Патриций говорил в полудреме, заплетающимся языком.

– Разве это не так, юный Витинари? Так и есть, сэр. Все верно. Но в таком случае куда нам его поместить – зная, что все будут его искать? Туда, куда посмотрят в последнюю очередь, сэр. Неверно. Это глупо. Надо поместить его туда, куда вообще никто не посмотрит…

Голос перетек в бормотание.

Можно нанести яд на простыни, подумал Шельма. Или даже на одежду. Чтобы он медленно впитался в кожу…

Шельма забарабанил в дверь. Стражник открыл.

– Принеси новую кровать.

– Что?

– Другую кровать. Откуда угодно. И свежее постельное белье.

Он посмотрел под ноги. Коврик на полу был совсем маленький. И все же в спальне, где зачастую ходят босиком…

– А еще заберите этот ковер и замените новым.

Что еще?..

Вошел Детрит, кивнул Шельме и внимательно оглядел комнату. Наконец он взял под мышку видавший виды табурет.

– Ентот сойдет, – сказал он. – Если что, приделаю ему спинку.

– Что? – спросил Шельма.

– Тот врач, Пончик, сказал принести ему образец стула пациента, – ответил Детрит и вышел.

Шельма открыл было рот, чтобы окликнуть его, но потом пожал плечами. Чем меньше мебели, тем лучше…

Ну и все, пожалуй. Не отдирать же обои со стен.

Сэм Ваймс смотрел в окно.

Витинари не окружал себя телохранителями. У него, как и у многих, были дегустаторы – и на этом все. Конечно, Витинари и здесь ухитрился провернуть один из своих фирменных трюков: со всеми дегустаторами хорошо обращались, всем платили достойное жалованье, и все они были сыновьями шеф-повара. Но в первую очередь его защищало то, что всем без исключения он был полезнее живым, чем мертвым. Крупные влиятельные гильдии не любили Витинари, но предпочитали видеть в Продолговатом кабинете именно его, а не кого-нибудь из конкурентов. К тому же Витинари воплощал собой стабильность. Это была холодная и бездушная стабильность, но гений патриция, среди прочего, состоял в том, что он осознал: именно стабильности люди желают больше всего на свете.

Он как-то раз сказал Ваймсу, стоя в этой самой комнате у этого самого окна: «Они думают, что хотят равенства и справедливости, но чего они на самом деле жаждут, о чем мечтают в глубине души? Чтобы вещи шли своим чередом и завтра было таким же, как сегодня».

Ваймс отвернулся от окна.

– Что мне теперь делать, Фред?

– Не знаю, сэр.

Ваймс уселся в кресло Витинари.

– Ты помнишь предыдущих патрициев?

– Старого лорда Капканса? И того, что был перед ним, лорда Ветруна? Как не помнить. Те еще типы. Этот хотя бы не хихикал как умалишенный и в платье не наряжался.

«А вот уже и прошедшее время, – подумал Ваймс. – Еще свежее в памяти, но неумолимо уходящее».

– Что-то внизу стало очень тихо, – заметил он.

– Заговоры обычно плетутся в тишине, сэр.

– Фред, Витинари вообще-то жив.

– Да, сэр. Но не похоже, что он сейчас за главного.

Ваймс пожал плечами.

– Не похоже, чтобы сейчас хоть кто-то был за главного.

– Может быть, сэр. И вообще, никогда не знаешь, где тебе повезет.

Колон стоял навытяжку, глядя прямо перед собой, и говорил очень ровным, подчеркнуто безэмоциональным тоном. Ваймсу была знакома эта поза. Он сам при необходимости ее принимал.

– О чем это ты? – спросил он.

– Ни о чем, сэр. Просто фигура речи, сэр.

Ваймс откинулся в кресле.

«Еще утром я знал, что мне готовит день, – подумал он. – Мне нужно было сходить к этим чертовым геральдистам. Потом побывать на нашей обычной встрече с Витинари. После ланча я бы пролистал несколько рапортов, может, сходил бы посмотреть, как обстоят дела в новой штаб-квартире стражи на Тряпичной улице, и лег бы спать пораньше. А теперь Фред мне предлагает… что?»

– Слушай, Фред, если у Анк-Морпорка появится новый правитель, это буду не я.

– Кто же это будет, сэр? – спросил Фред, все так же тщательно подбирая интонации.

