- Я в то время мало что видел, – честно сознался Альби, – я был усталым и вымотанным, и видел только тех, кто был рядом или разговаривал непосредственно со мной. За столом было много омег, я даже в лицо не запомнил всех. В воспоминаниях только цветные мазки ярких платьев, и все. Если ты говоришь, что они были, значит, были, но я их все равно не запомнил.

- Не страшно, – беззаботно махнул рукой Заки, – их эмират со стороны второго города Джабаля, с той стороны горы. Так что, если ты их и увидишь, так только если вас одновременно позовут на праздник к Джабалю. Они не ваши соседи, а соседи Джабаля.

- А что слышно про наших будущих соседей? – Альби поерзал на сидение, из-за качки на барханах он постоянно сползал вниз. Как у них с семьей?

- Ближайший сосед эмират ад Сам, – пожал плечами Заки, – эмира Заяддина ты помнишь. У него было два супруга, и сыновей он, к сожалению, похоронил. Младший супруг после смерти сына обвинил мужа, что если бы он отдал сына, как обещал соседу, то мальчик остался бы жив, и заявил, что это ему кара за то, что он нарушил слово. А на следующий день его самого хоронили. Одни утверждали, что это черная хандра, а другие говорили, что он не проснулся, так как ему «помогли перестать грустить». Эмир Заяддин славится вспыльчивым характером, и говорят, он упрям настолько, что любого осла переупрямит. И если ему что-то западет в голову, то он все равно своего добьется.

Чуть дальше есть еще два соседа. Там достаточно крепкие эмираты со своими наследниками, а четвертым несостоявшимся соседом у Маджида теперь, в общем-то, брошенный город. Альф Джабаля часто видят там и ближе к границам земель Маджида, но с той стороны оазисы маленькие и для перегона стад малопригодные. Но Джабаль все равно присматривает за всеми землями вокруг брошенного города, чтобы не допустить появления оседлых банд, или чтобы бедуины не решили обосноваться в развалинах, а то их потом оттуда не выгонишь.

- Спасибо, Заки, – Альби скинул сапожки и подтянул ноги, пытаясь устроиться удобнее, – Ран прав, надо попытаться успокоиться, можно до посинения говорить о будущем и строить планы, но пока будущее не станет настоящим, ты все равно ничего не сможешь с ним сделать. Доедем до нового дома – посмотрим, какой он и кто в нем живет. У Айюба дом был из белого камня, у Джабаля из красного, но по планировке они были почти одинаковые. Я тут переживаю, как нас встретят, они там, думаю, тоже неспокойны. Новый наследник с супругом и гаремом, это для них тоже стресс.

- Вы напрасно переживаете, хисеки, – подал голос Ханун, – они там все хорошие и добрые! Я могу говорить или ваш человек опять меня ударит?

– Говори, – вздохнул Альби, – я с удовольствием послушаю о нашем новом доме, а то в прошлый раз ты только твердил, что ничего не знаешь. И не надо делать из меня зверя, если бы я сказал Заки тебя ударить, то он бил бы тебя кулаком и тебе было бы очень больно. А тебе всего-то оплеуха прилетела, чтобы ты не забывался, а ты… вы оба там рыдали, как будто вам обоим руки сломали. Махир, вот мне интересно, чего ты вчера плакал? За компанию с Хануном? Или испугался? Вас в питомнике что, ни разу не били? Махир, переводивший внимательный взгляд с Альби на Хануна, пожал плечами и виновато улыбнулся, а вот Ханун даже порозовел от гнева.

- Меня никогда не били! Бить биби нельзя! Мы же омеги! Мы краса и услада для эмирского сердца!

- …перца, – не выдержал Альби, – вы наложники! Ваше дело по первому щелчку пальцев юбку задирать и задницу подставлять. Странно, что вас не научили дома, как правильно себя вести, – Альби увидел, как Махир поджал ноги и виновато опустил плечи, – Пчелка, неужели тебе не говорили, что в гареме супруг господина – самый главный человек? А наложник должен тихо сидеть в уголке и помалкивать, пока его не спросят?

