Корчма в такие дни наполнялась жизнью: ненадолго зашедшие засиживались, а оказавшиеся рядом, не думавшие заходить, забегали, брали тёплого кваса, оставались на кашу. Незнакомцы знакомились, соседи поминали друг за другом грехи, мирились. Пился мёд, кидались кости, игрались карты.
Дверь корчмы медленно отворилась. Явно не от ветра, мощный поток которого тут же принялся заносить в комнату дождь. Сидевшие близко ко входу заворчали, требуя вползать быстрее. Вошедший будто этого не слышал.
Мягкими шагами, слишком тихими для разодранных в клочья, вымокших насквозь сапог, новоприбывший ступил в помещение. Кто-то из гостей не выдержал, вскочил и захлопнул дверь. Надулся перед путником, всячески демонстрируя недовольство его медлительностью. Путник стянул с головы тряпку капюшона. Недовольный осел на скамейку, и ругательства его сами собой проглотились.
Новоприбывшим был ведьмак, но это замечалось в последнюю очередь. В первую крало внимание его лицо… Морда… Харя… Как ни назови, осталось от неё мало чего.
Гигантский шрам вспахал лицо ведьмака, не тронув только уголок рта и правый кошачий глаз. Левый ему заменял протез, прикрытый натянутой кожей. Шрам выкорчевал нос, разодрал губы, обнажил зубы: почти ровный ряд нижней челюсти и верхний — хаотичное месиво в воспаленных дёснах.
Бледную кожу покрывали разводы вен. Местами почти чёрные, они сгрудились под глазами, на висках, добавляя мутанту мертвизны, будто без этого он походил на живого человека.
Только потом, вдоволь скривившись на это диво, люди замечали всё остальное: кошачий глаз, отсутствие уха, нескольких пальцев на правой руке, меч и арбалет за спиной, хромоту, кислый запашок. Блёклый медальон с ощетинившейся мордой кота на груди.
Ведьмак огляделся. Большинство гостей тут же попрятало носы в тарелки. Были и те, кто остался буравить его взглядом с интересом, с отвращением. Ведьмаку было точно всё равно. Светящийся в тусклом свете глаз выцепил нужные фигуры в самом углу корчмы. Двинулся в их сторону, игнорируя шёпот.
Одна из фигур, что поменьше, была из тех, кто пялился на гостя бесстыдно. На лице этого рыжего не было ни отвращения, ни удивления. Вдруг что-то мелькнуло — будто радостная идея. Осознание. Он вскочил, звеня доспехами в зеленую полоску. Тёмная фигура напротив него оторвалась от изучения карт на руках. Почему-то она сидела в шлеме.
— В’едьмак! — выпалил полосатый рыцарь. — Слёзно извиняюсь, не пр’изнал вас издаалека.
Странный, непостоянный акцент. Нильфгаардский? Рыцарь протянул ведьмаку ладонь. Ведьмак принял. Мужчина затряс рукопожатие, сдавливая почти до боли. Отцепился. Теперь он весь грязный и мокрый. Это развеселило ведьмака: его лицо скривилось, задрожало. Рыцарь не сразу понял, что оскал, пережавший ведьмачью морду, был улыбкой. Улыбнулся в ответ, сам не зная, чему.
— Я Гуарин Жанлука Мерино, Рыцарь Птичьего Союза. А это… — он указал ладонью на чёрную гору. — Серафим фон д’Амеди, рыцарь Рассветаа-на-Воде.
Чернота поднялась со скамьи. Загрохотала тяжёлая броня. Нависла над ведьмаком как волна нависает над неудачливым рыбацким судёнышком. Ведьмак заулыбался, задрав голову. Чёрный рыцарь поднял забрало, чтобы поздороваться. Совсем молодой парень (может, эльф?) с подростковыми черными усами, с уставшими глазами кивнул ведьмаку.
Ведьмак, напоминавший в окружении рыцарей задохлого кота, задвигал губами. Звука не последовало. Хрип. Он мокро прокашлялся.
— Марек Яр, — представился наконец, с боем выдрав из горла голос. Добрую половину букв он шипел или зажёвывал.
— Присаживайт’есь, уважааемый Марек Яр, — пригласил как там его звали, садясь за стол.
Чёрный сел рядом с полосатым так грузно, что задрожали половицы. Ведьмак рухнул на его место, мокро хлюпнув. Оценил брошенные рыцарем с рук карты. Рыжий тут же смёл их в сторону.
— Корчмарь, дорогоой! Горячей каши и м’ёду на троих!
— Я на мели, — прошелестел ведьмак.
Чёрный рыцарь достал монету, явно припасённую недалеко. Ведьмак не узнал валюту. Рыцарь подкинул её и словил — довольно ловко для руки в железной варежке. Заглянул в ладонь синхронно с рыжим.
— Не обижайт’е рыцаря, — сказал рыжий без капли сожаления. — Я плачу.
Марек осклабился.
— Я по объявлению… — протянул он.
Запустил дрожащие пальцы в куртку, прямо через рваную дыру на груди. Нащупал что-то во внутреннем кармане и выложил на стол комок мокрого пергамента. Под определённым углом в нем ещё можно было различить аккуратные ровные буквы с почти неприлично детализированными заглавными.
— Конеечно! Мы ищем в’едьмака, но… Уважаемый Марек Яр, вы выглядит’е… Извините, потрёпано. Не хотите сначала отдохнуть?
— Уже отдыхаю, — ведьмак оскалился ещё шире, до боли в стянутых щеках. — Мёда бы…
— Вот вам мёд, — пробасил корчмарь, ставя на стол поднос.
Ведьмак говорил о совсем другом мёде.
Серафим выгнулась, всматриваясь за спину корчмаря. Она искала глазами его дочь, разносившую еду прежде. Девочка испугалась подходить к их столу в этот раз.
Ведьмак прохрипел что-то нечленораздельное при виде полной с горкой миски, и его глаз засиял чистой радостью. Яр принюхался к запаху и шипению шкварок, масла, жира… Каши из настоящего ячменя.
— Ваше здоровье, — не забыл он про рыцарей, поднимая в их сторону деревянную миску.
Не дождавшись ответа, ведьмак накинулся на еду. Он не ел уже несколько дней, а горячего… Неделю? Одну ли? Гуарин с Серафим переглянулись. Немногим позже они доверят ведьмаку и свои тарелки на опустошение.
— Хорошо… — прошуршал он, дожёвывая (жевать он начал только на второй миске) последнюю ложку рыцарской порции.
После стакана мёда лицо его как будто больше посерело и натянулось на череп, но выглядел он довольным.
— Каажется, вы давно сытно не ’ели, в’едьмак Марек? — осторожно начал Гуарин, только что став невольным свидетелем капли, вылившейся из кривых зубов ведьмака. Она съехала по вспоротым губам и упала на стол.
— Так давно, что не помню, когда, — подтвердил ведьмак, облизывая голые дёсны.
Он замер, продолжая ощупывать их языком. Полез в куртку, которую снял несколько минут назад якобы по совету рыжего. Из её изрезанных лохмотьев достал крошечную жестяную банку. Как только повернулась крышка, пыль порошка поднялась в воздух.
— В’едьмак, уважаемый! Кто я, конечно, такой, чтобы осуждать, ноо в людном мест’е…
Ведьмак подцепил содержимое мизинцем. Втёр в десну. Гуарин занервничал. Серафим, на плечо которой он начал растекаться, толкнула его. До рыцарей донёсся острый запах трав. Выдохнули — не фисштех. Марек закончил растирать песок по зубам и взглянул на сидящих напротив. Мелитэле судья, глазом, полным ехидства. Он, конечно, видел все изменения на лицах этих смешных, игрушечных рыцарей. Знал, о чём они подумали. Получается, подыграл.
— Пророк Лебеда, чего же Вы так пуга’ете! — чуть не вскрикнув возмутился полосатый. — Я тоо посмел на мгновение подумать, что это… фис’штех, — последнее слово он произнёс шепотом и в нос.
— Бывает, — промурчал ведьмак почти ласково.
— Что это такое, позвольт’е спросить? — добавил рыцарь после того, как Серафим похлопала его по плечу и указала на железную коробочку с поднятыми бровями.
— Паста для дёсен, — охотно пояснил Марек. — Они у меня, как видите, того этого. Наружу растут.
Гуарин серьёзно кивнул, и они с Серафим ещё раз облегченно вздохнули. Марек вдруг спросил:
— А этот что, немой?
Кивнул подбородком на Серафим.
— Нет, Серафим фон д’Амеди несёт обет молчаания.
— Как друид?
Гуарин обменялся взглядом с Серафим и по её едва сведённым бровям понял — подробностям не время.
— Да, тоолько как рыцарь.
Марек потянулся, издал не то горлом, не то животом хриплое урчание, зевнул. Он всё ещё был облезлым, мокрым и чумазым, но теперь выглядел чуть счастливее. Тепло, набитость брюха и забавные рыцари его разморили.
— …Вам всё ещё нужен ведьмак?.. — спросил он пространно, рассматривая блестящим глазом чудны́е доспехи напротив: полосатый и невероятно чёрный, оба чертовски дорогие. Хозяин полосатого заулыбался.
