Не беремся рассуждать о сложностях мировоззрения И. С. Тургенева в последние годы его жизни. Для нас сейчас интересно другое: В. Дмитриев видит незамолимый грех И. С. Тургенева как раз в том, что писатель отдал здесь часть содержания тому, что могло быть только формой - фантастическому образу и ситуации.
А В. М. Чумаков вообще отказывает "содержательной" фантастике в праве принадлежать искусству14.
Заметим, кстати, что все названные исследователи, за исключением В. М. Чумакова, совсем умалчивают о том весьма пестром отряде литературных произведений, который получил не вполне удачное название научной фантастики. История ее возникновения и развития выдвигает, между тем, целый ряд вопросов. И далеко не случайно, что исследователь, специально занимающийся изучением научной фантастики, высказывает точку зрения прямо противоположную той, с которой мы уже познакомились.
В книге "Что такое фантастика?" Ю. Кагарлицкий пишет, что "то или иное произведение остается в пределах фантастики лишь до тех пор, пока средства убедительности - сколь бы реалистичны они ни были сами по себе - служат именно фантастике. Там, где этот принцип нарушен, фантастическое допущение немедленно обнаруживает всю свою шаткость. Он отделяется от реалистического по самой сути своей произведения, становится простой литературной условностью. В подобного рода вещах фантастика ничего не определяет. Когда автору нужен просто литературный прием, становится безразлично, откуда этот прием заимствован"15.
Как видим, Ю. Кагарлицкий в отличие от Ю. Манна, Г. Недошивина, П. Аскарова воспринимает фантастику, фантастический образ не только как нечто самоценное, но и как определяющее начало в произведении, как "солнце... системы", по выражению Бальзака. Этому центру - фантастическому образу или фантастической идее - подчиняется все в произведении. Не только сюжет и детали, но даже и образ героя - человека служит убедительности фантастики, доказательству ее "истинности"16.
Одним словом, Ю. Кагарлицкий (и не он один, ибо это относится ко всем критикам и литературоведам, интересующимся проблемами научной фантастики) воспринимает фантастику как отдельный, специальный предмет исследования, а не только как некую составляющую мифа, гротеска, символа, иносказания, художественной условности и пр. Такая постановка вопроса - вполне закономерное следствие тех изменений, которые претерпела фантастика в XX столетии. А они настолько значительны, что сейчас "фантастика стала одной из загадок века и ей даже пришлось дать новое имя - ее стали называть научной фантастикой. Собственно изменения эти начались еще в XIX в., а некоторые "всплески" наблюдались и в более ранние эпохи, но только в XX в. научная фантастика как определенное явление оформилась окончательно, создав уже самим фактом своего существования проблему.
Дело в том, что научная фантастика - и это было очевидно уже в 20-е годы - не сливалась с остальным искусством, сохраняла свою обособленность, а искусство не спешило принимать ее в свое лоно. В критике родилась даже специальная терминология для обозначения этой обособленности научной фантастики. Англоамериканские критики говорят о "главном направлении" в искусстве (mainstream) и научной фантастике. При этом "главное направление" включает как реализм, так и модернизм и натурализм. Научная же фантастика, соприкасаясь с каждым из этих направлений mainstream, сохраняется все же как суверенное государство.
Базиль Давенпорт назвал научную фантастику "уникальным феноменом со своим собственным языком"17. Некоторые из американских критиков утверждают даже, что научная фантастика обслуживает вполне определенные социальные группы. Так, Джон Кэмпбэлл, известный издатель фантастики, считает, что "научная фантастика пишется людьми техники о людях техники для удовольствия людей техники"18, а Джерард Клейн полагает, что писатели и читатели научной фантастики образуют некую социальную группу, которая не приемлется "доминантной культурной группой", претендующей (и не без успеха) на то, чтоб представлять "настоящую культуру"19.