Перед Ваймсом разверзлась бездна, и он почувствовал, как туда с хлюпаньем утекают мысли.

– Ты же сейчас на Моркоу намекаешь, да?

– Может быть, сэр. Ведь ни одна гильдия не позволит, чтобы городом правил кто-то из другой гильдии, а капитана Моркоу все любят, и, ну… ходят слухи, что он подследник престола, сэр.

– Этому нет никаких подтверждений, сержант.

– Не мне судить, сэр. Я в этом ничего не смыслю. Не знаю, какие нужны подтверждения, – сказал Колон, и в голосе у него мелькнула тень неповиновения. – Но у него есть этот его меч, и родимое пятно в форме короны, и… ну, все и так знают, что он король. Это все его кризма.

«Харизма, – подумал Ваймс. – О да. У Моркоу действительно есть харизма. Он умеет влиять на людей. Он даже дикого леопарда уговорил бы сдаться, положить зубы на полку и заняться общественно полезной работой, и все старушки в округе были бы не рады».

Ваймс не доверял харизме.

– Хватит с нас королей, Фред.

– Ваша правда, сэр. Кстати, Шнобби объявился.

– Час от часу не легче.

– Вы вроде как хотели с ним поговорить про все эти похороны, сэр…

– Покушения покушениями, а служба по расписанию, да? Ладно, иди и скажи ему, чтобы поднимался.

Ваймс остался наедине с собой.

Хватит с нас королей. Ваймсу непросто было объяснить, почему он в этом уверен, почему сама идея королевской власти противна всему его существу. В конце концов, многие патриции были не менее паршивыми, чем короли. Но они были… равны всем остальным в своей паршивости, что ли. Что бесило Ваймса до зубовного скрежета, так это идея, что короли – какие-то особенные люди. Высшая форма жизни. В чем-то даже магическая. И следы этой магии сохранялись по сей день. Анк-Морпорк до сих пор пестрел названиями, оставшимися с королевских времен, был наводнен старичками, которые получали несколько пенсов в неделю за выполнение бессмысленных задач, – например, в городе были Держатель королевских ключей и Хранитель королевских сокровищ, хотя давно уже не осталось ни ключей, ни тем более сокровищ.

Короли все равно что одуванчики. Сколько голов ни срубишь, корни все равно остаются под землей и ждут своего часа.

Монархия сродни хронической болезни. Такое ощущение, что даже у самых разумных людей где-то в голове начертали на свободном клочке: «Короли – это прекрасно!» Кто бы ни создал человечество, он допустил важный конструкторский просчет. Речь о неизбывном людском желании преклонять колени.

В дверь постучали. Казалось бы, стучать исподтишка невозможно, но этот стук был именно таким. Его обертона сообщали подсознанию: если никто не откроет дверь, тот, кто сейчас стучал, все равно бочком в нее протиснется, после чего умыкнет все плохо (и хорошо) лежащие сигареты, прочитает все письма, что попадутся ему на глаза, выдвинет несколько ящиков, отопьет из бутылок, которые при этом обнаружатся, но на серьезное преступление не пойдет, потому что преступление – это акт сознательного выбора, а он действует по наитию, как мелкий хищник, и его преступные наклонности – часть его натуры. Словом, это был очень красноречивый стук.

– Заходи, Шнобби, – устало сказал Ваймс.

Капрал Шноббс протиснулся в комнату. Еще одним его свойством было умение протискиваться даже в настежь распахнутую дверь.

Он неловко отдал честь.

Над капралом Шноббсом не властны перемены, сказал себе Ваймс. Даже Фред Колон как-то приспособился к изменившемуся статусу Городской Стражи, но натура Шноббса оставалась незыблемой. Что с ним ни делай, в основе своей он оставался все тем же Шнобби.

– Шнобби…

– Да, сэр?

– Эм… Садись, Шнобби.

Капрал Шнобби посмотрел на него с подозрением. Выволочки обычно начинались по-другому.

– Фред, э-э-э, сказал, что вы хотели меня видеть, господин Ваймс, и поговорить о соблюдении графика…

– Я? Хотел? Ах да. Шнобби, сколько раз ты на самом деле ходил на бабушкины похороны?

– М-м-м… три, – неуверенно проговорил Шнобби.

– Три?