Однажды в школе Святого Розария наша учительница, сестра Мишель Мари, ненадолго отлучилась из класса. Когда она вышла, Сонни Дерамо швырнул стирательную резинку. Когда учительница вернулась, резинка все еще лежала на полу.
– Кто это сделал? – спросила сестра Мишель Мари. Все молчали. Никто не сказал ни слова. – Значит, вы все останетесь после уроков, пока тот, кто это сделал, не признается. – И тогда я поднял руку.
– Это сделал я, сестра.
А после уроков она отправила домой всех, кроме меня.
– Байден, ты останешься после уроков.
Я знал, что это значит. Придется сто раз написать на доске: «Благими намерениями вымощена дорога в ад».
Когда остальные ученики ушли, она указала мне, где сесть, и сказала:
– Ты сознался в том, чего не совершал. – Я кивнул, полагая, что меня сейчас отпустят. – Достойно восхищения, – продолжала сестра Мишель Мари, – но тебе все равно придется отвечать за проступок. Останешься после уроков.
Сестра высказала свою точку зрения, которую я никогда не забуду. Когда решаешь вмешаться, нужно быть готовым к последствиям.
Священников мы видели по воскресеньям, а монахини были с нами каждый день. Сестра Лоуренс Джозеф играла с нами в бейсбол – подоткнув свою длинную тунику, она бегала по базам. В спорте я преуспевал, но, хотя мама и настояла, чтобы я пошел учиться на класс младше, я все равно оказался меньше ростом, чем почти все остальные мальчишки, и сестра Лоуренс Джозеф знала, что меня это беспокоит. «Знаешь, а мой брат тоже был маленького роста, Джо, и все же он стал очень хорошим спортсменом». Они всегда меня подбадривали. Почти все мои учителя пытались помочь мне справиться с заиканием. Они, как и мама, напоминали мне, что я хороший мальчик, умный, отличный спортсмен. Если надо мной посмеивались одноклассники, учителя за меня вступались. Они даже старались посоветовать, как мне справиться с заиканием.
Я придумал свою собственную стратегию, она напоминала игру. Мне нужно было предвидеть, что подумают другие люди. В 1955 году, когда родители купили новый дом в Мейфилде, я стал разносить по утрам газеты. Я с ужасом ожидал утра субботы, когда мне придется получать деньги у едва знакомых людей. Я научился предвидеть, какой предстоит разговор. Мой сосед был большим фанатом Yankees, и я всегда проверял счет Yankees в газете, потому что знал, что он спросит и нужно будет что-то сказать, чтобы не выглядеть дураком. Пока он шел открывать дверь, я репетировал разговор с ним: «Ты видел, Мики Мантл вчера сделал два хоум-рана?»
Чтение вслух всегда вызывало у меня панику, поэтому я запоминал наизусть длинные отрывки, которые мне предстояло читать в школе. И одна из монахинь предложила мне научиться держать ритм, как в пении, чтобы не перенапрягаться и чтобы у меня не сводило мышцы на лице. Монахини всегда старались помочь. Вот почему для меня стало полной неожиданностью то, что случилось, когда я читал вслух про сэра Уолтера Рэли.
Когда мы переехали в Мейфилд, меня перевели в начальную школу Святой Елены. В седьмом классе, как и до того, нас рассаживали рядами, в алфавитном порядке, то есть я всегда был в первом ряду, но не на первом месте. И так я мог заранее подсчитать, что именно мне выпадет читать в классе. Если я сижу пятым, мне достается пятый абзац. В тот день мне предстояло прочитать: «Сэр Уолтер Рэли был джентльменом. Он снял плащ и кинул его в грязь, чтобы леди прошла, не запачкав туфли». В тот день я рассчитал все верно. Мне достался тот самый абзац. Я запомнил его наизусть. Я настроился на подходящий ритм.
– Сэр Уол-тер Рэ-ли был джентльменом. – И тут монахиня резко остановила меня:
– Мистер Байден, а что вот это за слово? – Я почувствовал, как меня охватывает паника. Я не мог прочесть слова на странице. Просто впал в ступор. Она хотела, чтобы я произнес «джентльмен», а я не мог. «Дже-дже-дже-дже…»
Она снова перебила меня:
– Мистер Ба-ба-ба-байден…
И я почувствовал, как у меня внутри что-то раскалилось, поползло вверх и накрыло с головой. Меня охватила самая настоящая ярость. Я встал из-за парты и вышел из класса, прямо мимо монахини. Ушел из школы и отправился к себе на Уилсон-Роуд пешком, а идти было две мили. Когда я вернулся домой, меня уже дожидалась мама. Из школы уже успели позвонить.
