– Я не хочу пить.
– А чего ты хочешь, поссориться?
– Нет. – Голос у Фрэнсис был такой несчастный, что Майкл тут же проникся к ней жалостью. – Я не хочу ссориться. Не знаю, что на меня нашло. Давай поставим точку. И постараемся хорошо провести время.
Они вновь взялись за руки и молча пошли мимо детских колясок, стариков итальянцев в воскресных костюмах и молодых женщин.
– Я надеюсь, сегодня будет интересная игра. – Фрэнсис прервала затянувшуюся паузу, стараясь говорить непринужденно, как за завтраком и в начале прогулки. – Мне нравится профессиональный футбол. Эти ребята колотят друг друга так, словно сделаны из бетона. А как они бросаются друг другу в ноги! Это очень возбуждает.
– Я хочу кое-что сказать тебе, – очень серьезно заявил Майкл. – Я не прикасался ни к одной женщине. Ни разу. За все пять лет.
– И хорошо.
– Ты мне веришь?
– Конечно.
Они шли по парку Вашингтон-сквер, под раскидистыми деревьями, между скамейками, на которых не было свободных мест.
– Я стараюсь этого не замечать. – Фрэнсис словно говорила сама с собой. – Стараюсь убедить себя, что это ничего не значит. Некоторым мужчинам это нравится, говорю я себе, они хотят видеть то, чего лишены.
– Некоторым женщинам это тоже нравится, – ответил Майкл. – В свое время я знал пару дамочек…
– Я не смотрела ни на одного мужчину после второго свидания с тобой, – прервала его Фрэнсис.
– Нет такого закона, – заметил Майкл.
– У меня все переворачивается внутри, когда мы проходим мимо женщины и ты смотришь на нее так, как смотрел на меня при нашей первой встрече у Элис Максвелл. Ты стоял в гостиной, рядом с радиоприемником, в зеленой шляпе…
– Шляпу я помню, – ввернул Майкл.
– Тем же взглядом. Меня от этого мутит. Мне становится нехорошо.
– Ну что ты, дорогая…
– Я думаю, теперь можно и выпить.
Они направились к бару на Восьмой улице. Майкл застегнул пальто и бросил задумчивый взгляд на свои хорошо начищенные коричневые туфли, когда они поднимались по ступеням к двери. Они сели у окна, в которое лились солнечные лучи. У дальней стены трещали дрова в камине. Подошел японец-официант, поставил на стол блюдо с претцелями[1] и широко им улыбнулся.
– Что положено заказывать после завтрака? – спросил Майкл.
– Думаю, коньяк, – ответила Фрэнсис.
– «Курвуазье», – попросил Майкл. – Два «Курвуазье».
Официант принес бокалы, и они пили коньяк, сидя в ярком солнечном свете. Майкл прикончил половину, запил водой.
– Я смотрю на женщин, – признал он. – Все так. Я не говорю, хорошо это или плохо, но я на них смотрю. Если я прохожу мимо по улице и не смотрю на них, я обманываю тебя, обманываю себя.
– Ты смотришь на них так, словно хочешь ими обладать. – Фрэнсис вертела бокал. – Каждой.
– В определенном смысле, – Майкл говорил тихо, словно обращался не к жене, – в определенном смысле это правда. Но за этим ничего не следует, и это тоже правда.
– Я знаю. Поэтому меня и мутит.
– Еще коньяка! – крикнул Майкл. – Официант, еще два коньяка.
– Почему ты причиняешь мне боль? – спросила Фрэнсис. – Зачем ты это делаешь?
Майкл вздохнул, закрыл глаза, осторожно потер веки пальцами.
– Мне нравится смотреть на женщин. Больше всего я люблю Нью-Йорк за то, что его наводняют батальоны женщин. Когда я впервые приехал сюда из Огайо, то сразу их заметил, миллион прекрасных женщин, шагающих по городу. Я ходил среди них, и сердце выпрыгивало у меня из груди.
– Детство, – прокомментировала Фрэнсис. – Это детское чувство.
– Не уверен, – покачал головой Майкл. – Не уверен. Я стал старше, уже на подходе к среднему возрасту, начал толстеть, но все равно люблю ходить по Пятой авеню в три часа дня, по восточной стороне, между Пятидесятой и Пятьдесят седьмой улицами. Они все там, вроде бы ходят по магазинам, в мехах и этих безумных шляпках, будто собрались со всего мира в этих восьми кварталах. Там лучшие меха, там лучшие одежды, там самые красивые женщины. Они выходят из дома, чтобы потратить деньги, и очень этим довольны. Когда ты проходишь мимо, они холодно смотрят на тебя, всем своим видом демонстрируя, что ты для них не существуешь.
