж которыми хлюпает мокрый снег. Карен стискивает зубы, каждый второй шаг отдается болью.

– По этой дороге вагонетки с углем из карьера везли на площадку, а там перегружали, – громко поясняет Турстейн, шагая широким шагом. И немного погодя добавляет: – Значит, родня у вас на острове.

Секунду Карен медлит.

– Да, только я уже несколько лет с ними не видалась.

Разумеется, ему прекрасно известно, какая кровь течет в ее жилах. В отличие от самой Карен у Бюле было предостаточно времени заглянуть во внутреннюю базу данных. И он, конечно же, знает, что несколько поколений назад Эйкены были на острове весьма уважаемым семейством. Богобоязненные и работящие, родители ее отца – или по меньшей мере их родители – и в шторм, и в штиль выходили в море, а по воскресеньям, покорно склонив голову, шли в церковь. Свидетельством тому их могилы в Гудхейме, с черными чугунными якорями вместо надгробий. Не самыми большими, правда, не в человеческий рост и не с цепями, как у лоцманов, но все же с якорями, а не с обычными каменными плитами, какими довольствовались в местах последнего упокоения крестьяне и прочий простой народ. Некогда у Эйкенов было такое право. Но теперь уже нет.

– Н-да, Эйкены… – задумчиво роняет Бюле, словно что-то ищет в памяти, и Карен решает выложить карты на стол. Не все, но хотя бы несколько.

– Боюсь, кое-кто из моей родни имел дело с полицией. Я слышала что-то про ночную охоту в Гудхейме пару лет назад, за что один из моих кузенов отсидел несколько месяцев.

С неудовольствием она думает о здоровенных внедорожниках, которые ночами гоняют по пустошам, с мощными прожекторами на крыше, и о хмурых мужиках, палящих по всем четвероногим, что попадают в луч прожектора. Про самогоноварение и уход от налогов она молчит. Бюле и так знает.

Не отвечая, Турстейн Бюле оборачивается. Молча подставляет руку – для опоры, чтобы Карен могла спуститься по голому горному склону. Она благодарно принимает помощь, колено дергает, когда она при поддержке коллеги огибает скальный выступ. А когда отпускает его руку и смотрит вверх, у нее аж дух захватывает.

Значит, вот это и есть Карбю. Когда-то негостеприимное место работы мужчин с сутулыми спинами и натруженными плечами. Теперь – озеро, окруженное сосняком, голыми стволами лиственных деревьев, кустами и гребнем иссиня-серых скал. Волшебно, мрачно и некстати красиво.

– Гетрюгген, – говорит Бюле, проследивший ее взгляд. – На той стороне расположен залив Скребю, но это вы наверняка и без меня знаете. Думаю, ваши люди скоро закончат, – продолжает он, быстро глянув на часы и коротко кивнув на старый карьер.

Красно-белые пластиковые ленты негромко шуршат на ветру. На краю огражденного участка стоят двое, разговаривают. В своих белых защитных комбинезонах они выглядят как астронавты. И хотя оба стоят спиной, Карен видит, что один из них – Сёрен Ларсен, а второй, должно быть, его сотрудник, кажется по фамилии Арвидсен. Ларсен ему по плечо. Когда не надо надевать защитный костюм, Ларсен носит тяжелые берцы на толстой подошве и таким манером добавляет себе парочку сантиметров. Чем толще подошва, тем лучше. Мягкие ботинки, которые ему приходится носить с комбинезонами нового образца, желанных сантиметров не добавляют. Да и прическа не помогает – курчавые светлые волосы, обычно ореолом стоящие вокруг его головы, сейчас придавлены капюшоном.

Двое полицейских ассистентов сидят на пнях за пределами ограждения. Когда они поспешно вскакивают и козыряют, Ларсен оборачивается и замечает Карен.

– Ну что ж, самое время! – с улыбкой восклицает он, приподнявшись на цыпочки.

Карен коротко здоровается с обоими полицейскими, кивает Арвидсену и подходит к оградительной ленте.

– Привет, Сёрен, как дела? Нашли что-нибудь пригодное?

