- А с водочкой-то, видно, разговляться особенно приятно? - не без ехидны сказал казий, кивнув на графинчик.
- Пост постом, а водка водкой, - спокойно ответил Гасапали-бек, нисколько не смущенный. - Да что ж этот негодяй, он имел в виду муэдзина, который вот-вот должен был провозгласить вечерний намаз, - начнет он когда-нибудь или нет?
Бек, как положено, с утра ничего не ел и не пил, и терпение его было на исходе. Он встал, прошелся по комнате... Остановился перед окном, из которого виден был минарет, и, обращаясь к муэдзину, крикнул по-русски:
- Ну кричи же ты, черт бы тебя подрал!...
Казий расхохотался. Как только послышался первый возглас минарета, бек взял рюмку с водкой, сказал: "Твое здоровье, Мирза Галандар!", опрокинул водку в рот и стал с аппетитом закусывать. Казни произнес положенное: "Бисмиллах!" и тоже принялся за еду.
- А может, примешь одну? - наливая водку, лукаво спро сил хозяин.
- У каждого своп пристрастия, - скромно ответил казий. - Я вот люблю хорошо поесть, выпить крепкого чайку, выкурить хорошую папиросу...
- Гм... А больше ничего? Вдовушки? Красотки черноглазые.
Мирза Галандар, низенький, краснолицый мужчина, был балагур и бабник. Бывая в дальних селениях, он всякий раз заключал сийгу - временный брак с какой-нибудь вдовушкой, считая это делом богоугодным.
Бек засмеялся и снова наполнил рюмку. Казий положил себе в тарелку фазанью ножку из плова и ответил смиренно:
- Женщина - сокровище этого бренного мира. Для того шариатом и установлен временный брак, чтобы вдовушки не лишены были дозволенных удовольствий.
- Ох и мошенник ты, казни! - хмелеющий Гасанали-бек покрутил головой умеешь дела обделывать!... Я слышал ты в Курдобе со слепой сийгу заключил? Было дело?
- Было, - улыбнулся казий. - Да ведь, глядя на нее, никак не скажешь, что слепая. Черные такие глаза, большие... А сама вся беленькая, пухленькая!...
- Такую ночью разденешь, обнимешь... - мечтательно произнес Гасанали-бек.
Жена у него была длинная, тощая, одних лет с пим.
- Не похоже, чтоб и ты от одной только водки удовольствие получал, хитро улыбнувшись, сказал казни. - Не один я, грешный, красоток люблю...
- Все правильно, Мирза Галандар! - чуть зардевшись, сказал Гасанали-бек. - В этом безумном мире надо как можно больше брать от жизни! И пускай болтают что хотят!... Я знаю, меня за спиной зовут "воровским беком". Не понимают, дурни, что такой бек, как я, приносит в сто раз больше пользы, чем они, добропорядочные. Не смейся, Мирза Галандар, я точно говорю. Я всем, ворам строго-настрого наказываю: не трогать бедноту. Да и что с нищего возьмешь? Хочешь красть, вон Гаджи Гара - десять тысяч баранов! А чем плох Мешади Сюлю? Магазины битком набиты, миллионы в швейцарском банке. У таких сколько ни возьмешь, бог простит. Так или не так, Мирза Галандар?
Казий взглянул на бека, уже крепко захмелевшего, и молча улыбнулся. Гасанали-бек напыжился еще больше:
- А вот если полиции попадается мерзавец, ограбивший бедняка, пальцем о палец не ударю, чтоб выручить подонка, Но!... - Он многозначительно поднял указательный палец. -Тобой клянусь, Мирза Галандар, ни одного вора, ограбившее настоящего богача, я не дал посадить в тюрьму!
Казий сдержанно кивнул и стал наливать себе холодной довги, только что принесенной слугой. А бека вдруг потянуло жаловаться:
- Ведь эти подлецы, эти сукины дети своей же пользы не понимают! Ведь не только те, кого грабят, и нищета голозадая за моей спиной шушукается, бек, мол, заодно с ворами. Невдомек дуракам, что не будь того бека, у их жен последнюю юбку украли бы! И правильно, что ты с их женами спишь! Так им и надо!
- Я не совершаю ничего, противного шариату, - скромно заметил казий.
- Ладно, Мирза Галандар! - Бек подпер рукой подбородок. - Кому-кому... А мне не надо... Я гимназию, университет окончил, грамотный... В бога я верую, но все ваши штучки-дрючки тоже хорошо знаю... - И громко рассмеявшись, бек протянул казию раскрытую ладонь: - Давай пять!
Казий был человек понятливый и, улыбнувшись, хлопнул по протянутой ладони. Бек тряхнул головой и начал весело напевать, прищелкивая пальцами... А потом улегся на диван и тотчас же блаженно захрапел.
Казий совершил намаз в отведенной ему комнате, растянулся на шелковой постели и вскоре тоже погрузился в сон, предаваясь сладостным воспоминаниям о белом и мягком, как свежий сыр, теле слепой.
Поднялся он с рассветом и снова совершил намаз. Потом они позавтракали с беком разнообразными, с вечера приготовленными кушаньями. После этого Гасанали-бек послал одного из мальчишек, которых всегда держал при себе, сообщить Байрам-беку, что вечером к нему прибудут казий-ага и Гасанали-бек.
