вместо него я выступить не могу. Я стал ждать, когда в дверь ко мне сам, по доброй воле, постучится Иуда. И Иуда постучался. Он стал ключевой фигурой в этой истории, хотя, по всей очевидности, тогда еще не догадывался об этом.
Именно по моей инициативе начат был вскоре после этого судебный процесс против Иисуса; о его согласии я знал. Каиафа долго не мог понять, зачем это нужно; именно я сказал ему то, что его убедило: лучше, если ради блага народа умрет один человек; слово "один" я подчеркнул особо. Не думаю, что он все понял; но сделал вид, что понял, и стал действовать. На Пилата мне пришлось оказать давление, подбивая на беспорядки чернь. Насчет Антипы-Ирода я уверен был, что он совать палки в колеса не станет. Непреходящая заслуга Иисуса в том, что он никому ни словом не проговорился о тайном плане. За все время мы с ним не обмолвились ни единым словом, да и видели друг друга всего только раз. Своей смертью он показал достойный пример, и я облегченно вздохнул: да, если так пойдет, мы достигнем цели, мы добьемся свободы и независимости. Все это не произошло бы так гладко, если бы я заранее не убедился в том, что у Иисуса найдутся последователи. Гарантией был Иуда, и поэтому я хотел. чтобы он остался жить после того, как его вынули из петли.
Остальные были не столь важны. На второй процесс Петра и его сотоварищей я даже не пошел, передав Гамалиилу: если может, пускай поприсутствует. Он, как человек добросовестный, пошел и сделал все, что было нужно.
Тут и должно было выясниться, правильно ли я все рассчитал. С Иудой, после его заключения под стражу, попытки самоубийства и последующего выздоровления, я пытался несколько раз поговорить с глазу на глаз. Он молчал. Это меня успокоило. Я не ошибся: именно на него следовало опираться в выращивании той силы, которая одержит победу. Из-за упрямого молчания его я - для вида - велел бить его палками. Каиафе, зная о его скорой отставке, я посоветовал вести с ним переговоры; я знал: предводитель должен вступать в контакт лишь с другим предводителем, пусть тот и находится под стражей. Моя роль вообще была уже исчерпана. Я спокоен, ибо Иуда вернулся в Иерусалим и под именем Анании стал влиятельным человеком в Синедрионе.
Мое последнее политическое пожелание: не мешайте ему развернуться. Он наш единственный шанс. Пока он жив, пока он здесь, он знает, что нужно делать. И я могу умереть спокойно.
Пусть моя последняя воля послужит на все времена свидетельством и уроком: с внешним угнетением способны справиться лишь внешние силы, вырвавшиеся изнутри; ибо тот, кто остается внутри системы угнетения, не пригоден для этого.
Мария Магдалина Городок Вифания находится в пятнадцати стадиях от Иерусалима, это добрых полчаса пешего пути. Лука не знал, живы ли еще Марфа и Мария Магдалина, жив ли Лазарь. Не знали этого и братья. Когда он стал расспрашивать их, у них округлились глаза. Кто-то сказал: в самом деле, что с ними, где они? Еще кто-то качал головой: наверняка уже умерли; будь они живы, мы бы о них слышали. Один из братьев вызвался сходить в Вифанию.
- Расспрошу там людей, если это тебе важно, брат Лука.
- Важно, - ответил Лука. - Очень важно.
На другой день к полудню посланец вернулся. Лука разбирал свитки; те, что были уже не нужны, бросал на пол.
- Нашел, - радостно объявил посланец. - Мария будет ждать тебя.
Лука кивнул, показал на валяющиеся на полу свитки:
- Эти сожгите. А остальные пока не трогайте.
- Как скажешь, так и будет, брат Лука. - И посланец кинулся подбирать свитки. - Найти ее легко. Как войдешь в Вифанию, сразу за третьим домом увидишь переулок, ведущий направо, спутать его невозможно, там на углу постоялый двор. Пойдешь по тому переулку, пока не увидишь колодец, дом точно напротив колодца, даже спрашивать никого не надо.
- Спасибо, - сказал Лука. - Завтра рано утром пойду туда.
- Жива только Мария Магдалина, - продолжал посланец. - Лазаря убили через год после распятия Иисуса, до сих пор неизвестно, кто это сделал. Марфа умерла от какой-то болезни.
- Значит, одна Мария... - пробормотал Лука, сосредоточенно раскладывая свитки.