– Увы, не так много, как ты надеешься. Следы волочения, но ни одного отчетливого отпечатка обуви. Вчера утром здесь был легкий морозец, и земля затвердела, а ночью прошел дождь со снегом, так что какие уж тут следы. Возможно, позвони они раньше…

Сёрен Ларсен жестом показывает на Турстейна Бюле, который стоит рядом с полицейскими ассистентами.

– По-моему, они сделали все, что могли, – говорит Карен. – Никто из нас все равно бы не успел вчера приехать сюда раньше сумерек.

– Ну да, конечно. Так или иначе, мы зафиксировали несколько частичных отпечатков на глине возле обрыва, но в основном тут повсюду масса собачьих следов. Бедный пес явно в отчаянии метался туда и обратно. Зафиксировать следы в этой каше и на гравии выше по дороге тоже невозможно.

– А следы шин?

– Здесь их нет. А наверху, на площадке, их сотни. Мы даже начинать не стали.

– Волосы, кожа, ногти? – Карен улыбается, задавая этот вопрос, потому что прекрасно знает, каков будет ответ.

– “Си-Эс-Ай Ноорё”, так, что ли? Забудь. – Сёрен Ларсен делает приглашающий жест. – Прошу, можешь сама поискать в глине волосы. В принципе мы закончили.

– Спасибо, я искать не стану. Но с удовольствием взгляну на место, где лежало тело.

– Be my guest[4]. – Ларсен галантно приподнимает ленту.

Карен идет за ним, осматривает следы волочения и отпечатки, на какие он указывает. Без него она вряд ли бы обратила на них внимание, во всяком случае, не сумела бы истолковать увиденное.

– Вот отсюда он упал, но, чтобы увидеть, где лежало тело, надо отойти на несколько метров в сторону, – говорит Ларсен, показывая рукой.

У Карен кружится голова, когда она, вытянув шею, заглядывает вниз. Боязнь высоты пришла с годами; во всяком случае, она не помнит, чтобы в юности ощущала такое посасывание под ложечкой. Страх потерять контроль и рухнуть вниз. Пятна крови и предположительно мозгового вещества, упомянутые Свеном Андерсеном, по-прежнему тенью темнеют на сером граните.

– Не повезло ему, – слышен за спиной голос Сёрена Ларсена. – Я имею в виду убийцу.

Карен скользит взглядом по стенам карьера. Почти всюду обрыв уходит прямо под воду. Лишь в считаных местах отсюда видны выступы и торчащие камни. В сущности, если столкнуть человека в любом другом месте, он упадет прямиком в ледяную воду. Тонкий слой льда, успевший образоваться за эту мягкую зиму, треснет, и тело уйдет на дно. Всплывет, конечно, через некоторое время, но до тех пор пришлось бы искать его, обшаривая озеро наугад.

– Пожалуй. Фредрику Стуубу тоже не повезло, – сухо роняет она.

Дом Фредрика Стууба напоминает ее собственный. Двухэтажный, из серого известняка, с черной шиферной крышей. Таких домов всюду на Доггерландских островах великое множество. Только фасады здесь потемнее, отмечены следами угольной пыли, которая по сей день тонким слоем покрывает весь остров. Карен еще в детстве замечала, что все здесь было как-то темнее, чем до́ма, что весь Ноорё словно с трудом дышал из-за пыли и сажи да темных теней гор. Тогда это казалось ей ужасно любопытным, даже экзотическим. Но сейчас вызывает тягостное ощущение.

Впрочем, на ощущение легкости остров тоже не скупится, она знает. Высоко в горах и в заливах внизу нет и намека на удушливую изоляцию, а дальше к северу, в районе Гудхейма, вообще такая красота, что дух захватывает. Однако здесь, в центре острова, где сосредоточены угольные разрезы и шахты и не чувствуешь постоянного присутствия моря, на Карен наваливается меланхолия. Чтобы заглушить ее, она с вымученной улыбкой оборачивается к Турстейну Бюле и, выудив из кармана пару пластиковых перчаток, а заодно захлопнув дверцу машины, спрашивает:

– Фредрик давно овдовел, не знаете?

Они решили заранее съездить к дому Фредрика Стууба, осмотреться, но клятвенно обещали Сёрену Ларсену до его приезда “даже мушиные следы не трогать”. Сейчас она кивает двум выставленным для охраны полицейским: дескать, вольно, – и быстро идет к дому.