Я даже не вошел в дверь собственного дома.
– Садись в машину, Джо.
Я сел в машину с братишкой Фрэнком, который едва научился ходить, и мама повезла нас в школу Святой Елены. Я видел, что она рассержена как никогда. «Плохи мои дела», – подумал я.
– Джо, что случилось? – спросила она.
– Мама, она надо мной смеялась. Она называла меня мистер Ба-ба-ба-байден.
Мы добрались до школы, мама схватила меня за руку и подхватила Фрэнка. Мы направились в кабинет к директрисе, матери Агнес Констанс. Кабинет у нее был примерно такой, как изображают в старых фильмах в жанре нуар кабинет частного детектива: деревянная обшивка высотой в четыре фута на стенах, матовые стекла. Мама усадила меня в вестибюле, посадила мне на колени Фрэнка и пошла в кабинет. Светило солнце, и я мог различить силуэты. И я все слышал. Я слышал, как мама спросила: «Можно попросить сестру спуститься?» И когда монахиня начала объяснять, что я сделал, я услышал, как мать перебила ее: «Да, я знаю, сестра, а что сказали ему вы?»
– Что ж, миссис Байден, я не сказала ничего такого…
– Вы сказали «Ба-ба-ба-байден»?
– Ну, это не имеет значения, – услышала я голос матери Агнес Констанс. Но мама настаивала: «Так вы сказали Ба-ба-ба-байден?»
– Да, миссис Байден, я хотела обратить его внимание на важный момент.
Я видел, как моя мать выпрямилась во весь рост, пять футов один дюйм. Моя мать, всегда такая робкая, так почитавшая церковь, подошла к монахине и сказала:
– Если ты еще раз заговоришь так с моим сыном, я приду снова и сорву с твоей головы этот чепец. Понятно?
Потом дверь распахнулась, и мама взяла Фрэнки у меня с колен.
– Джоуи, – сказала она, уходя, – возвращайся в класс.
Моя мать не выносила только одного: подлости. В ней самой не было ни капли подлости, и она не терпела этого в других людях. Однажды она велела моему брату Джиму разбить нос тому парню, который обижал малышей, а когда он это сделал, подарила ему доллар. Ни для деятелей церкви, ни для властей предержащих она не делала никаких исключений. Если они злоупотребляют полномочиями, можешь разбить им нос.
«Ты уважаешь мундир, – говорила она, – уважаешь сутаны, уважаешь униформу, но не обязан уважать человека, на котором эта одежда». Много лет спустя, когда я сказал матери, что собираюсь на аудиенцию к английской королеве, она тут же велела мне: «Не кланяйся ей». Когда я сообщил ей, что иду к папе римскому, она ответила: «Не целуй его кольцо». «Помни, Джоуи, – говорила она, – ты же Байден. Никто не выше тебя. Ты не лучше других людей, но и никто из них не лучше тебя».
Бывало, мы сидели совсем без денег. Тогда от энергетической компании к нам присылали человека, который должен был вытрясти из нас плату за электричество, а у меня так изнашивались ботинки, что приходилось до папиной зарплаты вкладывать в них стельки из картона, но даже тогда мама не переживала. Когда я учился в восьмом классе, меня пригласили в пресвитерианскую церковь на праздник для детей из государственной школы. Я был католиком; в Мейфилде католических семей было очень мало. Мне пришлось надеть одну из папиных парадных рубашек, она была мне длинна, так что мама дважды загнула рукава с французскими манжетами, а потом мы стали искать запонки и не нашли. Был вечер пятницы, папа работал допоздна, и мама пошла в подвал, взяла ящик с инструментами со стиральной машины и вытащила оттуда два болта с гайками. Я понял, что она собирается застегнуть мне манжеты с помощью болтов, и отпрянул.
– Мама, я в таком виде не пойду! – сказал я. – Так нельзя. Меня ребята засмеют.
– Джо, – сказала она, – посмотри-ка на меня.
– Я с этим не пойду. Я с этим не пойду.
