Хэйтем спешил не из-за этого, ему не было нужды беспокоиться за места, он просто не любил опаздывать и приходить в последний момент.

К тому времени, как прозвенел второй звонок, все четверо успели устроиться в ложе. Шэй удовлетворенно поерзал — не обманули. Заднице было мягко, спине — тоже. Если бы еще можно было голову на подголовник откинуть, как дома… Но тогда был бы велик риск заснуть, а этого мистер Кормак не желал. Только не сегодня.

Анэдэхи, которой мужчины единодушно уступили самое близкое к сцене место, заинтересованно оглядывалась. А запрокинув голову, вполголоса поинтересовалась:

— А там, наверху? Это и есть балконы?

— Это громко сказано, — сдержанно отозвался Хэйтем. — В театрах Старого Света балконы надстроены в несколько ярусов, а между ними и партером еще бельэтаж… Увы, в этом здании такого нельзя устроить. Может быть, позже я займусь тем, чтобы театр переехал в более подходящее здание, но это дело небыстрое. Нужно дождаться, пока проект будет приносить стабильный доход…

Тут он запнулся и вряд ли осознанно стрельнул взглядом на балкон напротив. Как раз туда билеты продавались без ограничения количества мест, поскольку зрителям предполагалось стоять. И вот в этом как раз крылась неприятная для мистера Кенуэя необходимость. Шэй сочувственно вздохнул.

Хэйтем вложил в дело немало средств: на ремонт, мебель, декорации, костюмы… Даже жалование труппе он оплачивал лично. И был крайне заинтересован в том, чтобы предприятие не только не было убыточным, но и окупалось — хотя бы немного. Но не было секретом также то, что после войны экономика молодых Соединенных Штатов хромала на обе ноги, а значит, даже жители Нью-Йорка, немалую долю которых составляли именитые и обеспеченные американцы, были ограничены в средствах на развлечения. И мистер Кенуэй, прекрасно понимающий человеческую природу, не мог не осознавать, что как только острая тяга к чему-то чистому и красивому притупится, в театре на Джон-стрит уже не будет всех этих разодетых в пух и прах людей. Кто-то, конечно, и ради искусства сюда будет ходить, спору нет, но для многих это окажется недостаточным стимулом.

А потому Хэйтему заранее пришлось смириться с тем, что не искусством единым. Ресторация в правом крыле театра привлечет зрителей, но зато те непременно будут тащить в зал еду. Кроме либретто служители торговали всякой мелкой всячиной. Но главное, конечно, балконы.

В этом не было никакого секрета. И в Старом Свете практика была повсеместной. На балконах, где не было кресел, где на время представления гасили свечи, чтобы не создавать иллюминацию на весь зал, так легко было встретиться с чужой женой или, напротив, с абсолютно посторонним мужчиной, который запомнит только запах духов и шуршание юбок, но никак не лицо… За это многие были готовы доплачивать отдельно — и совершенно не те деньги, которые поступали с продажи либретто.

Хэйтему это, конечно, не нравилось. Но он слишком хорошо знал людей, чтобы тешить себя иллюзиями. И уж точно не собирался высказывать все это раскрасневшейся от волнения и любопытства миссис Кенуэй.

— Вы сможете увидеть все это в Париже, — перевел разговор мистер Кенуэй, обращаясь к невестке. — Свечи, бархат, позолота, — все то, что мы сможем себе позволить еще нескоро.

— Ничего, — Анэдэхи немного смущенно улыбнулась. — Мне будет очень полезно побывать здесь, и, может, даже не раз. Чтобы привыкать постепенно, а не сразу — свечи, бархат и позолота.

— Ты уже начала привыкать, — ласково улыбнулся жене Коннор и повернулся к отцу. — Помните Эллен, портниху?.. Нам понадобились новые гардины в гостиную, и Эллен пошила нам такие… тяжелые, бархатные.

— А зачем же вам понадобились новые? — с интересом уточнил Шэй, полагая, что за этим кроется что-то прекрасное.

Анэдэхи немедленно нахмурилась, а Коннор с той же улыбкой сообщил:

— Потому что Жужу и Лулу сочли, что предыдущие непременно нужно украсить бахромой. И разодрали весь низ на ленточки.

