Интересна ли людям тема скорби по четвероногим друзьям? Полагаю, да. Недавно Дженнифер Уайнер[9] опубликовала в The New York Times заметку «What the President Doesn’t Get About Dogs» («Чего президент не знает о собаках»), в которой призналась, что, когда она потеряла свою собаку Вендэль, «Земля словно сошла с орбиты». Противостояние «мы vs они» постепенно сходит на нет, и это проявляется даже в массовой культуре: в фильме «Форма воды»[10] режиссер наделяет способностью любить не ученого, а речное «чудовище», которое тот преследует.
Когда мы находимся с животным в непосредственном контакте, мы скорее готовы признать его сложные эмоциональные и когнитивные процессы. Любой невегетарианец (этой теме я посвятил главу 12), посмотрев в глаза свинье или корове, тут же выходит из своей зоны комфорта. Это все равно что посмотреть в глаза соседу. Не нужно проводить много исследований – достаточно постоять рядом с животным, и все станет ясно. Вы подумаете, что здесь кроется какая-то тайна, но ее нет: мы говорим о живых существах, таких же сложных, как и человек, и особенно в области чувств.
Я помню, какое возмущение вызывали слова генерала Уильяма Уэстморленда[11] из вьетнамского документального фильма «Сердца и умы», получившего «Оскар» в 1974 году: «Для азиатов жизнь не представляет такой же ценности, как для западных людей. Ее там в избытке. Жизнь на Востоке ничего не стоит». Верил ли он в то, что говорил, или ему было так удобно? Впрочем, если вы виноваты в гибели почти трех миллионов человек, то, конечно, удобнее думать, что они сами не прочь были умереть. С 1970-х мы стали терпимее относиться к «другим» – народам или животным. Мы все еще боремся за признание собак и других животных чувствующими существами, а значит, способными страдать наравне с человеком, если не больше; но ученые уже склоняются к тому, что у животных, которых мы знаем, есть чувства (заметьте, только у тех, кого знаем!). Что-то мне подсказывает, что борьба за равноправие народов из той же оперы. С чего мы вообще взяли, что одни народы или расы лучше других?
Если у животных есть право достойно жить, то, очевидно, должно быть и право достойно умереть. Смерть любого животного – печальное событие. Оно ни для кого не проходит безболезненно.
Мне не раз приходилось терять питомцев, но один странный случай буквально врезался мне в память. Много лет назад я учился в магистратуре в Индии. Однажды прямо перед моим домом машина сбила собаку. Я выбежал на звук удара и увидел рядом с мертвым животным скулящего от отчаяния крошечного щенка – всего несколько недель от роду. Мне показалось, он похож на терьера – белой шерсткой и ушами в черную крапинку, но вряд ли он был породистым (индийцы называют таких собак «деревенскими»). Я взял его домой, и так началась наша необычная дружба длиною в год. Щенка я назвал Паппи и, как и следовало ожидать, стал для него мамой и целым миром: Паппи не отходил от меня ни на шаг.
Должен признать, он был довольно хилым. Я заканчивал работу над диссертацией по санскриту; и чем ближе подходило время моего отъезда, тем больше я переживал за дальнейшую судьбу Паппи: взять собаку с собой в Кембридж я не мог. Наконец я нашел семью, которая согласилась приютить Паппи. Жили они за городом, далеко от университета.
Мне посчастливилось работать с выдающимся индийским ученым – пандитом[12] Шринивасой Шастри, ведущим специалистом по санскриту. Он не говорил по-английски, поэтому мы общались с ним на классическом санскрите – на радость и забаву прохожим. Индуизм запрещает посвящать иностранцев в тонкости священного языка, а Шастри был человеком очень религиозным. Тем не менее мы симпатизировали друг другу, и он согласился учить меня – правда, при одном условии: я должен был приходить в его кабинет в университете до шести утра, чтобы меня никто не увидел. Мне, как жаворонку, это было совсем несложно, и я согласился.
