Потом Никифор Фадеич и сваху нанимал, и сам пытался искать сыну невесту – город будто вымер. Нет невест для Андрея Саманова. Сарафанное радио разнесло весть о его горькой доле, никто её вместе с ним мыкать не хотел. Так и оставил старший Саманов мечту пристроить больного сына.

Роль посланницы удачи сыграла Антонида, сестра Никифора Фадеича. Встретила она мать Саньки, Татьяну, в воскресенье в Церкви. Со службы вместе шли. Разговорились. И пожаловалась Чеверёва на свою младшую дочь, Саньку. Мол, придумала в повитухи идти. Отговаривать бесполезно. Девка с детства такая, если что ей в голову втемяшится – не переспоришь. Зная её характер, Василий Чеверёв впал в тяжёлые раздумья: что делать? Хоть отдавай её за первого встречного. Думал: семья будет – дурь из головы выветрится.

Антонида поспешила с новостью к брату. Потолковали и решили ещё раз судьбу испытать. Тут неожиданно повезло. Чеверёв согласился. Саманов–старший теперь на невестку дышать боялся, не веря счастью. А сама Санька узнала всё это много позже от своей матери, которая со слезами просила у неё прощения… Но всё по порядку…

Санька не знала, как родители за честь дочери перед общественностью оправдывались, а только, как Оля Старчикова и сказала, первой брачной ночи у Саньки не было… И второй, и третьей тоже, чему она была несказанно рада. Позже Липа ей рассказала, что такие дела для соседей решаются просто – рубят курочку на простыню. Простынь показывают любопытствущим, как символ честности невесты. Из курочки варили домашнюю лапшу и тех же соседей угощали, чтобы со злости не наговорили лишнего. Так и было у Чеверёвых. А довольные Самановы подтверждали сказанное.

Тем всё и завершилось. Начались будни, в которых Санька вдруг превратилась во властную деятельную хозяйку, с утра до вечера не дающую покоя домашним. Никифор Фадеич нанял двух баб в помощь снохе, да сына одной из них, подростка лет тринадцати, лошадью управлять. Чем-то и сам помогал, и сына заставлял. Только Андрей всё больше где-то прятался. То ли в мастерской, то ли в комнатке за лестницей на первом этаже. В глаза Саньке он не смотрел. Если встречались где – он бежал мимо, опустив голову. «Сердится, что ли?» – думала Санька. «Да и пусть себе. Не до него».

Трясли перины, хлопали ковры и шубы, стирали всё подряд. Нанятый подросток – Евсей – уже третий раз вез на телеге корзины мокрого белья на реку, где его полоскали бабы. Весь двор и огород был увешан простынями, наволочками, пододеяльниками, подштанниками да исподними рубахами. Дня через два по дому стоял стук, будто гвозди заколачивали в шесть рук. А это работницы отбивали да прокатывали рубелем стиранное, намотанное на скалку. Санька укладывала чистое, отглаженное белье в сундуки, укладки, вешала в шкапы. При этом зорко просматривала его на наличие прорех, недостатка пуговиц и других важных частей. Тут же все исправляла и укладывала на полки.

Никифор Фадеич такого не видел со времен смерти его жены. Конечно, жена его была гораздо слабее и тише Саньки, но порядок в доме держала. А Санька… «Это ж Кутузов в юбке!» – одобрительно делился он с соседями.

Теперь в доме установился порядок, по которому снизу, из мастерской, в верхние комнаты можно было войти только через баню, и только переодевшись. Завтрак, обед и ужин были строго по времени, и опаздывать было нельзя – Санька сердилась. Но никто и не думал опаздывать. Новая хозяйка варила, пекла, жарила так, что запахи задолго до приглашения к столу уже держали всех домашних за носы. Все только и ждали своего часа, нетерпеливо прислушиваясь к бою больших часов в зале, и затаив дыхание, считали удары. Обед был ровно в двенадцать. А после обеда все сидели за столом осовевшие, разморённые.