- Да, только она. Поседела, лицо в морщинах, но до сих пор бодра. Когда-то, должно быть, она была очень красива...
Лука поднял голову.
- Что ты сказал?
- Говорю: когда-то она была очень красива, да и сейчас еще хороша собой, хоть и седая...
Лука стоял над свитками, обдумывая услышанное. Когда-то она была очень красива, да и сейчас хороша собой... Он попытался представить ее, но у него ничего не вышло...
Рано утром он отправился в путь. По дороге ему пришло в голову, что вполне можно было выйти и позже: тут всего каких-нибудь полчаса ходьбы, как бы не явиться неприлично рано. Он замедлил шаги; спокойно, спокойно, говорил он себе, оснований ни для спешки, ни для тревоги нет, свитки, предназначенные для уничтожения, были сожжены вчера вечером, пепел высыпали в рытвины на дороге, сверху закидали пылью, комнату он закрыл, братья присмотрят за домом. Сегодня он поговорит с Марией, потом они все упакуют, отобранные свитки свяжут отдельными пачками, и братья в разные дни отнесут их в разные города, он останется последним, самое важное понесет сам. Он попытался идти неспешной походкой, как бы гуляя, любуясь утренними полями, холмами, и ему вдруг снова вспомнились слова, которые посланец повторил дважды: когда-то Мария, должно быть, была очень красива, да она и сейчас еще хороша собой.
Мария Магдалина стояла у входа в дом и смотрела на него улыбаясь.
- Я тебя жду с рассвета. Проходи.
Лука увидел Марию издали и приготовил первую фразу: приветствую тебя, женщина, хотел бы поговорить с тобой. Но теперь он лишь стоял и смотрел на Марию, не в силах произнести ни слова; лишь спустя какое-то время выдавил:
- Как мне тебя называть?
- Зови как хочешь. Мое имя - Мария Магдалина, так меня звал Иисус, и Иуда так звал, когда спорил со мной.
Они стояли у входа. Мария улыбкой пригласила его в дом.
- Говоришь, с рассвета ждала? - пытался вновь обрести уверенность в себе Лука.
- Сплю я плохо, с этим ничего не поделаешь. Когда солнце садится, я тоже задремываю. Жизнь на улице еще кипит, а я засыпаю, вместе с солнцем, веки так и слипаются. А когда месяц выйдет на небо и засверкает среди звезд, я просыпаюсь и жду зари, смотрю, как наступает рассвет. Видишь, какая я: живу вместе с солнцем, бодрствую вместе с луной. Только бы ветры не дули, от них боль пронзает мне голову, будто нож. Я тебя издали увидела; глаза у меня слабеют, а вот как-то почувствовала, что это ты.
Не найдя, что ответить, Лука вошел в горницу. Мария Магдалина показала ему место на лавке.
- Садись туда, пожалуйста. Там сидел Иисус, и там сидел Иоанн.
Лука сел, огляделся. Кругом чистота и порядок, на овальном столике цветы, лавка накрыта бараньей шкурой, на стенах украшения, тканые коврики, полочки, на полках - пузырьки, кружки, кувшинчики. В воздухе разлиты ароматы благовоний.
- Я приготовила воду, чтобы омыть тебе ноги, - опять улыбнулась Мария Магдалина.
- Спасибо, женщина, дорога не была долгой, да и шел я не в пыли, а по траве на обочине, - смущенно помотал головой Лука.
- Ну, как хочешь, - развела руками Мария Магдалина. - Еды, питья тебе принести?
- Не беспокойся обо мне. - Лука задумался, глядя на Марию Магдалину. Ни есть, ни пить я не хочу. Сядь, я хочу расспросить тебя кое о чем и как можно скорее пойти обратно, неотложных дел у меня очень много.
Мария Магдалина отступила назад, склонила голову набок. Из-под накидки, что закрывала ей голову, виднелась нежная линия шеи, пряди серебристых волос.
- Ты в самом деле ничего не желаешь? - снова ласково спросила она. - Я ждала тебя, у меня на завтрак, на обед и на ужин - молоко с медом, я хотела разделить их с тобой. Могу угостить и еще чем-нибудь - сыром, копченой рыбой... Ноги у меня больны, распухают, да и желудок с тех пор, как... - Она ненадолго замолчала, потом рассмеялась. - Гадалка одна дала мне совет:
