— Удивительные вещи происходят у нас в Империи. Среди бела дня неизвестно куда улетает наш самолёт, причём улетает без экипажа! И никому нет до этой вопиющей безалаберности никакого дела? — Мария Фёдоровна даже голос при этом не повысила ни на йоту, а присутствующие в кабинете люди поёжились, словно от озноба. — А что говорит командир местной эскадрильи? Что молчите? Владимир Фёдорович, Николай Степанович, я жду от вас немедленного ответа!
— По горячим следам удалось установить, что Грачёв вышел из офицерской столовой, весьма тепло встретился с какими-то своими старыми знакомыми, коротко переговорил с ними о чём-то в курилке. О чём именно и на какую тему они разговаривали, никто не знает. После чего полковник, отпустив экипаж на отдых, проследовал к самолёту, — первым, предварительно переглянувшись с Джунковским, начал отвечать Батюшин. — Вместе с этими своими старыми знакомыми. Большего, к сожалению, нам узнать не удалось. Как и не удалось пока узнать, что это были за знакомые.
— А вам что известно, Владимир Фёдорович?
— Могу только добавить, что после взлёта на землях нашей Империи самолёт Грачёва не приземлялся…
— А где он приземлялся? — Мария Фёдоровна подошла к висящей на стене большой карте Европы и Азии.
— Именно это мы сейчас и выясняем, — оба офицера при этом одновременно развернулись в сторону императрицы. — К сожалению, по понятным причинам дело это весьма хлопотное. Поэтому на скорые результаты надеяться невозможно.
— Могло ли произойти именно то, чего мы с вами так опасались, Николай Степанович? И на что рассчитывали? — наконец-то высказал общие опасения Николай Александрович, продолжая тем не менее, оставаться в тени.
— Государь, — Батюшин вытянулся во фрунт. — Полагаю, что да. С большой долей вероятности всё именно так и обстоит. Григорий Распутин благополучно добрался до Крыма и сейчас находится в Евпатории. Никаких попыток его похищения или физического устранения нами замечено не было. Выходит, что они, — Батюшин совершенно не по этикету, как-то простецки мотнул головой на верхний левый кусок настенной карты Европы. — Решили сделать ставку именно на второй вариант, как наиболее перспективный для них в данное время. И наиболее активно используемый нами.
— Полагаете, всё-таки бывшие союзники? — поморщился Николай Александрович. Коротко переглянулся с матерью, кивнул каким-то одним им понятным выводам и поднял глаза на Джунковского:
— А вы что скажете, Владимир Фёдорович?
— Согласен с Его высокопревосходительством, — не стал юлить жандарм.
— Тогда пора приступать к завершающей части нашего плана, господа…
Грачёв
И дёрнуло же меня откликнуться на это приветствие. Ну мало ли когда и где я с этими господами встречался? Да и встреча та была весьма мимолётной. Можно же было просто кивнуть в ответ и мимо пройти, сослаться, в крайнем случае, на служебную необходимость… Так ведь нет, обрадовался, что хоть какая-то возможность появилась о последних столичных новостях узнать…
Потому-то и согласился на продолжение разговора в более благоприятных условиях. Ну и что дальше было? Кажется, самолёт между делом попросили показать? А я, дурень, и обрадовался, похвастаться захотелось. Ну а кто бы не захотел? Да вполне понятное желание. Так, это я ещё помню, а что за этим последовало?
Не помню ничего… То ли по голове получил, то ли опоили чем-то. Поскольку голова что от первого, что от второго болит одинаково. И даже не болит, а гудит, что тот корабельный паровой ревун.
А ведь я в своём самолёте сейчас нахожусь…
Повозился, стараясь хоть как-то повернуть голову. Ну, чтобы хоть немного осмотреться. Ведь сейчас на боку лежу, головой к борту. И руки за спиной довольно-таки крепко связаны. И ноги тоже. Связаны-то крепко, но достаточно профессионально. Поскольку пока ещё не затекли.
Да ещё вдобавок самолёт мой находится в воздухе! Летим мы куда-то…
И получается так, что самолёт-то мой угнали! Ведь экипаж я отпустил отдыхать, вместе с помощником и бортинженером. А за штурвалом, так получается, те самые мои знакомцы ещё по Москве…
— Очнулись, господин полковник? — чьи-то сильные руки одним движением вздёрнули меня на ноги и сразу же уронили на сиденье. Хорошо хоть усадили при этом, а не плюхнули снова на бок. — Тогда пока здесь посидите. Или вы на полу лежать предпочитаете?