- У эмира Маджида нет супруга, – Ханун обиженно надулся, – и нет, мне никто не говорил, что мне в гареме будет плохо. У эмира Маджида в гареме все добрые, хорошие, ходят в красивых платьях и улыбаются. А если в хамаме я встречался с наложниками эмира, то мне говорили «милая деточка» и гладили по голове! Они говорили, что я буду украшением гарема и сделаю счастливым любого альфу! Меня учили, как красиво ходить и правильно разговаривать, нежным голосом, как мед, а еще петь и танцевать! А еще меня учили, как надо доставлять удовольствие господину. Всякие разные штучки «ласковый язычок» или «горячая попочка» и объясняли, что надо делать, чтобы господину понравилось! А ему понравилось все то, что я делал, ведь недаром он назвал меня сладеньким! А ты просто ревнуешь и боишься, что у тебя пузо скоро вырастет и господин ко мне уйдет!

- Еще раз поднимешь на меня голос и будешь опять наказан! – предупредил Альби, – бери пример с Махира, а иначе, клянусь, твоя задница ничего, кроме клизмы до конца века не увидит!

- Нет! Ты не посмеешь! – Ханун подобрался на сиденье, как будто собирался вскочить и броситься на обидчика, – я нравлюсь господину и я стану его фаворитом! Вот увидишь!

- Заки… – устало вздохнул Альби и показал два пальца.

- Нет! Нет… – Ханун попытался закрыть лицо руками, но Заки схватил его за грудки и, тряхнув как мешок, отвесил две полноценные пощечины, у омеги даже кровь потекла из разбитой губы. Ханун хотел что-то сказать, но Заки выглядел таким злющим, что, казалось, еще немного, и он свернет ему шею, и омега промолчал. Только заскулил и брызнул слезами.

- Ханун, услышь меня, – Альби недовольно поморщился, – я понимаю, что тебя растили, как щенка на продажу, из расчета, чтобы покупатель остался доволен покупкой и захотел купить еще. Но ты же не животное, поэтому попробуй думать головой, что ты говоришь и кому. Неужели, живя в доме Джабаля те пару дней, ты не слышал, что мы с мужем – дыхание друг друга, и я не просто беременный, а ношу лисенка? Не строй ненужных иллюзий, ты никогда не займешь мое место. И потом, Ран… Тигран терпеть не может наглых, поэтому не пытайся лезть к нему. Он тебя оттолкнет, а я узнаю, и тогда запру тебя в темнице, чтобы ты в тишине и спокойствии обдумал свое положение в новом доме.

Ханун схватился за лицо и, сжавшись в комок, скулил на сиденье, размазывая слезы и облизываясь.

- Дайте ему мокрую тряпку приложить к лицу, – поморщился Альби, – а то опухнет до вечера… ОЙ… – Альби схватился за живот, – ребенок пошевелился…

- Альби! – к омеговозке приблизился на жеребце Ран, – Альби, все в порядке? Почему ты нервничаешь опять?

- Ребенок пошевелился! – радостно воскликнул супруг.

- Слава Аллаху! – воскликнул альфа, – это прекрасно! За этими барханами будет оазис и мы остановимся пообедать. Подождешь?

- Легко, – уверил Альби и схватился двумя руками за живот, но в животе только побурчало от голода и все. Альби даже стал переживать, а вдруг ему это показалось?

Омеговозка взяла штурмом очередной бархан и на мгновенье замерла на высоте. Внизу, совсем рядом показались пальмы, которые топорщились из песка, как сорняки. А воды не было совсем, только дикие пальмы и чахлая трава. Похоже, здесь когда-то бросили на песок пару горстей косточек, и они так и проросли группками, толкая друг друга. Омеговозку остановили в тени наибольшей группки пальм, и Ран, придержав жеребца у проема двери, с восторгом принял на руки любимого супруга. Он бережно поставил Альби на песок и, прижавшись к его спине, обнял руками живот и замер…

- Что случилось? – Маджид подъехал на своем звере и удивленно смотрел на замершую пару.

- Ребенок первый раз пошевелился, – пояснил счастливый Ран. У Альби в животе опять получилось странное шевеление и Ран это ощутил, – опять шевелится! Слава Аллаху, самое начало двадцатой недели. Все прекрасно!

- Первый ребенок – это так волнительно, – усмехнулся Маджид и тронул поводья, чтобы его жеребец двигался дальше, – шатер будем ставить?

- Не-ет, – мяукнул разомлевший Альби и потерся о мужа, – хочу быстрее в заброшенный город. Мы поедим в омеговозке. Шатер – это долго.

- Упрямый, – курлыкнул эмир и задумался, – но может, это и хорошо для супруга…