Разве поэты не живут по закону солнца?

Тютчев восклицал: «Сияет солнце, волны блещут». «Над ним луч солнца золотой», – писал Лермонтов в «Парусе», а в «Цевнице» подмечал: «по утру туманы от солнечных лучей редеют средь поляны» или говорил: «Как солнце зимнее прекрасно», вторя Пушкинскому: «Мороз и солнце – день чудесный» и заявляя о солнце…

Так точно дева молодая,

Твой образ предо мной блестит…

Общепризнано, что Пушкин, Тютчев, Лермонтов – не просто поэты – они пророки.

Даниил Андреев в «Розе Мира» писал:

«Пророчество и вестничество – понятия близкие, но не совпадающие. Вестник действует только через искусство; пророк может осуществлять свою миссию и другими путями – через устное проповедничество, через религиозную философию, даже через образ всей своей жизни. С другой стороны, понятие вестничества близко к понятию художественной гениальности, но не совпадает также и с ним. Гениальность есть высшая степень художественной одарённости. И большинство гениев были в то же время вестниками – в большей или меньшей степени, – но, однако, далеко не всё. Кроме того, многие вестники обладали не художественной гениальностью, а только талантом».

И далее:

«Вестничество сопровождает чувство, что ими и через них говорит некая высшая, чем они сами, и вне их пребывающая инстанция. Искусство (в особенности искусство Слова) есть выражение высшей реальности, верховной Правды, Дыхания иных Миров».

Поэт, писатель, драматург Алексей Константинович Толстой заявил в стихотворении:

Тщетно, художник, ты мнишь, что творений своих ты создатель!

Вечно носились они над землею, незримые оку.

Нет, то не Фидий воздвиг олимпийского славного Зевса!

Здесь у Толстова мы наблюдаем не только глубокие знания античности, но и умения использовать эти знания в стихах. Он упоминает Фидия, древнегреческого скульптора и архитектора, родившегося в 500 г. до н.э., в Афинах и ушедшего из жизни в 430 г. до н.э. Он был другом Перикла, учёным, и в честь него обозначение Золотого сечения в алгебре получило обозначение греческой буквой φ, потому что именно Золотое сечение он сумел воплотить в своих работах.

Поэт говорит далее в своём стихотворении…

Много в пространстве невидимых форм и неслышимых звуков,

Много чудесных в нём есть сочетаний и слова, и света,

Но передаст их лишь тот, кто умеет и видеть, и слышать,

Кто, уловив лишь рисунка черту, лишь созвучье, лишь слово,

Целое с ним вовлекает созданье в наш мир удивленный.

Тютчев в стихотворении «Послание Горация к меценату» заявил:

«…Сей мир – игралище Фортуны злой.

Она кичливый взор на шар земной бросает

И всей Вселенной потрясает

По прихоти слепой!..

Не буду я богов обременять мольбами;

Но дружба и любовь среди житейских волн

Безбедно приведут в пристанище мой чёлн.

О том же говорил и Пушкин в романе «Евгений Онегин», в главе IV:

Стократ блажен, кто предан вере,

Кто, хладный ум угомонив,

Покоится в сердечной неге,

Как пьяный путник на ночлеге,

Или, нежней, как мотылёк,

В весенний впившийся цветок;

Но жалок тот, кто всё предвидит,

Чья не кружится голова,

Кто все движенья, все слова

В их переводе ненавидит

Чьё сердце опыт остудил

И забываться запретил!

Забываться, то есть входить в состояние, недоступное другим.

А вот стихотворение Веневитинова на ту же тему…

Люби питомца вдохновенья

И гордый ум пред ним склоняй;

Но в чистой жажде наслажденья

Не каждой арфе слух вверяй.

Не много истинных пророков

С печатью тайны на челе,

С дарами выспренних уроков,

С глаголом неба на земле.

Миссия Вестника имеет значение общее, очень широкое, в её осуществлении заинтересована вся метакультура. «Метакультура, по определению википедии, это «один из двух основных компонентов (наряду с метаисториеи) культурологической концепций Даниила Андреева, которое понятием своим во многом напоминает идею локальных цивилизаций Н.Я. Данилевского и Шпенглера».