Издевается, собака этакая. А ещё русский человек… Правда, этого я в первый раз вижу. Но и отвечать ему ничего не стал. Да какой он к чертям русский? Продался за долю малую. А вот сейчас зря я так про себя подумал и настолько мало себя же и оценил. Хотелось бы, чтобы продали меня не за малую, а наоборот, за большую долю. Вот только не подумайте мою шутку всерьёз воспринимать. Смеюсь я таким образом над своим очередным попаданием в плен. Смеюсь над своим невезением, над неудачливостью… Хотя, тут не всё так однозначно. Ну какая к чёрту неудачливость и невезение? Если я до сих пор живой? Наоборот, везёт мне по этой жизни! Ага, как утопленнику. То-то то руки вяжут, то бессознательной тушкой в качестве груза в какую-нибудь кабину закидывают, а то, вообще, по голове стучат. Последнее, кстати, чаще всего происходит почему-то. Оттого-то и мысли у меня сейчас такие дурацкие, что голова напрочь отбита… И снова я шучу, смеюсь над собой. А как иначе-то? Иначе свихнуться можно от всего этого. Не просто так ведь меня в плен взяли. Продал кто-то господина полковника. Вот что самое обидное. А этот плен, это так, мелочи, на которые приходится обращать внимание именно из-за этих временных неудобств. Ну и из-за резкого нарушения всех моих жизненных планов. А ведь мог сейчас по Питерским улочкам под ручку с Лизой прогуливаться… М-да… Доведётся ли ещё когда-нибудь прогуляться…
Такие вот мысли промелькнули в голове. И хотелось бы отметить, что промелькнули в одно мгновение. А потом ещё и мгновенно оценил окружающую обстановку и наметил для себя какой-то конкретный план освобождения… Хотел бы, да что уж себя-то обманывать. И ничего я не оценил, и ничего не наметил. Голова-то так сильно болит, что от гула моторов зубы наружу стремятся выпрыгнуть. Не до планов мне сейчас…
Зато появилась прекрасная возможность осмотреться. Болит голова или не болит, а всё равно вся грузовая кабина перед глазами. Лёжа на полу много не увидишь, а сейчас совсем другое дело. Только что тут осматриваться? Самолёт мой, не ошибся я, а несколько человек вокруг… Никого из них не знаю и никогда не видел. Присматривают за мной, опасаются, похоже. Иначе бы не держали связанным.
Нет, шансов освободиться именно сейчас у меня нет. Даже если бы и умудрился развязать руки, то вряд ли сумел бы до дверей без шума добраться.
Один из моих вынужденных спутников поднялся, прошёл к открытой нараспашку двери в пилотскую кабину, остановился на пороге. Мне отсюда не слышно из-за гула моторов, но похоже, известил кого-то там о том, что я пришёл в себя. Всё правильно, угадал я с выводами. Выходит, несмотря на сильную головную боль, с мозгами у меня всё хорошо. Вот только результаты этого вывода весьма неожиданны для меня — из кабины мой сопровождающий выглянул. Осмотрел меня издалека самым внимательным образом, кивнул и что-то приказал коротко вестнику. Да что тут происходит-то? Очередные Батюшинские заморочки?
Недоумение моё так и осталось неразвеянным, как и тут же заданные вслух вопросы. Никто не поторопился с ответами, да и вообще немногочисленный народ в кабине словно бы удовлетворился тем, что я очнулся и перестал после этого обращать на меня хоть какое-то мало-мальское внимание. И даже на мою просьбу насчёт попить никто не откликнулся. Ладно. Поёрзал пятой точкой на жёстком сиденье, откинулся лопатками на вертикальную панель внутренней обшивки борта, стараясь умостить связанные за спиной руки хоть немного поудобнее, покомфортнее и прикрыл глаза, ещё раз мысленно прокручивая последние воспоминания.
А не особо получается с думами-то. И головная боль мешает, и гул моторов эту боль настолько усиливает, что не только думать, а вообще существовать не хочется. И вообще, что за жизнь у меня тут сложилась? Снова мысли побежали по кругу. Сколько раз за эти два года меня похищали, били по голове, пытались тем или иным способом лишить жизни? Много… Даже со счёта сбился, сколько раз…