Анэдэхи долго крепилась, а потом не выдержала и рассмеялась:

— Гардины все равно были неудачные. А когда повесили бархатные, Йонихьо одну сорвала. И запуталась под ней… — она засмеялась громче. — И мы ее поймали на месте преступления.

В это время прозвенел третий звонок, на балконах начали гаснуть свечи, смех затих, и разговоры тоже. А едва перед закрытым занавесом появился служитель, объявивший название и автора пьесы, Шэй склонился к уху любовника:

— Тебе интересно смотреть это второй раз через два дня после первого?

Мистер Кенуэй качнул головой:

— Шэй… Два дня назад я смотрел это как придирчивый критик. Сегодня я смогу просто отвлечься и следить за сюжетом. А тебе неинтересно и в первый?

— Да нет, почему, любопытно… — Шэй немного смешался и отступил.

Да и из-за раскрывшегося занавеса на сцену выступили актеры — импозантный мужчина с двумя прехорошенькими девушками и какой-то оборванец с берете с длинным пером.

Действие начиналось, и Шэй изо всех сил постарался сосредоточиться. Хэйтем наверняка захочет обсудить постановку. Нужно быть к этому готовым.

— Напитки поданы, господа, — с этими словами в столовую заглянула Дороти и сделала книксен. — Принести что-нибудь еще?

Шэй вопросительно взглянул на сына, тот — на жену, а Анэдэхи отрицательно замотала головой.

— Ничего не нужно, — ответил за всех мистер Кенуэй. — Идемте?

Было уже очень поздно. Сначала представление, да и ужин затянулся. Хэйтем пригласил всех из столовой в гостиную, куда приказал подать вина, как в лучших домах. Шэй подавил смешливую улыбку — обычно Хэйтем все-таки не настолько соблюдал ритуалы гостеприимства в кругу семьи или друзей. Это на него театр дурно влияет. А была бы бильярдная или курительная — небось, туда бы позвал.

Супругу Коннор сразу усадил на диван и подал ей бокал. Анэдэхи с наслаждением втянула тонкий аромат:

— Вино! Наконец-то я дорвалась до вина!

— А что, Радунхагейду, как настоящий тиран, запрещает вам пить вино? — пошутил Хэйтем, усаживаясь в кресло почти напротив.

— Нет, — Анэдэхи рассмеялась. — Просто я все это время кормила Аннабель молоком, и мне нельзя было пить. Она и так на моего пьяного мужа похожа.

Пока Шэй и Коннор устраивались, мистер Кенуэй вполне доброжелательно поинтересовался:

— Теперь уже можно вести беседу на английском?

— Да, пожалуйста, — кивнула Анэдэхи. — Когда я пью вино, английский — это верх моего красноречия. И спасибо вам за науку. У вас прононс не хуже, чем у Жильбера, и мне кажется, что я никогда этим не овладею.

— Овладеешь, — фыркнул Шэй. — Мне тоже казалось, что я никогда так не заговорю, но пожил в Париже — и выучился и болтать, и гнусавить.

— Видишь, — наставительно заметил Коннор. — Даже Шэй!..

Шэй скосил взгляд на любовника. Тот удобно устроился в кресле, рассматривал бокал на свет и выглядел до неприличия довольным. Еще бы, за ужином разговор велся только о театре и искусстве в целом, да еще и на французском языке. Ради Анэдэхи говорить приходилось медленно и словами попроще, и Шэй с обсуждением постановки справился просто блестяще. Медленно — значит, говорить пришлось меньше. А «словами попроще» означало, что можно не вдаваться в философские дебри, а сказать то, что думается насчет того свального греха, что творился две сотни лет назад на Сицилии.

Хэйтем, очевидно, счел художественную программу завершенной, поскольку в гостиной разговор уже велся совершенно другой — про детей, про Дэвенпорт и Париж, про Лежащего Поперек и Честера, про пополнение в семье Годфри… Пока в столовую не заглянула мисс Марта.

Шэй сразу заметил, что у горничной вид какой-то… таинственный.

— Прошу меня извинить, что прерываю, — она слегка поклонилась и обратилась к Анэдэхи. — Все трое уже спят, а я — как обещала.

Анэдэхи мигом кивнула, как заправский шпион. Марта скрылась за дверью, а Анэдэхи немедленно поднялась:

— Спасибо за ужин и беседу, мистер Кенуэй, мистер Кормак. Оставлю вас с Радунхагейду. Увидимся завтра за завтраком… или за обедом.