Японец-официант поставил на стол два бокала, лучась от счастья.
– Все хорошо? – осведомился он.
– Все прекрасно, – ответил Майкл.
– Если пара шуб и шляпки за сорок пять долларов… – начала Фрэнсис.
– Дело не в шубах. И не в шляпках. Просто там какая-то особенная атмосфера. Знаешь, тебе не обязательно все это слушать.
– Я хочу послушать.
– Мне нравятся девушки из офисов. Аккуратненькие, в очечках, умненькие, деловые, знающие все и всех, умеющие постоять за себя. – Он смотрел на людей, которые медленно проходили мимо окна. – Мне нравятся девушки на Сорок четвертой улице, которых я вижу во время ленча, актрисы, одетые абы как, разговаривающие с молодыми людьми, демонстрирующие свою молодость и красоту у «Сарди» в ожидании, когда какой-нибудь продюсер обратит на них внимание. Мне нравятся продавщицы в «Мейсис», которые прежде всего обслуживают тебя, потому что ты мужчина. Они заставляют женщин ждать, флиртуют с тобой рядом с носками, книгами, иглами для фонографа. Все это копилось во мне десять лет, и теперь, после твоего вопроса, выплыло наружу.
– Продолжай.
– Когда я думаю о Нью-Йорке, я думаю обо всех его женщинах – еврейках, итальянках, ирландках, польках, китаянках, немках, негритянках, испанках, русских, фланирующих по городу. Я не знаю, то ли я такой особенный, то ли это чувство свойственно всем мужчинам, но у меня такое ощущение, что в этом городе я нахожусь на бесконечном пикнике. Мне нравится сидеть рядом с женщинами в театре, быть рядом с красотой, на которую потрачено никак не меньше шести часов. Мне нравятся раскрасневшиеся девушки на футбольных матчах, а когда потеплеет, девушки в летних платьях… – Он допил коньяк. – Такая вот история. Ты сама напросилась, не забывай. Я ничего не могу с собой поделать и смотрю на них. Просто ничего не могу с собой поделать и хочу их.
– Ты их хочешь, – повторила Фрэнсис лишенным эмоций голосом. – Это твои слова.
– Точно, – жестко ответил Майкл, потому что она заставила его раскрыть душу. – Ты затронула эту тему, так что давай досконально ее обсудим.
Фрэнсис допила коньяк, два или три раза сглотнула.
– Ты говоришь, что любишь меня?
– Я люблю тебя, но при этом хочу их. Такой вот расклад.
– Я тоже красива. Не хуже любой из них.
– Ты прекрасна, – без малейшей иронии ответил Майкл.
– Я о тебе забочусь. – В голосе Фрэнсис слышалась мольба. – Я стала хорошей женой, хорошей хозяйкой, хорошим другом. Я делаю для тебя все.
– Я знаю. – Майкл накрыл ее руку своей.
– Если ты хочешь свободы…
– Ш-ш-ш.
– Скажи правду. – Она убрала руку.
Майкл щелкнул пальцем по краю бокала.
– Хорошо. Иной раз мне хочется стать свободным.
– Ну… – Фрэнсис забарабанила по столу. – Мы можем раз…
– Не говори глупостей. – Майкл пододвинул к ней стул, погладил по бедру.
Она начала тихонько плакать, уткнувшись в платок, чтобы никто не заметил.
– Наступит день, когда ты от меня уйдешь.
Майкл молчал. Смотрел на бармена, который неспешно резал лимон.
– Уйдешь? – повторила Фрэнсис. – Отвечай. Не молчи. Уйдешь?
– Возможно. – Майкл отодвинулся. – Откуда мне знать?
– Ты знаешь, – настаивала Фрэнсис. – Не так ли?
– Да, – после короткой паузы ответил Майкл. – Знаю.
Фрэнсис перестала плакать. Еще пару раз всхлипнула, убрала платок, на лице не осталось и слезинки.
– По крайней мере ты можешь сделать мне одно одолжение.
– Конечно.
– Перестань говорить в моем присутствии о том, как красива та или иная женщина. «Милые глазки, аппетитная попка, отличная фигурка, хороший голос», – передразнила она Майкла. – Держи все это при себе. Меня твое мнение на этот счет не интересует.