На вестников, по мнению Даниила Андреева, возложена миссия проповедничества истин и их преломлений; их долг – проповедничество языком художественных Образов. Даниил Андреев указывал: «Если к художнику послан Даймон, то художник не сможет не почувствовать его воздействия. Это переживание некоторой, вне личности художника пребывающей Силы, в него вторгающейся и в его творческом процессе себя выражающей».

Недаром же Николай Черняев отмечал, что «творчество представлялось Пушкину чем-то мистическим» и он выражал удивление «перед творческой силой, орудием которой он себя считал», причём силой, пред которой ничто не может устоять.

Вестничество Лермонтова проявилось в таких строках из его поэмы «Сашка» …

«…Будь терпелив, читатель милый мой!

Кто б ни был ты: внук Евы иль Адама,

Разумник ли, шалун ли молодой, –

Картина будет; это – только рама!..»

На самом деле поэма очень длинная, и в ней есть моменты, на которые следует обратить внимание, рассматривая тему вестничества.

Леонид Андреев высказал мнение о Лермонтове:

«С самых ранних лет – неотступное чувство собственного избранничества, какого-то исключительного долга, довлеющего над собой и душой; феноменально раннее развитие бушующего, раскалённого воображения и мощного, холодного ума; наднациональность психического строя при истинно русской стихийности чувств; пронизывающий насквозь человеческую душу суровый и зоркий взор; глубокая религиозность натуры, переключающая даже сомнение из плана философских суждений в план богоборческого бунта, – наследие древних воплощений этой монады в человечестве титанов; высшая степень художественной одарённости при строжайшей взыскательности к себе, понуждающей отбирать для публикации только шедевры из шедевров… Всё это, сочетаясь в Лермонтове, укрепляет нашу уверенность в том, что гроза вблизи Пятигорска, заглушившая выстрел Мартынова, бушевала в этот час не только в Энрофе (имя нашего физического слоя). Это, настигнутая общим Врагом, оборвалась недовершённой миссия того, кто должен был создать со временем нечто, превосходящее размерами и значением догадки нашего ума, – нечто и в самом деле титаническое».

«Большинство гениев, – по мнению автора «Розы мира», – были в то же время вестниками, – в большей или меньшей степени, – но, однако, далеко не все. Кроме того, многие вестники обладали не художественной гениальностью, а только талантом».

И далее отметил, что «это превосходно показал на анализе лермонтовских текстов писатель Мережковский – единственный из критиков и мыслителей, который в суждениях о Лермонтове не скользил по поверхности, а коснулся трансфизического корня вещей».

В очерке «Лермонтов – поэт сверхчеловечества» Дмитрий Сергеевич Мережковский, касаясь одного из центральных произведений творчества Лермонтова, начатого им – вдумайтесь – в пятнадцатилетнем возрасте, утверждал:

«Лермонтов до конца своей жизни испытывал неудовлетворённость своей поэмой о Демоне. Даже в "Сказке для детей" он упоминает о нём:

Но я не так всегда воображал

Врага святых и чистых побуждений.

Мой юный ум, бывало, возмущал

Могучий образ; меж иных видений,

Как царь, немой и гордый, он сиял

Такой волшебно сладкой красотою,

Что было страшно… и душа тоскою

Сжималася – и этот дикий бред

Преследовал мой разум много лет.

Но я, расставшись с прочими мечтами,

И от него отделался – стихами!»

«По мере возрастания зрелости и зоркости, – отмечено в «Розе мира», – он не мог не видеть, сколько частного, эпохального, человеческого, случайно-автобиографического вплелось в ткань поэмы, снижая её трансфизический уровень, замутняя и измельчая образ, антропоморфизируя сюжет. Очевидно, если бы не смерть, он ещё много раз возвращался к этим текстам и в итоге создал бы произведение, в котором, от известной нам поэмы осталось бы, может быть, несколько десятков строф. Но дело в том, что Лермонтов был не только великий мистик; это был живущий всею полнотою жизни человек и огромный – один из величайших у нас в XIX веке – ум».