Бабы – помощницы, кроме еды, получили по полтора рубля деньгами. Евсейка получил рубль, да старую Андрееву одежду, из которой он давно вырос. Так она и валялась на чердаке, сваленная с другим хламом. Санька не побрезговала всё перебрать, дельное постирать и отгладить, что на тряпки годилось – располосовать. А никуда не годное по уму надо было старьёвщику отдать, да некогда было его искать. Потому Санька велела всё вывезти в лес и сжечь. Этим Никифор Фадеич занимался. Из дельного – добрые рубахи, портки, полушубок – теперь с радостью приняли Евсей с матерью.

Санька, как и мечтала, развесила милые уютные занавески во всех верхних комнатах – где шёлковые, где ситцевые. В погреб, большой, но сначала захламлённый, Санька, после тщательной уборки, наставила банок с вареньем и соленьями (мама поделилась, у Чеверёвых этого добра всегда было с избытком). Туда же привезли от родителей кругляши масла коровьего, бутыли льняного масла, муки три мешка, сахару мешок, большую банку меду и всяких приправ для печенья.

Она была в своей стихии. Работа поглощала её без остатка, и ей казалось, что жизнь прекрасна. Приходили в гости отец с мамой. Одобрили все её перестановки и новшества. Никифор Фадеич не мог нахвалиться невесткой. Липа только обещалась, но так пока и не пришла.

Одно было тревожно. Андрей будто прятался от неё. И в глаза не смотрел. Боялся, что ли? Как-то она спросила Никифора Фадеича:

– Андрей за что-то на меня сердится, а за что – не пойму.

– Да за что ему на тебя сердиться?! Господи! Он до сих пор счастью своему поверить не может, вот и всё. А ты не думай про это. Лучше, чтобы он тебе на глаза попадался как можно реже. Я ему про то наказывал. Бог даст, всё образумится.

В середине апреля, когда уже лед стронулся, в воскресенье, после обеда Никифор Фадеич отправился по санному делу сговариваться. У гармонных дел мастера Тагильцева трое саней ремонта требовали. Вот он и позвал свекра, чтобы тот посмотрел, оценил и сказал, сколько времени починка займет и во сколько обойдется. Чтобы готовить сани, по пословице, летом, надо было попечься о том ещё весной, а то у санного мастера такая очередь выстроится, что и к следующей весне не обернёшься. Поэтому Никифора Фадеича то и дело зазывали в гости с дальним прицелом на заказ.

Обычно он брал с собой сына. И тут сказал ему, чтобы собирался. Но Андрей отказался:

– Дурно мне, батя. Не могу я идти никуда.

– Подступает?

– Нет. Не в этом дело. Ты иди один. Я просто отлежусь.

– Ладно. Только не выходи никуда. Особенно Саньке не показывайся.

– Угу.

Санька из окна своей комнаты видела, как Никифор Фадеич вышел за ворота и пошёл вниз по улице. Она решила довязать кружева на круглый столик в горнице, на котором стоял большой медный самовар на подносе. Под этот поднос и нужна была круглая кружевная салфетка. Она её вот уже полторы недели вязала. Осталось всего несколько зубчиков – и салфетка готова.

Углубившись в счет петель, Санька не обратила внимания на вошедшего в комнату Андрея. А когда подняла голову и увидела мужа – насторожилась. Андрей стоял у порога, прямо и дико глядя на неё.

– Ты чего?.. Тебе плохо?..

– Да, мне плохо.

Санька отложила вязание, встала.

– Скажи, чё делать надо. Давай, я за дедом Петром сбегаю.

Дед Петр жил через четыре дома от Самановых и был в молодости коновалом. Но и людям часто помогал вполне удачно. Андрея знал с рождения и не раз помогал ему в приступах, благодаря обретенным знаниям и ловкости.

– Нет, никого звать не надо. Нравится тебе у нас?.. Живешь, командуешь. Батя говорит: «Кутузов в юбке». Всем хороша: и домовитая, и честь блюдешь. А долги когда отдавать будешь?

– Какие долги? – не поняла Санька.

– Супружеские. Ты теперь жена мне, помнишь? И должна делать то, что я тебе скажу.

Он подошёл ближе. Санька отступила к стене. Она видела, как тяжело дышал Андрей, как раздувались его ноздри и как он смотрел на неё в упор дикими тёмными глазами. У неё тоже всё затрепыхалось внутри.

– Давай сядем и спокойно поговорим, – дрогнувшим голосом предложила она.