Эта своеобразная изоляция научной фантастики вызывает не только удивление и недоумение, но и тревогу и недовольство. И в американской критике возникает еще одно понятие - гетто. О "геттоизации" фантастики говорит Теодор Старджон20, о гетто, в которое заключила себя научная фантастика, с оттенком раздражения пишут многие американские критики.
Правда, в американской, а затем и в английской литературе для образования такого гетто сложились особо благоприятные условия: начиная с 1926 г. в Америке в большом количестве издаются специализированные журналы, печатающие научную фантастику. Джеймс Ганн прямо связывает возникновение гетто с изданием этих журналов21.
Однако в "отделенности" научной фантастики от всех остальных видов, форм и жанров художественной литературы повинны не только специализированные журналы, хотя они, безусловно, сыграли здесь свою роль. В Советском Союзе практически не было таких специализированных изданий, если не считать ежегодников "Фантастика" (изд-во "Молодая гвардия") и "Альманах научной фантастики" (изд-во "Знание"). Оба эти сборника начали выходить поздно, уже в 60-е годы, а до этого научная фантастика печаталась в обычной периодике, но чаще не в литературных журналах, а в научно-популярных. И все же в среде советских писателей-фантастов возникает то же чувство изолированности, не столько исключительности, сколько "исключенности" из обычной литературы, тем более что в советской критике привился в свое время обычай писать о "большой литературе" (аналог англо-американскому "главному направлению") и противостоящей ей научной фантастике, которая молчаливо подразумевалась "малой" литературой. Такое противопоставление казалось обидно-несправедливым, не соответствующим подлинному значению научной фантастики. Не случайно два писателя, разделенные десятилетиями, назвали научную фантастику Золушкой, будучи уверены, что на самом деле она принцесса22.
Но дело, разумеется, не в том, как американские фантасты воспринимают свое "гетто", и не в обиде советских писателей, связавших свою судьбу с научной фантастикой, на мнимую непричастность к "большой литературе". Просто в таком стихийном делении литературы на "главное направление" и "неглавное", на "большую литературу" и "малую" повинно некое объективно присущее современной фантастике качество, некая специфическая ее особенность, из-за которой стихийно возникло особое отношение читателей и особое направление, по которому пошло исследование научной фантастики.
Разного рода опросы читателей показали, что в научной фантастике люди чаще всего ищут ответа на иные вопросы, чем те, что обычно затрагиваются в художественной литературе, - они ждут от фантастики новых идей, гипотез о строении мира, о будущем человечества и пр. А. Громова23 в одном из своих выступлений отметила, что на читательских конференциях фантастам задают совсем не те вопросы, которые привыкли слышать писатели на обычных встречах с читателями - их реже спрашивают о творческих планах, любимых героях и их прототипах, а чаще о том, возможна ли жизнь на других планетах, не посещали ли нашу Землю братья по разуму, будет ли построена "мыслящая машина" и когда это произойдет и т. п.
В критике же возникла проблема специфики научной фантастики, которая долгое время ощущалась как ключевая, да и сейчас интерес к ней не потерян. Правда, долгое время изучение фантастики и осмысление процессов, в ней происходящих, не выходило за рамки все того же "гетто". Авторами критических работ о фантастике являлись сами писатели-фантасты или их издатели и немногочисленные критики, как правило, тоже не профессионалы, а любители и поклонники фантастики, специалисты в области той или иной естественной науки. Профессиональное, "академическое" литературоведение фантастику игнорировало.
Но как ни относиться к разношерстной критике научной фантастики 20 50-х годов, она создала определенную традицию критической мысли, с которой не могут не считаться и специалисты-литературоведы, обратившиеся к ее изучению. А их теперь уже немало: на Западе это Марджори Никольсон, еще в 40-е годы написавшая исследование по истории и предыстории некоторых наиболее популярных в современной фантастике идей и сюжетов, Дарко Сувин, Марк Хиллегас, Роберт Филмус, Томас Кларсон, Дэвид Кэттерер и др.; в Советском Союзе - Ю. Кагарлицкий, Е. Брандис, А. Бритиков.