... После вечернего намаза Гасанали-бек велел заложить в фаэтон тройку и вместе с казием отправился к Байрам-беку. Байрам-бек давно понял, что означает этот визит. Фатьма-ханум, сидя на своей половине, тоже давно все поняла, но, внучка Багдад-бека, она - пусть весь мир перевернется! - ни за что не согласилась бы на такой брак. Какой-то жалкий купчишка, торговец, станет зятем самого Байрам-бека!... Отец парня, с которым Ягут была обручена, тоже не знатный бек, но человек почтенный и богатый. Его отары, табуны его коней взглядом не окинешь! А этот кто? Плебей, торгаш, крохобор, считающий копеечную выручку. Мало того, еще и суннит хвостатый!
Но так размышляла Фатьма-ханум, Байрам-бек рассуждал иначе. Он был человек дальновидный и понимал, что нынешний век - век торговли и деловых отношений. А Абдулла, по его сведениям, был ловкий делец и удачливый коммерсант. За короткое время приобрел вполне приличный магазин, пользуется доверием деловых кругов, ведет торговлю в Москве, Харькове, Киеве... А то что суннит?... Это все глупости, серьезный человек и внимания не станет обращать. Сунниты, шииты... Все это выдумали мошенники-моллы.
Приняв во внимание эти соображения, Байрам-бек не стал упрямиться, и когда гости завели разговор о примирении, сказал спокойно, с чувством собственного достоинства.
- Раз такие люди, как вы, явились ко мне с просьбой, что я могу сказать?
- Да благославит их аллах! - произнес казий.
А Гасанали-бек заметил не без намека:
- У нас с казием-ага договоренность: я не стану разоблачать его излишнюю склонность к женскому полу, а он закроет глаза на мое пристрастие к спиртному.
Байрам-бек засмеялся и, приказав накрыть в соседней комнате стол, велел достать из подвала вино.
Байрам-бек дал согласие на брак. Вскоре приехали дядя Абдуллы Абдулла-эфенди и другие его родственники. Был заключен брачный договор, потом привезли Абдуллу и Ягут, и примирение состоялось.
Но хотя оно и состоялось, Фатьма-ханум даже не поцеловала дочку, не удостоила взглядом зятя. Но... Отец дал согласие, ее дело помалкивать.
А молодой купец перевез жену в дом, который снял у богача Мешади Джалила.
Впервые рассказывая мне эти семейные предания (позднее я слышал их не единожды и всякий раз с новыми подробностями), старый Мохнет в этом месте лукаво улыбнулся и сказал так:
- На следующую весну... Сидим мы как-то раз перед кибиткой с дядей твоим Нури, и вдруг из Карабулака прибыл человек и сообщил, что у Ягут родился сынок с глазами-вишенками - это ты появился на свет. И твой дядя Нури дал этому человеку три рубля - подарок за добрую весть. Такие вот истории, сынок, происходили в те давние года,. Я, конечно, не все запомнил, много бывало всякого...
И старый Мохпет, затянувшись кальяном, взглянул на Аракс, серебряной полосой сверкавший на горизонте...
РАССКАЗАННОЕ МУРАДОМ
В детстве меня все время дразнили "всезнайкой". Так пусть хоть читатель не считает меня им, не сердится за то, что я рассказываю о событиях, участником которых не был и быть не мог, поскольку все это произошло до моего рождения. Об этих давних событиях рассказывал мне старый Мохнет, рассказывал, сплетая были и вымысел, но сплетение это было столь искусным, что я воспринимал все как реальные события прошлого. Разумеется, сейчас, когда я вспоминаю рассказы Мохнета такими, какими они запечатлелись в моей памяти, я не мог бы поклясться в их достоверности. Зато все, что мне довелось увидеть и пережить двухлетним или трехлетним, помню так отчетливо, будто мне было тогда не два года, а лет двенадцать. Кстати сказать, в молодости не очень-то я любил вспоминать свое раннее детство и вообще собственное свое прошлое. Но события и обстоятельства моего детства настойчиво преследовали меня, и потребность рассказать о кем не давала мне покоя. Может, читатель спросит, зачем же в рассказ о своем невеселом детстве я включаю полусказочные повествования о моих предках, о прадеде и пробабушке, деде и бабушке, об отце и матери? Да я просто не мыслю себе свою жизнь изолированной от их жизни. Они всегда стояли у меня перед глазами, словно то, что случилось с ними, пережито мной лично. И когда мне бывает особенно грустно, когда на душе пустота, служит мне сладостным утешением пережитое Кербалаи Ибихаком, Сакиной, Ханум. Слыша, как нудно и однообразно бранятся отец и мать, наблюдая их долгие, порой месяцами длившиеся размолвки, я думал о том, как счастливы они были, когда, молодые, красивые, влюбленные, бежали, чтобы соединиться навсегда. А когда дедушка Байрам, так страстно влюбившийся когда-то в светлоглазую, чернобровую Фатьму, неделями не разговаривал с ней, я вспоминал их счастливое прошлое, и на душе становилось легче.