Брать с собой Паппи Шриниваса не разрешил. Как и многие ортодоксальные индусы, он относился к собакам с предубеждением и считал их нечистыми. Наступил день разлуки с Паппи. Мне было тяжело, когда его увозили: Паппи прилип к стеклу на заднем сиденье и смотрел на меня во все глаза, не веря в происходящее. Впервые в жизни мы расставались. На следующий день в назначенное время я отправился к Шастри. На душе было тяжело, и я рассказал почему. Пандит не слишком проникся. Он изрек: «Kukurrasneha» («Любовь к собакам»). Священные тексты обходят эту тему стороной, и только в «Махабхарате», великом древнеиндийском эпосе, есть одна замечательная история – я еще вернусь к ней. Примерно через полчаса у двери кабинета раздался шум. Мы недоуменно переглянулись. Кто мог прийти в такой ранний час? И чего он от нас хочет? Неужели моего пандита застанут во время обучения «незаконного» студента? Я приоткрыл дверь, и в кабинет ворвался возбужденный Паппи! Как же он радовался, что нашел меня! Паппи от избытка чувств был готов облизать все и всех вокруг. Шриниваса в ужасе, что собака притронется к нему и осквернит, вскрикнул и забрался на стол.
И в этом момент пандита осенило, что маленькая собачка, которую увезли очень далеко, всего через день каким-то непостижимым образом нашла путь обратно и даже разыскала меня в пустом университете. Кстати, позже я слышал про собаку, которая пробралась в автобус и выскочила на университетской остановке. Шриниваса окончательно растаял. Известный своим красноречием и способностью с ходу сочинять стихи, он доброжелательно взглянул на Паппи и продекламировал на санскрите, что наша с Паппи карма – быть вместе: мы знали друг друга в прошлой жизни и не должны разлучаться в этой.
Меня озадачил этот необъяснимый случай. Я понятия не имел, как Паппи меня нашел. В ушах звучал строгий наказ пандита: никогда ни при каких обстоятельствах больше не бросать Паппи, даже если ради этого придется провести остаток своей (его) жизни в Индии. Я уже склонялся к тому, что пандит прав, но как решить эту проблему?
В тот же вечер, в надежде получить совет, я встретился со своим лучшим другом Робертом Голдманом. Он, как и я, изучал санскрит и любил собак. Мы сидели на закате жаркого летнего дня в Пуне. Паппи забрался ко мне на колени и посматривал на меня с обожанием. Он был на седьмом небе от счастья! Могу только догадываться, как он боялся, что больше не увидит меня. Вдруг Паппи глубоко вздохнул и затрясся. Я поймал на себе его необычный, полный любви взгляд (ни с чем его не перепутаю), и это тронуло меня до глубины души. И тут Паппи замер. Он умер.
Мне уже приходилось терять четвероногого друга, но в тот раз я впервые задумался не только о смерти конкретного питомца, но и о смерти животных вообще. В этой книге я хочу затронуть тему расставания и попытаться понять, что же это за таинственная связь возникает между нами и превращает животных, не побоюсь этого слова, в наших родных.
Почти каждый, у кого есть собака, считает ее членом семьи. Но некоторые из моих друзей, которым довелось потерять и ребенка, и собаку, сказали, что нельзя сравнивать эти потери. Да, признали они, смерть собаки – ужасное событие, оно переворачивает всю нашу жизнь, но все же нельзя ставить его в один ряд с потерей ребенка. Не буду спорить, я избежал подобного опыта, и даже не представляю, как смог бы такое пережить. Я понимаю своих друзей, но меня беспокоит другое – нужно ли в принципе сравнивать страдания? Поясню: пережив утрату, человек теряет душевное равновесие и не знает, как жить дальше. Как будто оболочка повседневной реальности внезапно прорвалась и вы провалились в пустоту. Я прекрасно понимаю, как после потери начинается глубокая депрессия.
Но если горе после смерти человека вызывает у окружающих сочувствие, то скорбь по питомцу – скорее, недоумение. Между тем утрата животного переносится так же тяжело. Просто она не столь очевидна, как смерть человека, и становится трагедией только для тех, кого непосредственно коснулась. Более того, многие люди признавались, что им было неловко так горевать.
